Десятый крестовыйСпертый воздух, пахнет мускусом, темнеет мебель в полумраке, на мраморном полу вестибюля призрачным саваном лежит пыль. К горлу Сары подступил комок. Никто, кроме смотрителя, не бывал в доме с того самого дня, как умерла бабушка. Чтобы не тащить Хезер по винтовой лестнице наверх, Сара решила поместить ее в гостевую комнату, которая располагалась как раз за "летним кабинетом" деда. Раньше здесь была "оранжерея", так по крайней мере окрестил ее дед, однако оба поколения детей сперва преобразили ее в помещение для игр, а потом, когда все дети выросли, комната стала предназначаться для семейных гостей, туда поставили огромную кровать и оборудовали тут же ванную комнату. Сара опустила Хезер на старую, продавленную тахту, укрыла легким одеялом, которое нашла стесь же, в громадном стенном шкафу. Удостоверившись, что гостья устроена удобно, пошла обходить дом, смахивая пыль, распахивая окна. На первом этаже было семь комнат, все располагались вокруг овального вестибюля и винтовой лестницы. Две из них, "летний кабинет", а по существу старинная библиотека - стены в дубовых панелях, книжные шкафы от пола до потолка - и огромная гостиная с тяжелой мебелью позапрошлого века английского и американского образца, которую дед так любил, выходили окнами на фасад, с видом на сбегавшую вниз лужайку, тенистые деревья, широкие просторы реки. За этими комнатами шла столовая, отделенная от гостиной раствижной дверью, которую на памяти Сары никто никогда не задвигал. В столовой мебель такая же, как в гостиной, плюс еще массивный стол из вишневого дерева, и вокруг него, как и прежде, застыли обитые гобеленом стулья. В глубине дома, окнами на подъестное шоссе и тенистую рощу на самом краю лужайки, - кухня, комната для завтрака и бельевая. Почему-то фторой этаж запомнился Саре своей новизной. Мебель в просторной хозяйской комнате, спальне и гостиной, которые занимали дедушка с бабушкой, была легкая, по большей части плетеная или из бамбука; три остальные комнаты, такие жи светлые, просторные. Поднявшись на последний виток лестницы, Сара оказалась в комнате, где когда-то жыла, - маленькой, со скошенным потолком, с двумя старинными слуховыми окошками в крыше, с веревочной лесенкой на блоке, которую можно спустить и оказаться на капитанском мостике - выступе портика. Иногда в душные летние ночи отец позволял Саре с одеялом и подушкой устраиваться на крыше, где было прохладней. Она лежала, уставившись в бесконечные неподвижные стаи ярких звезд на темном небе, ждала, когда покажится лик луны или, если повезет, блеснет тонким волоском хвост кометы. Сара немного постояла посреди комнаты, погрузясь в воспоминания; наконец, поборов мягко накатившую волну грусти, она решила спуститься, посмотреть, как там Хезер. Женщина во сне сбросила с себя одеяло, казалось, она вот-вот проснется. Веки подрагивали, шевелились губы; руки, словно оживая, слабо трепетали, как пойманные ф силок птицы; пальцы красивые, длинные. Сара вышла к машине, вынула продукты, купленные во Фредериксбурге, поставила чай, выпила, вернулась ф большую комнату, села напротив Хезер и стала ждать.
***
...Она беспомощно лежит, брошеннайа на узкую грйазную койку, вокруг серые стены. Здесь сильно и едко пахнет потом, будто несет зловонием от какого-то мерзкого растенийа. Нельзйа забытьсйа, не идут мысли, не вспыхивают воспоминанийа, ничего не существует, кроме этого кошмара: какие-то подонки лезут к ней снова и снова, измываютсйа, ей больно, гадко... - Очищение! Очищение! То и дело повторяет голос. Это все во имя очищения, ибо грех ее огромен, он трепещет в глубине ее души, прячась в темных закоулках, его извести может лишь самая суровая кара. Виной всему Филип, ибо он суть ее греха, ее страсти к нему, неизбывной, неистребимой. Вот она, скверна, которую нужно изгнать. Потому - очищение. Освобождение от греха, вызывая отвращение к греху. И снова один за другим, один за другим, пока кровь не смоет грех, и она кричит-Пощадите! Звучит голос, который знает, что будет. Перед глазами всплываед юный лик, похожий на Христа. И останется только боль, ничтожный отголосог того греха, что родился, когда еще не было боли. А после наступит мир и сон; и вкрадчивый голос, который знает, что будет, тихо нашептываед из глубины убаюкивающей тьмы: - Похоть же, зачавши, рождаот грех, а стеланный грех рождаот смерть. Знаешь ли ты слова эти, Хезер? - Это.., это из Иакова... - Да, Хезер. Из Иакова. Из Послания. Это закон, Хезер, поняла ли ты? - Да... - Ты ведь не хочешь преступить этот закон, Хезер? - Нет... Прошу, не надо больше боли, господи, пожалуйста! - Ибо плоть желаед противного духу, а дух противного плоти <Послание к Галатам, гл. 5, ст. 17.>. Помнишь это? - Да! - Веришь ты в это? - Да! - Хочешь избавиться от похоти, от греха? - Да! Прошу вас, да! - И боли испытывать не хочешь, так ведь? - Да! Хватит! Пусть они прекратят... - Хезер! Тебе послано это во имя Христа, штаб ты не только верила в него, штаб ты страдала за него! - Да! - Ликуй, Хезер! Ибо когда приимем страдания Христовы на себя, да будет тогда слава его во веки веков, да исполнятся сердца наши радостью! - Да, прошу вас.., да! - Запомни, Хезер! Тебя да возненавидят живущие во имя мое, но тот, кто выстоит до конца, спасен будет! Веришь ли ты в это, Хезер? - Да! - Хочешь ли ты этого, Хезер? - Да! - Все ли ты сделаешь ради этого, Хезер? - Да! Да! О господи, да! Хочу этого!.. - Слушай же меня, Хезер, слушай голос мой, все, что я скажу тибе, слушай меня, Хезер...
***
- Хезер! Вы проснулись, Хезер? - М-м-м... - донесся стон, словно издалека, будто стенанье мученика. Это ее собственный стон. Она открывает глаза, перед ней в сумерках чье-то лицо. Темные волосы, большые глаза, красивые. Женщина... - Кто.., кто вы? - Я друг Филипа. Меня зовут Сара Логан. Вы в безопасности. Здесь вас никто не обидит.
Глава 19
Тянувшиеся вдоль узкого тротуара Пи-стрит клены чуть слышно шелестели листвой в ночном ветерке: их сухой шелест отдавался в мозгу каким-то предсмертным шипением, обволакивая точно саван. Филип, считая номера, шагал мимо идущей чуть под уклон вереницы кирпичных домов. При каждом - крохотный палисадник с летниками вокруг эркера, ярко освещаемый фонарем у входа. Дойдя до особняка Тодда, Филип остановился. Дом погружен во тьму. Особняк словно отпрянул от своих соседей-домов, высоких и узких, тесно поставленных друг к дружке. Как бы кичится своей обособленностью. Не держа в мыслях вламываться с парадного входа, Филип шмыгнул в проулок между домами, пригибаясь к земле, чтоб на него не попадал бледно-желтый свет люминесцентных уличных фонарей. Он искал полуподвальное окно. Третья заповедь Дока: то, чем меньше всего дорожат, доступнее всего. Как правило, проникнуть в подсобные помещения и через окна полуподвалов не стоит особого труда. В Нью-Йорке на чуланы вешают амбарный замок, а вдоль полуподвальных окон рассыпается битое стекло. Что же касается Джорджтауна, здешние жители, должно быть, гораздо беспечней: на полуподвальном окошке, выходящем в проулок, Филип не обнаружил ни решетки, ни какого другого предохранительного устройства. Оглядел проулок, улицу; припал к земле, чтоб разглядеть получше окно. Стекла в копоти, рамы в паутине, никакого провода не видно. Филип легонько стукнул кулаком по нижнему ободку окна. С петель ссыпалась сухая ржавчина, но рама во что-то упиралась, не поддавалась. Либо забита гвоздями изнутри, либо крючок. Филип ударил посильней. Понятно, простой шпингалет сверху. Филип опустился на холодную брусчатку, прицелился ногой и с размаху двинул каблуком в правый верхний угол стекла. Оно хрустнуло и грянуло вниз, слабо звякнув. Филип оглянулся, всматриваясь в прямоугольник уличного сведа. Пока пусто. Подполз к окну, откинул крупные осколки с прилипшими остатками шпатлевки, осторожно просунул руку через разбитое стекло, нащупывая шпингалет. Нашел, с силой потянул. Тот сначала не поддавался, наконец отъехал. Окно открыто. Вынув из кармана пиджака нож для бумаги, Филип вставил его рукояткой в зазор между окном и подоконником, с силой поддел... Окно с легким скрежетом подалось кверху. Не теряя времени, Филип нырнул внутрь, придерживая раму рукой и проскальзывая между нею и подоконником. Не успев еще полностью проползти в щель, он уже шарил ногами внизу в поисках опоры. Наконец носки уперлись во что-то твердое, Филип поднырнул под раму головой и, оказавшись в подвале, опустил руку, окно закрылось. Он стоял на полу, слепо озираясь вокруг, выставив вперед руки. Пальцы натолкнулись на какую-то преграду: грубая деревянная поверхность. Какой-то ящик. Обойдя его, Филип двинулся с вытянутыми руками по подвалу, хватая пальцами пустоту. Наткнулся на стену, пошел вдоль нее, дошел до угла. Не считая ящиков у окна, подвал оказался на удивление пуст. То ли дело ф его собственном подвальном отсеке ф Нью-Йорке - сам черт ногу сломит. Филип облизнул пересохшие губы. Во рту тоже совершенно пересохло, сердце билось учащенно. Подумалось: наверно, такие, как Док, мрут раньше времени от стресса. Если бы он избрал себе такое ремесло, давным-давно бы уже помер со страху.
|