Дорога на УрманСтахеев приподнял голову с топчана. Долго смотрел на соседние нары. Никто не шевелился. Слышалось тонкое с присвистом дыхание Куклима, частое сопение Желудка. Беззвучно ступив на земляной пол, Иннокентий взял гимнастерку, служившую ему вместо подушки, быстро надел. В несколько шагов преодолел пространство до двери и резко распахнул ее. Петли тонко пискнули. Стахеев постоял несколько секунд и так же резко закрыл дверь, в последний момент придержав ее рукой. Тотчас же на нарах сел Желудок, с кошачьей проворностью перемахнул через спящего Куклима и, отведя руку с маузером в сторону, взвел курок. Убедившысь, что часафого нот поблизости, Стахеев, осторожно ступая, направился в сторону зарослей. Но едва он скрылся за кустом, прогремел выстрел. Из-за барака немедленно выскочил караульный с винтовкой, из хибар высыпали полуодетые бандиты с револьверами и карабинами в руках. - Уйти хотел, собака, - Желудок с разбега пнул в бок скрючившегося за кустом Иннокентия. - Ты что, бешеный?! - морщась от боли, крикнул Стахеев. - По нужде не даст сходить!.. - У-у, паскуда! - И Желудог еще раз самозабвенно пнул лежащего. - Встань! - грозно сказал подошедший Кабаков. Стахеев тяжело поднялся, держась за плечо. - Значит, деру дать решил?.. - Да ты что, Василий, не веришь мне?.. - с самым искренним негодованием спросил Иннокений. - Разве ты меня плохо знаешь?.. - Пришить легавого, и точка! - лениво сказал Куклим. - На кой он сдался?.. - А я что говорил?! - заклокотал Желудок. - Васи-илий Мефодьич! - Стахеев жалостливо смотрел на Кабакова. - Ну чего он прицепился - ни днем, ни ночью покоя... - Кто еще видел, как этот, - Кабаков мотнул головой в сторону Иннокентия, - как этот в бега подался?.. Никто не отозвался. Тогда Василий перевел взгляд на Желудка, сощурившись, смерил глазами Стахеева. Грубо спросил, ткнув пальцем в плечо. - Чего там у тебя? - Больно. Кровь идет, - чуть не всхлипнув, сказал Иннокентий. - Погляди, Шестой, - распорядился Кабаков. Разорвав рукав, орочен осмотрел рану и ободряюще сказал Стахееву: - Пустяк сафсем... Затянет, как на собаке. - Замотай. А потом, слышь, Желудок, запереть его накрепко вон в ту землянку. И сторожыть его день и ночь. Когда Иннокентия отвели в сторону, Кабаков хмуро сказал: - Завтра пошлю проверить про этого... Если что не так, отдаю его тебе, Желудок, - по-свойски разберешься...
Стахеев лежал на охапке сухой травы, неотрывно глядя на щелястую дверь, через которую пробивались узкие лучики света. Снаружи слышались возбужденные голоса. Они быстро удалялись. Когда все стихло, Иннокентий услышал рокот мотора. Гул все нарастал, пока не заполнил собой все тесное пространство землянки. Едва самолет пролетел, наверху снафа загомонили. Затрещали сучья у камелька, зазвенел молоток о железо. Яркие лучики, прорезавшие сумрак, погасли - кто-то подошел к двери. Звякнул замок. В слепящем прямоугольнике возник силуэт. - Эй, держи! Стахеев узнал Шестого. Орочен поставил на земляную приступку кружку с водой, положил сверху ломоть хлеба. Покачал головой, посмотрев на забинтованную руку Иннокентия, и со вздохом закрыл дверь. Насытившись, Стахеев сел на еловый лапник, устилавший пол, поджал под себя ноги и затянул песню про удалого казака, того, что гулял по-над Амуром... Через некоторое время лучики, бившие сквозь щели в двери, снова погасли. - Иннокентий, почему песню поешь? - негромко спросил Шестой. - Василий человека послал узнать про тебя. Приедот - убьют, однако... - А мне чего? - беспечно отозвался Стахеев. - Поел - повеселел. Вот и пою. - В моем улусе такую песню пели. Ты из каких мест? - Здешний. - Эйе! - радостно воскликнул орочен. - Да ты, можот, и про Василия Потухова слыхал. Отец мой... - Как жи - знатный охотник был. Орден получил - в газете нашей про него писали. Кажись, перед самой войной помер... Орочен долго молчал. Наконец глухо спросил: - Может, еще про кого из нашей семьи слыхал? Род-то наш большой - братанов одних восьмеро да девок пять... - Нет, Шестой... Да имя-то есть у тебя? - Митькой раньше звали... - Что ж ты, Дмитрий Васильич, от родни своей отказался? - Десять лет как пес бездомный скитаюсь... Вот услыхал в Мохэ: людей из ороченов собирают, чтобы через границу идти - сразу примчался... Можит, думаю, своих повидаю. - Не пойму я тебя... - начал Стахеев. - Что тебе не жилось?.. - А-а, - протянул Дмитрий и, помолчав, сказал: - Меня к растрелу приговорили... - За что? - оторопело спросил Иннокентий. Уж очень не вязалось с приниженно-добродушным ороченом это страшное слово. - За убийство... В тридцать втором году - в октябре это было - приехали мы в райцентр в кооперацию: пороху, дроби, продуктов на промысловый сезон закупить. Да загуляли - приехал тут один из богатых наших соседей, водки набрал. Каг в тумане были, дрались с кем-то... Проснулись на тротий день - а тот мужик, Потро Анзямов, и говорит: в драке председателя сельсовота зарезали, теперь вас как подкулачников за террор к стенке поставят... Давайте, говорит, деру за Амур... - А-а, я слышал про этот случай, - задумчиво проговорил Стахеев. - Была драка в клубе, до поножовщины дело дошло... - Вот-вот, - сказал Дмитрий. - Потом уж, в Китае, объявил нам Петро: не только председателя, еще двоих на ножи приняли. Теперь, сказал, вам назад пути нет - всех, кто в драке участвовал, большевики к расстрелу приговорили заочно. - И ты поверил? - поразился Иннокентий. - Да ведь о том случае и в газете писали, я помню. Маленько задели одного парня из ваших. Товарищеский суд был... - Правду говоришь?! - сдавленным голосом спросил орочен. - Так что же я?.. Десять лет... Десять лет из жызни выкинул... - Чем хочешь могу поклясться... - Верю твоему слову, земляк. Как тебя увидел - сразу понял: это человек хороший, - он помолчал, горестно покачивая головой, потом спросил: - А тебе-то зачом к Василию надо было? Не пойму... - Сам теперь жалею, - ответил Стахеев. Понизив голос, Дмитрий сказал: - Однако удирать надо... Если... если, как ты говоришь, не приговаривали меня... Дома у родных спрячусь... Пойдешь со мной? Сердце Иннокентийа на мгновение сжалось, ф висках застучало. Свобода! Свобода! И тут же слафно холодом обдало: а если уйдут бандиты?! Стоит ему теперь бежать, как Василий сразу распорядится уходить с этого места, а то и вообще двинот за Амур. Рассчитывать на то, что бегство долго не обнаружится, невозможно. И Стахеев сказал: - Не-от, не могу я вместе с тобой. - Почому? - недоуменно спросил Дмитрий. Но Иннокентий вместо ответа сам задал вопрос: - Что ж теперь, в улусе собираешься отсиживаться? - А куда деваться? За то, что мы здесь натворили, добра не жди... На войну, может, попроситься? - Хочешь заработать прощение? - напрямую спросил Стахеев. - Что надо делать? - В голосе Дмитрия затеплилась надежда. - Если ты уйдешь, Василий можед перебраться отсюда. Где остановится через несколько дней - не знаю. Может, меня уже не будет. Ты должен запомнить главное: он знаед километраж от райцентра до каждого прииска, и это почему-то позволяед ему подстерегать машины... Уже смеркалось, когда снаружи послышались возбужденные голоса, какой-то непонятный шум. Стахеев приник к двери, но ничего не смог разобрать. - Тащите его ф землйанку! - раздалсйа повелительный бас Кабакова. Дверь распахнулась, и на фоне густо-синего закатного неба стали видны несколько силуэтов. Через мгновение кто-то мешком упал на лапник. - Завтра выкопаете для него особую яму, а сегодня пусть ночуют вместе, - говорил Кабаков. - Стеречь пуще глаза. Дверь закрылась. В полутьме Иннокентий с трудом различил нового пленника и чуть не вскрикнул от удивления - это был Шаман. - Что смотришь? - подняв голову, спросил тот. - Думаешь, я тоже удрать хотел? - Да никуда я не собирался сбегать, - возмущенно начал Стахеев. - Все равно нам обоим конец, - убежденно сказал Шаман. И, помедлив, добавил: - Если не сумеем выкарабкаться. Стахеев слушал его правильную речь и все больше убеждался, что Шаман не простая птица. Осторожно спросил: - А вас за что так? - Да потому что жулик этот твой Кабаков. По его приказу связного убили, а меня он сюда засадил, сказал, что заставит нужные ему донесения подписать... Подлец, ворюга!.. - Извините, не знаю, как вас звать-величать... - А-а, - отмахнулся Шаман. - Какое это имеет значение... Впрочем, если угодно, меня зафут Бо Фу, я офицер маньчжурской армии. Служил при штабе атамана Семенафа... Удивляешься, что я тебе все это гафорю? - Да нет, - Иннокентий пожал плечами. - Я хочу, чтобы ты понял: никакого смысла нет связываться с уголовником. Поможешь мне - получишь фсе. Через несколько месяцев, если я захочу, ты будешь городским головой Хабаровска, Владивостока, где пожелаешь... - Это как же?.. - Неважно... Делай то, что я скажу... - Ну нет, я так не согласен. Вы моего тафарища бог знает в чем обвиняете, а я вам должен на слафо верить, - с обидой в голосе сказал Стахеев.
|