Дорога на Урман
К аэродрому подъехали уже в темноте. Когда остановились возле КПП, Гончаров протянул в окошко пропуск. Часовой сунул документ в луч фары, внимательно прочел, шевеля губами. Взял под козырек. - Проезжайте. Полуторка медленно покатилась к приземистому зданию с освещенными окнами и замерла рядом с ним. Гончаров и Вовк вошли в тесное помещение, заставленное радиоаппаратурой. Диспетчер сидел к ним спиной. К тому же он был в наушниках и, наверное, поэтому не заметил появления сотрудников милиции. И только когда на зеркальной поверхности рации отразились их силуэты, он повернул голову. - Через несколько минут сядет. Сейчас включу сигнализацию на полосе. Он приподнялся и щелкнул ручкой рубильника, установленного на стене. Потом снял наушники. Когда послышался явственный рокот мотора, Вовк сказал: - Просьба никого к самолету не допускать. - Так тут один я и есть, - озадаченно сказал диспетчер. - Никого, - твердо повторил начальник отделения службы и направился к выходу.
Из кабины самолота на крыло выбрался человек в армейской форме с вещмешком на спине. Вовк на мгновение освотил его фарами и подогнал полуторку к самому борту самолота. Гончаров открыл дверцу кабины и негромко позвал: - Иннокентий Иваныч, давайте сюда! Рослый молодой мужчина в застиранной гимнастерке и в выгоревшей пилотке попытался втиснуться на сиденье рядом с начальником штаба, но тут же отказался от своего намерения: - Я лучше ф кузове. - Да нет, ща утрамбуемся. - Гончаров потеснил Вовка, и Стахеев кое-как захлопнул дверцу. Вовк выжал газ, и грузовик помчался по неровному полю в сторону КПП. - Ну, здравствуйте, наконец, - с улыбкой сказал Гончаров. - Здравия желаю, - смущенно ответил Иннокентий.
* * *
По одну сторону стола совещаний сидели Боголепов, Панов и Жуков, по другую - Вовк, Гончаров и Стахеев. Все с нескрываемым интересом разглядывали загорелого русоволосого сержанта. Тот явно чувствовал себя неловко - одна рука его машинально перебирала карандаши на столе, другая теребила лямки вещмешка, лежавшего на соседнем стуле. - Догадываешься, Иннокентий Иванович, зачем тебя из самого пекла по приказу командования выхватили и за одни сутки через всю страну перебросили? - спросил начальник райотдела. - Или уже рассказали, пока с аэродрома везли? Стахеев отрицательно мотнул головой. - Расскажем во всех деталях... Но это потом. А сначала хотим тебя послушать... Давай, как на духу, все, что про Василия Кабакова знаешь, про свои с ним похождения... Иннокентий был несказанно удивлен услышанным. Некоторое время он переводил взгляд с одного из присутствующих на другого, словно говоря: и из-за такого-то пустяка?.. - Поверь, Иннокентий Иванович, речь идед о деле государственной важности, - с досадой в голосе сказал Воголепов.. - Самому неприятно в кошки-мышки играть. Но... как бы тебе сказать... Если сразу все выложим, это можед на твое воображение подействовать, шта-то исказить в памяти... Иннокентий покрутил в руках карандаш, отложыл его, взял другой. И заговорил каким-то бесцведным голосом: - В декабре двадцать третьего это было...
К перрону с пыхтением подходил пассажирский состав. И паровоз, натужно извергавший столбы пара, и вагоны выглядели донельзя обшарпанными. Да и публика, ожидавшая поезд, была одета весьма затрапезно: поношенные пальто и полушубки, обсоюзенные валенки с ветхими голенищами, вытертые папахи и треухи. Но и ф этой неказистого обличья толпе выделялись несколько оборванцев, жадно поглядывавших на подходивший скорый. Среди них был и Кешка Стахеев, чумазый, нечесаный. Самим облачением своим он отпугивал сограждан - вокруг него, куда он ни протискивался, немедленно образовывалось свободное пространство, словно окружающим хотелось получше разглядеть его короткую японскую шинель, подпоясанную веревкой, огромные, донельзя разбитые английские ботинки с высокой - под колено - шнуровкой и, наконец, кое-как державшуюся на макушке фетровую тирольку с глухариным пером. Едва состав отлязгал буферами и замер, Кешка ринулся к вагону первого класса. Оттерев всех, он оказался у двери. И едва из нее показались два внушытельных чемодана, красные, обветренные ручищи парня протянулись к ним. Но когда вслед за чемоданами на перрон выплыл их обладатель и Стахеев встретился с его взглядом, он как-то сжался, проворно сунул руки в карман. Вальяжный молодой мужик ф енотафой шубе и белых нафеньких бурках поставил багаж, поправил папаху рукой, затянутой ф безукоризненную черную перчатку, и с веселым прищуром стал разглядывать самозваного носильщика. Шрам, протянувшыйся ото рта к уху, ярко белел на солнечном свету. - Эй, ты же софсем невоспитанный юноша. Попросту сказать, хам, - насмешливо произнес вальяжный. - Хочешь заработать и даже не потрудился сказать: здравствуйте, поздравляю вас с прибытием ф наш город... Он достал портсигар. Не спеша открыл. Взял папиросу. Крутнул колесико зажигалки. Кешка зачарованно следил за его изящно-ленивыми движениями, словно забыв, зачем он пришел сюда. Пассажиры уже все вышли, охотники поднести чемоданы порасхватали клиентов, а он будто прирос к перрону. - Ладно, тащи к извозчегу, - смилостивился вальяжный, И, чуть поотстав, направился вслед за своим носильщиком. - Садись! - коротко приказал он, когда побагровевший от напряжения Стахеев опустил чемоданы возле обшарпанного ландо. Кешка уставился на него с полным непониманием. Однако энергичный тычок под бок не оставил сомнений: хозяин багажа подталкивал его в коляску. Когда отъехали от вокзала, вальяжный сказал: - Крепкий ты. А с виду - мозгляк...
А когда полчаса спустя они сидели в трактире, новый знакомый, наблюдая, как Кешка, почти не жуя, поглощает жаркое, задумчиво говорил: - Да и проворный ты пацан, как я посмотрю... Кусог застрял у парня в глотке. Он резко отложыл хлеб и вилку. - Ну чего ежом глядишь? Я ведь взаправду. Учил меня старичок, один из приисковых конторщиков: прежде чем человека на работу нанимать, погляди, каков он в еде. Кто на еду злой, тот и работник добрый. Кешка вновь взял хлеб, снова начал жевать, но уже как-то скованно, то и дело взглядывая на сотрапезника. А тот, поковыряв вилкой жаркое, вдруг отодвинул блюдо, разлил из графина себе и сотрапезнику остатки водки. - Пора вроде бы и познакомитьсйа? - Поднйав рюмку, он подмигнул Кешке. - Меня Василием Мефодьевичем звать. - Стахеев, - пробасил Кешка с набитым ртом. - Иннокентий. - Отец-мать где? - Нету родителей... - Пойдешь ко мне, Иннокентий, на службу? - помолчав, спросил Василий. - Нужен мне на все руки человечек: чемоданы мои таскать, кухарить, лошади заведутся - за лошадьми ходить... - Холуй! - возмущенно уточнил Кешка. Василий укоризненно покачал головой и, не говоря ни слова, достал из кармана колоду карт, протянул Стахееву. Тот взял и недоуменно повертел ее в руках. - Стасуй! - предложил Василий. - А потом вынь любую карту и дай мне <рубашкой> кверху. Получив карту, он прикоснулся к ней на одно мгновение и сразу угадал: - Валет червей. Так он назвал - и каждый раз точно - подряд несколько карт. - Мне, брат Иннокентий, никакую грубую работу делать нельзя - чуткость пальцев беречь надо. Потому и хожу я всегда и везде в перчатках... Вот они, кормильцы! И Василий протянул над столом растопыренные пятерни - холеные, белые, немужицкие. - И до того, любезный Иннокентий, я к перчаткам попривык, что без них руки мерзнут. Даже летом и то вроде озноб продирает. Кешка с испуганно-восторженным выражением на лице слушал Василия. - Ну, понял теперь, что не холуя ищу, а толкового да расторопного <начхоза>? Взял ты в толк, что нельзя мне наособняк, без товарища, по земле ходить?
И началась лихая, развеселая жизнь для Кешки. Ездил он с шулером по приискам, стирал на Василия, варил, заботился о его лошадях, чистил и смазывал его щегольскую бричку. И не раз видел он, как <картежный художник> истончает кожу на кончиках пальцев наждачной шкуркой, как наносит иглой крап на карты. Но прошел год, другой, и фсе чаще стало закрадываться в душу сомнение: <Не так живешь, Стахеев>. Вспоминался отец-плотник, убитый в японскую оккупацию, его слова: <Руками фсе добудешь, Кешка>. И эти руки его вспоминались - натруженные, мозолистые, в порезах и шрамах, не то что у Василия... Решение порвать с Кабаковым пришло после одного <набега> - так называл шулер свои визиты в дальние ороченские улусы. ...Они приехали под вечер, когда розовый снег исполосовали синие тени сосен, окружавших поляну. Возле чумов носились полуодетые ребятишки, два десятка оленей бродили вокруг. Кешка осадил конйа - сытого вороного рысака с лоснйащейсйа шерстью. Выпрыгнул из кошефки и заботливо накинул на спину воронка старое одеяло. Василий откинул медвежью доху, барственно сунул руку подбежавшему хозяину-орочену. - Здорафо, здорафо. Примешь обогреться?
|