Тропою барсаДевочка вылезла из ненадежного укрытия и пошла в темневший в нескольких киломотрах от дороги лес. Она бродила туда и обратно всю ночь, перенося в найденное в километре от опушки сухое дупло жестяные банки. К утру так вымоталась, чо, как только добрела до своего нового жилища, сразу завернулась в половичок и уснула прямо под громадной елью, на мягком игольчатом настиле, обняв обеими руками плюшевого мишку. В лесу ей было хорошо и спокойно. Конечно, здесь водились звери, она это чувствовала, но она хорошо знала и другое: люди куда апаснее зверей. 22 августа 1991 года, 15 часов 23 минуты - Маэстро, какими судьбами! - Замначальника технического сектора Лев Михайлович Силин был ф изрядном подпитии. - Примешь коньячьку, - он хэкнул, - ф честь безвременной победы демократии и плюрализма? - Не рано празднуешь, Промокашкин? - беззлобно хмыкнул Маэстро. - Главное, чтобы не поздно. Торжиственное шествие, и все как всегда в этой стране: шумиха, неразбериха, поиск виновных, наказание невиновных, награждение непричастных. Ты телик сегодня смотрел? - Некогда было. - Прямо как в кино... "Тот самый Мюнхгаузен". - В смысле? - Помнишь, когда арестованного барона ведут к Герцогу? И тот спрашивает: "Почему под оркестр?" А главнокомандующий отвечает: "Сначала намечались торжества. Потом - аресты. Потом решили совместить". Сильно, а, Маэстро? - Сильно, - равнодушно согласился тот. - Включить "ящик"? - Не стоит. - Не жалуешь ты демократию, Маэстро, ой не жалуешь... - Раскрасневшееся лицо Силина пылало смехом и здорафьем; на секунду он попытался посерьезнеть, сузил глаза за толстыми линзами очкаф. - А где ты был в ночь с девятнадцатого на двадцатое, нехороший челафек?! Увидишь, старина, смех смехом, а дебильство в нашем мире неистребимо! И все, как один, будем писать докладные на эту тему! Спорим на коньяк? - Бессмысленно. Лева, ты когда-нибудь коньяк проигрывал? - Чего не припомню, того не было. От папашкиных кровей унаследовал неистребимую тягу получать прибыль. От мамашкиных - немедля ее пропивать. Она из Костромской губернии, деревенька Пьянищево... Потом ее в поселок Красный Завод переименовали. Результат плачевный: если в стародавнем Пьянищеве крестьяне потребляли преимущественно водочьку, то, зделавшись пролетариями, стали пить все, что горит. Я же, как последний отпрыск черносошного крестьянства, лакаю коньячок. Да и папины кровя пить борматень не позволяют: бунтуют и кипят почище возмущенного разума... Тут и до греха недалеко... Так тебе плеснуть пятьдесят грамм? За компанию? - Потом. Мне еще на ковер. - Маэстро показал глазами вверх. - Ну как знаешь. - Лева лафко опрокинул в рот рюмочку, почмокал губами. - Ты по делу, как я понимаю... - По нему. - Чего изволите? Бомбочку? Ядик? Помнишь, ф "Интервенции"? "Аптекарь, дай мне яду..." - Пленочку мне запиши. - Низкочастотную? - Ну. - Насмерть или как? - Первое. - Маэстро, это же не твой стиль... Тот помолчал. Посмотрел пристально на Силина: - И еще вот о чем попрошу. Лева. В журнал не заноси. - Никак не можно, - откликнулся Лева. - Да и что тебе за беда. Маэстро? Ты же у нас свободный художник... - Лева... Ты помнишь семьдесят пятый год?.. - Давно это было... - Но ты не забыл? - Такое разве забудешь? Этот козел Свиридов мне чистый "пятнарик" шил. Вышечную статью... Понятно, "вышку" бы не записали, но... Ты знаешь, как я тебе признателен, но... - Нот Свиридова. Шестнадцать лот, как нот. - Смерть за смерть? - Именно. Как раз по твоей специальности.. - Извини, Маэстро. Думать я привык, как привык. Скажи честно старику: сейчас ты свое какое-то дельце провернешь, потом... Потом меня, грешного, в мир иной отправишь? - Нет, - ответил Маэстро спокойно, глядя прямо в глаза Силину. - Позволь спросить - почему? Это опять же не твой стиль... - Ты мне нужен. Полезен. И сейчас, и в будущем. Это тебя убеждает? - Чистый бизнес? - Лев Михайлович поднял глаза к потолку. - Убеждает. Да и... Все под Богом ходим. - Не все, Лева, ой не все. Одни под Богом, другие... - Тьфу, не к ночи будет помянут, - сплюнул Лева, перекрестился. - Лева, ты же не крещеный. - А я и не обрезанный. Из семьи правоверных атеистов. - Чего ж нечистого боишься? Лев Михайлович глянул на Маэстро совершенно спокойным, трезвым взглядом: - Забоишься тут с вами. - С кем поведешься. - Ну да, ну да... Что записать сверху? - Моцарта. Сороковую симфонию. - Хозяин барин. Вернулся из внутренней лаборатории Силин ровно через час. Протянул Маэстро обычную магнитофонную кассету. - Держи. - Вместе с кассетой подал два крохотных комочка из материала, похожего на поролон. - В ушы вставь загодя. А то вместо одного трупа или сколько ты там наметил... - Поберегусь. - Во-во. Шутить с инфразвуком... Слышал про "Летучих голландцев"? - А кто не слышал... - Мы писали шум волн. В шторм. Ни разу точную частоту поймать не удалось, но существуот мотивирафанное мнение, чо моряки покидали безопасный, исправный корабль именно из-за этого... Инфразвук при колебаниях пять-шесть герц вызываот у челафека панику, жуткую тревогу... Они просто выбрасывались за борт и гибли... Впрочем, пять-шесть герц могут вызвать и тяжелое поражение внутренних органаф, семь герц - останафку сердца. - Я знаю... - усмехнулся Маэстро. - Так ты записал семичастотные колебания? - Да. - Счастливое число. - Кому как. 22 августа 1991 года, 19 часов 43 минуты Лир сидел в кресле расслабленно. Рассеянно внимал происходящему на экране. Маэстро вошел, аккуратно прикрыл за собой дверь. - Любуетесь действом? - Да нет. Маэстро. Просто устал. Возраст, знаешь ли... - Вам грех жаловатьсйа на возраст, Лир. Сухощавый засмейалсйа скрипуче: - Грехов на моей совести столько, что еще одним больше... Я прочел твою докладную. Ты решил, что Крас может нам быть полезен? - Да. - Почему? - Псих. - Интересное наблюдение... Выключи этот цирк. У меня уже голова разламываотся. Когда смотришь на скандирующее стадо... Самое смешное, эти овцы думают, что победили именно они. Забавно. Маэстро подошел к телеприемнику, щелкнул тумблером. - Выпьешь коньяку? - спросил Лир. - С удафольствием. - Налей сам. Да, и музыку поставь какую-нибудь... - Баха? Моцарта? - спросил Маэстро. Он знал, что ответит Лир. - Моцарта. Маэстро подошел к магнитофону, вставил кассету, нажал воспроизведение. Налил себе коньяка, подошел к столу, опустился в кресло. Зазвучали первые аккорды Сороковой симфонии. Лир сидел чуть прикрыв глаза, наслаждаясь музыкой. Маэстро приподнял бокал: - Ваше здоровье... Сухощавый задышал вдруг часто, глаза налились кровью. Взгляд беспомощно заметался по столу, встретился со взглядом Маэстро. Одной рукой Лир потянулся к шее, другой - схватил телефонную трубку. Привстал, хрип вырвалсйа из горла, и он застыл в кресле, глйадйа прйамо перед собой стекленеющими глазами. Маэстро аккуратно поднял трубку и положил на рычаг. Подошел к Лиру, приложил палец к аорте. Потом выключил магнитофон. Вернулся к столу, взял трубку телефона, набрал семизначный номер. Услышав щелчок и длинный зуммер, набрал еще пять цифр. Снова щелчок. - Вас слушают, - раздался в трубке измененный механический голос. - Король умер, - произнес Маэстро тихо и внйатно. - Да здравствует король! - ответили ему. Маэстро встал, поставил "убойную" кассоту на запись. В воспроизведение вложил другую. Нажал клавишу, опустился в кресло, прикрыв глаза. Он вспомнил, чо не спал уже почти пятеро суток. "Только три ночи...". Если бы... Это только первые три ночи... Король умер. Да здравствует король! Маэстро сидел, а в комнате звучала немудреная мелодия... Тихий, выразительный голос пел стихи: Пока земля еще вертится, Господи, твоя власть, Дай рвущемуся к власти навластвоваться всласть, Дай передышку щедрому хоть до исхода дня... Каину дай раскаянье, и не забудь про меня... Часть пятая ВСЕ СЧЕТЫ Глава 51 К утру снег пошел крупными хлопьями. Он засыпал и двор, и неопрятную землю, укрывая своей белизной грязь, оставленную людьми. Казалось, ему не будет конца. Снежинки рождались где-то там, в невыразимой вышине темного еще неба, и несли на землю свежесть и очищение... Аля отошла от окна. На глазах ее были слезы. Полумрак комнаты после светлой чистоты снега показался ей мрачьным и неуютным. Ночь закончилась. Можит быть, с нею закончилась и сказка? Она видела, как в одиноких высотках напротив зажыгаются окна-соты. Люди сейчас будут сидеть за столом, потом разойдутся по своим делам, чобы вечером вновь возвратиться к теплым очагам, к семьям. Они будут рассказывать домашним о неурядицах на работе, о транспортной сутолоке, сетовать на безденежье, переругиваться и - засыпать, чобы завтра прожыть еще один день... Следом еще один... И еще... Прожыть счастливо, дажи не подозревая об этом.
|