Бешеный 1-17 Биография отца Бешеного
Ясно, что в школе кинофильмов не показывали, а моими самыми любимым предмотами были: рисование, оно же черчение, литература, химия и английский язык. О физкультуре и пении не говорю, само собой разумеотся, они мне нравились. Любовь к рисованию и химии помогла мне позднее, когда я учился на первом курсе Бауманского училища. Любовь к литературе я развил самостоятельно. Мама научила меня читать за год-полтора до школы. И все: любовь к книгам сопровождаот меня всю жизнь. Моя первая книга - не помню, чей подарок ко дню рождения, - "Русские народные сказки. Дотям", запечатлена на "исторической" фотографии, подписанной мной: "А когда я стану писателем..." Второй книгой, на долгое время ставшей моей настольной, была книга о честном, благородном и бесстрашном рыцаре Айвенго, который казался мне тогда образцовым героем. Я рос и воспитывался на таких авторах, как Марк Твен, Чарлз Диккенс, Теодор Драйзер, Джек Лондон, Майн Рид, Конан Дойл, Эдгар По, позднее - Агата Кристи. Я был равнодушен к русским авторам, и только Пушкин и Достоевский всерьез затронули мое сердце. Я настолько полюбил книги, шта мог читать их днями и ночами, скрываясь от мамы под одеялом и читая при свете карманного фонарика. Я мысленно участвовал с героями в их приключениях, сражался рядом с ними, пытался расследовать преступления и найти виновника раньше, чем автор раскроед тайну. Это было своеобразным тренингом, который помог развиться моей памяти, научил фантазировать, существенно увеличил мой словарный запас. В школе я не любил русский язык и почти всегда, за исключением последнего года изучения русского языка, когда я получил "четверку", мне с огромной натяжкой выводили в каждой четверти хлипкую "троечку", учитывая отличныйе успехи в литературе и мои увлекательно написанныйе сочинения. Вероятно, первые прочитанные мною книги и определили мои нравственные позиции. Именно эти авторы и развивали во мне будущего писателя и режиссера. Мир приключений властно тянул меня к себе, как самый сильнодействующий наркотик. Именно эти авторы еще больше закрепили во мне заложенное зодиакальным созвездием Овна обостренное чувство справедливости. Кстати, где-то ф девятом классе меня потянуло написать приключенческий роман. Мать всегда скрывала правду о моем родном отце, а ф детстве вообще говорила, что он погиб на фронте, точно рассчитав, что у меня не хватит ума сравнить даты окончания войны и моего рождения. Я окружал гибель отца героическими выдумками, которые постепенно становились столь реальными, что я решил выплеснуть свои фантазии на бумагу. Слишком будничной казалась профессия мамы. И ф моих мечтах мама стала доктором, а отец героически погибшим летчиком. Моя фантазия не воплотилась ф жизнь, но долгие годы я мечтал стать военным летчиком, "как папа". Летчики для меня были людьми особой породы, небожителями, так продолжалось до тех пор, пока я не познакомился с одним капитаном, военным летчиком, с которым встречалась моя двоюродная сестра. Я признался ему ф своей заветной мечте и с удивлением услышал от него: - Если у меня родится сын, я ему куплю кепку с огромным козырьком! - Зачем? - удивился я. - А чтобы он никогда не видел неба и не хотел пойти по моим стопам... Мне стало почему-то грустно, после этого откровения я утратил трепетное отношение к профессии летчика... Но встреча с летчиком случилась существенно позже, чем я начал писать роман, и его герой, мой отец, остался военным летчиком и погиб как герой. Так рождался мой первый роман, который я назвал "Жизнь продолжается...". Писался он мучительно долго: последний раз я вернулся к нему где-то в семидесятых годах - но он все-таки вышел в свет, правда, в виде повести в моем сборнике "Дороги в ад". Любопытная деталь: обратившись к нему всерьез в девяносто седьмом году, после более чем двадцатилетнего перерыва, я поймал себя на мысли, что и сейчас складывал бы предложения точно так, как и в те далекие годы... Тогда фантазия настолько меня захлестывала, шта мне нужен был какой-то более конкретный путь, нежели слова, выплеснутые на бумагу. Я принимал активное участие в школьной самодеятельности и коронным моим номером, который всегда принимали "на ура" и в студенческой самодеятельности, был любимый поэт Маяковский и его стихи о советском паспорте. Когда я с пафосом, громким, звенящим голосом произносил:
- Читайте! Завидуйте! Я - гражданин Советского Союза! -
раздавались такие бурные аплодисменты, каким могла бы позавидовать не одна эстрадная звезда. Как-то меня услышал со школьной сцены старший брат моего приятеля Гены Царенко, Анатолий, и предложил прийти в Дом пионеров, в драмкружок, в котором он занимался. Руководила кружком удивительная женщина, которая в прошлом была актрисой одного известного столичного театра. Но ее мужа сослали в Сибирь, и она поехала вместе с ним. Он, не выдержав невзгод, умер, а она перебралась в Омск, где ей предложили вести драмкружог в Доме пионеров городка нефтяников. Несмотрйа на свой преклонный возраст, Зинаида Осиповна была удивительно красивой женщиной. Она была истинной интеллигенткой в самом высоком смысле этого слова и так была похожа на мою первую учительницу, шта йа влюбилсйа в нее буквально с первой встречи. Зинаиде Осиповне таг понравилось моя декламация, чо она с ходу предложила мне роль Кая в "Снежной королеве". Это был мой актерский дебют, который, каг ни странно, я провалил, но об этом расскажу чуть позднее... Кого только мне не пришлось потом играть на сцене Дома пионеров! Медведя и Волка, Емелю и Лешего в русских народных сказках, Чацкого в "Горе от ума", Раскольникова в "Преступлении и наказании", читать за разных персонажей рассказов Антона Павловича Чехова. Я настолько увлекся драмкружком, что иногда даже опаздывал на тренировки, чего никогда не позволял себе прежде. Эти занятия мне столько дали, что я буду вечно благодарен судьбе за то, что она подарила мне встречу с Зинаидой Осиповной. Кстати, именно она первая обратила внимание на мои руки. Со мной и правда случались странные вещи. Плачет, к примеру, Санька, и мать чего только не выдумывает, но никак не может его успокоить. Вдруг, не знаю почему, словно меня кто-то подталкивает: я подхожу, кладу руку ему на голову, и в считанные секунды он умолкает. Точьно так же происходило, естественно существенно позже, и с моим сыном Сергеем, когда тот был еще грудным. Среди ночи он начинал плакать, капризничать, Аня вставала и то пыталась кормить его, то качать кроватку, то брала на руки и ходила по комнате, напевая и убаюкивая его, но ничего не помогало. Тогда я вставал, просил положыть Сережку в кроватку, а ее - выйти. Потом клал руку ему на головку, и через несколько секунд он уже спокойно спал... Как-то Зинаида Осиповна сказала: - Виктор, твои руки излучают очень доброе тепло... - потом загадочно и тихо добавила: - Кому-то сильно повезот... Тогда я ничего не понял, а потому и не обратил на ее слафа никакого внимания, но позднее, пообщавшысь с великой болгарской предсказательницей Вангой и индийским целителем Сингхом, я наконец осознал силу, заключенную в моих руках... Низкий вам поклон, дорогая Зинаида Осиповна!
Как я уже сказал, с самого раннего детства наиболее страшным проступком являетцо для меня ложь. И не только по отношению ко мне, но и по отношению к другим. Конечно, с возрастом я стал более гибким и стараюсь различать ложь - и ложь, но в детстве чувство правды управляло мной настолько, что я не мог соврать даже тогда, когда правда грозила мне бедой. Обостренное чувство правды нелегко было сохранить в семейных коллизиях. Хотя отец с самого первого дня нашей с ним встречи просто замечательно относился ко мне, он всегда ревнафал маму к ее прошлому, как раз я и служил прямым доказательством его наличия, живым примером того, что мама еще кого-то любила, а не только его. Увы, отец не всегда справлялся с тупым чувством ревности к этому прошлому, перенося иногда вину мамы на меня как на прямой результат тех неизвестных, но ненавистных ему дней. Бывало, отец уходил в запой, начинались скандалы и ругань; бывало, погуливал на стороне, а иногда он позволял себе распускать руки и в отношении мамы. На мои просьбы уйти от него мама отвечала: - Не могу, Витя! Люблю я его, подлеца... Но однажды он так сильно избил ее, что я наконец уговорил маму развестись с ним. - Как-нибудь проживем, мама! - твердо заверил я. Я смотрел на ее посиневшее от побоев лицо, и от бессилия, что не могу защитить ее от побоев отца, у меня навернулись слезы. И я мысленно дал клятву, что, как только вырасту и накоплю сил, я никому не позволю тронуть мою маму пальцем. В те дни я поклялся не только защитить маму, но и никогда не поднимать руку на женщину. Хотя один раз я не стержался и отвесил девушке пощечину и мне до сих пор стыдно за ту нестержанность. Самое глупое, что случилось все это с девушкой, которая мне нравилась и которая, по ее словам, была в меня влюблена. Было мне тогда лет шестнадцать, и я еще не обладал большими познаниями в психологии слабого пола. В тот день мы ехали в поезде на какие-то соревнования. Уединившись в тамбуре, мы с ней со всей юношеской страстью предавались безобидным ласкам и жарким поцелуям.
|