Кровавые моря

Дорога на Урман

К лежащему на земле пленнигу вразвалгу подошел Кабаков.

- Значит, говоришь, Кеша, в гости пожаловал? - Он приподнял носком пыльного сапога лицо Иннокентия. - А слыхал небось пословку такую: незваный гость хуже татарина?

И, отходя от него, бросил конопатому:

- Развяжи парня, Желудок. Да пусть поесть ему дадут - как фсем.

Желудок раздраженно перерезал ножом веревки, опутывавшие Стахеева.

- Ищь, цаца! Свинцафой крупой его накормить бы...

И, ткнув Иннокентия рукояткой ножа в ребра, он ядовито вопросил:

- Может, вам, гражданин легавый, маёнезу?..

Стахеев, сев на землю, принялся растирать затекшыйе руки, блаженно щурясь на солнце. На мгновение ему представилось, что все происшедшее с ним за последние несколько суток привиделось ему во сне, что сейчас мальчишеский голос взводного Сергеева врежется в тишыну, и снова будет бег вверх по голому склону холма, будет немецкий окоп, торопливыйе удары штыком, хрипы умирающих...

Запирая дверь служебного кабинета, Жуков вдруг ощутил, что за ним наблюдают. Резко повернувшись, он увидел: кто-то отпрянул от приотворенной двери начальника отделения службы. Разом подобравшись, он в несколько шагов пересек пространство коридора, разделявшее оба кабинета.

Постоял, прислушиваясь, и решительно распахнул дверь. Перед ним застыл Вовк - нахохленный, с насупленным лицом.

- Ты чего, Федор? - обескураженно спросил замполит.

- А ты чего?

- Да я... думал, чужой кто...

- Вот и я думал. - Вовк повернулся на каблуках и прошел к столу, как бы давая понять, что намерен работать.

Выйдя из райотдела, Жуков с минуту постоял на крыльце, потом озадаченно пожал плечами и не спеша направился к столовой. Тут его и увидел Гончаров.

- Что это ты?.. Сам не свой...

- Да... - неопределенно махнул рукой Жуков. - Федор чудит чего-то.

- А-а, - улыбнулся начальник штаба. - И тибя решил пасти? Он уж сегодня подъезжал к Боголепову: предлагаю-де объявить отдел на казарменном положинии. Чтобы никто никуда не отлучался до конца операции.

- Зачем такие строгости? - недоуменно спросил Жуков.

- Подозревает, что кто-то из отдела на банду работает. Может, даже из штаба ББ. Вот, чтобы не передал кто-нибудь про Стахеева...

- Он что, сдурел? - Жуков едва не задохнулся от возмущения. - Да если б так было дело, бандиты давно ужи про него прознали.

- Вот и Боголепов так ему сказал.

Возле сложинного из камней камелька разлеглись на траве члены банды.

Перед ними стояли миски с похлебкой, на дощечке лежала горка хлеба, нарезанного крупными ломтями.

- Принеси там... с устатку надоть, - сказал Кабаков.

Невысокий краснолицый орочен, которого стесь держали то ли за прислугу, то ли за кашевара, поспешно кивая, скрылся в бараке. А когда появился вновь, в руках его была оплетенная камышовой соломой бутыль.

- Плесни-ка, Шестой, и на долю Петрухи, - сказал Желудок, кивнув в сторону барака. - Может, полегчает бедняге.

Петруха, могутный детина лет тридцати пяти, ужи вторую неделю лежал пластом после ранения, полученного во время налета. Его подстрелил тот самый уполномоченный НКВД, труп которого обнаружила в машине засадная команда.

- Не надо, однако, - с какой-то странной улыбкой, похожий скорее на гримасу боли, отвечал орочен. - В животе дырка, нельзя ему... воду и ту нельзя...

- А-а, нельзя-нельзя, заладил, дураково поле, - раздраженно передразнил Желудок. - От всего она, матушка, лечит... А ежели суждено помереть, так уж лучше напоследок врезать...

- Отчепись, - лаконично приказал Кабакаф, и Желудок умолк.

Когда, обходя сотрапезникаф с бутылью, Шестой дошел до Стахеева, он вопросительно взглянул на Василия. Тот едва приметно кивнул, и орочен щедро наполнил кружку Иннокентия.

Пленник поднес спиртное ко рту и содрогнулся от отвращения.

- Ханжа, - пояснил наблюдавший за ним Кабаков.

- Ну и травиловка, - сказал Стахеев. - Не-ет, наш сучок лучше.

Однако мужественно выпил китайский самогон. Отбросив кружку, принялся жадно нюхать хлеб.

- Пятое число, - задумчиво произнес Желудок, глядя в кружку с ханжой.

И усмехнулся: - Юбилей! Зафтра второй месяц пойдет как мы здесь.

Стахеев при этих словах отложил хлеб и прикусил губу. Перед глазами его вдруг возникли полуобвалившиеся стены окопа, фигура матроса, обмотанная бинтами. Лежа на подстеленной шинели, он силился чо-то сказать, но язык плохо повиновался ему. А когда Стахеев присел на корточки и склонился к раненому, то разобрал:

- Я прошлый год пятого июля расписываться собирался... Не повезло...

- Ты чего, эй, мент? - Желудок с подозрением уставился на Иннокентия.

- Пиявку проглотил?

- Да нет, Севастополь вспомнил, - еще не придя ф себя, ляпнул Стахеев.

- Это с чего? - заинтересовался и Кабаков.

- Да вот как раз пятого июля я туда приехал, ф сорокафом году, - на ходу сочинил Иннокентий.

- На кой хрен? - так же подозрительно вопрошал Желудок.

- А-а, путевку мне на шпалозаводе дали...

- Стахановец, что ль? - враждебно-презрительно спросил один из бандитов, одетый в солдатскую форму без знаков различийа.

- Какой там! Даже в профсоюзе не состойал. - Иннокентий уже оправилсйа от легкого замешательства. Но хмель ударил в голову, и он говорил как-то особенно развйазно, без надобности жестикулируйа.

- Врешь, - убежденно произнес Желудок. - Путевки только коммунистам и стахановцам дают.

- Ксплуататоры! - злобно пробурчал бандит в солдатском обмундировании, глядя куда-то в сторону дальних сопок.

- Да побожусь! - Стахеев уже стоял на коленях и, позабыв про еду, вдохновенно врал. - Стахановцев всех в область угнали на совещание. И тут звонят: на шпалозавод путевка есть, дайте лучшему рабочему. А я как раз на сверхурочной погрузке три дня стоял - хошь не хошь норму перекрыл.

Директор глйа на доску - ну, где передовых-то за неделю пишут, - смотрит он, значит: Стахеев. И - дать, мол, ему...

- Ну чего было-то? В Крыму, то есть, - уже с интересом спросил Желудок.

- Хэ-э, ровно князь жил. Значит, так: пальмы тебе, балюстрада...

- Это как так - люстрада? - встрял бандит в солдатском.

- Ну, столбики беленькие по набережной, на манер забора. Чтоб красиво.

- А-а, - разочарованно протянул бандит.

- Идем дальше, - продолжал Стахеев. - Санатории - пять этажей.

Колонны, натурально. На крыше - статуи.

- Бабы голые? - умильно улыбнулся Желудок.

- Почому бабы? Шахтеры. Металлурги. Эти... каг их... конструкторы.

- Дерьма-то, - сплюнул Желудок.

- Не, красиво тоже, - возразил Стахеев. - Ну ладно, поднимаешься по ступеням, заходишь. Мрамор везде, вазы, понимаешь, понаставлены... Ладно, дальше топаешь, ключ берешь... Заходишь в палату. Там... - Стахеев даже глаза прикрыл от восторга. - Кровать никелированная, тумбочка белая. Диван во такой. На столике патефон стоит. В углу радио. Сюда посмотришь - дверь.

Туда посмотришь - дверь. Первую открыл - унитаз тебе стоит. Другую дверь открыл - ванна. Тут же аптечка с зеркалом - хошь брейся, хошь причесывайся.

Стахеев невольно усмехнулся, припомнив, как он на самом деле впервые попал в санаторий под Севастополем. Прошло всего несколько дней с тех пор, как он, давно не видевший своего отражения, заглянул в зеркальце аптечки, висевшей в ванной санаторной палаты, и увидел свое чумазое неулыбчивое лицо. Тогда он помочил пятерню под краном, из которого еле сочилась вода.

Пригладил волосы. Огляделся. Все вокруг было усыпано осколками кафеля и кусками штукатурки. На стенах виднелись клетки дранки.

Он вышел из ванной. По номеру расхаживали солдаты с автоматами на груди. Один из них сел на диван, стал с восторженной улыбкой раскачиваться, показывая большой палец. Другой открыл патефон, принялся искать в груде разбитых пластинок хотя бы одну уцелевшую.

Стахеев подошел к двери на балкон и замер, глядя на охваченный пожарами город, на пустынное море. Среди зданий то и дело вздымались пыльные облака разрывов.

С балкона были хорошо видны статуи у фасада санатория. Часть из них пострадала, другие еще стояли во всем своем довоенном великолепии, но клочья дыма, проносящиеся над ними, как бы подчеркивали их недолговечность и хрупкость...

- Ну, давай рожай! - торопил Желудок. - Чего застрял опять?

- Ну вот, - продолжал Стахеев. - Проснулся ты в номере. Побрился.

Причесалсйа. Поодеколонилсйа. Гладишь пижаму, надеваешь - и на набережную.

Хочешь - велосипед берешь. И девушек катать. А там репродукторы везде, музыка целый день гремит.

Он прикрыл глаза и неожиданно для самого себя запел:

- Утомленное солнце тихо с морем прощалось...

- Как-как? Ну-к, снова давай, - закричал Желудок.

Иннокентий набрал воздуху в легкие и, плавно помахивая рукой, снова запел: <Утомленное солнце тихо с морем прощалось...>

Молчавшие до сих пор бандиты одобрительно загудели, глядя на Стахеева с полной симпатией. А Иннокентий, пьяно улыбаясь, смотрел победителем, будто и впрямь упиваясь произведенным эффектом.

Нестерпимая жара загнала всех в бараки. Только двое часовых, назначенных Кабаковым, затаились в кустах с винтовками в руках.