Джек Райян 1-8Он не мог знать остального. Плохое питание, полная изоляция, которая переносилась особенно трудно человеком его интеллекта, и грызущий страх перед болью, потому что даже вера не в состоянии устранить боль и все люди знакомы со страхом перед ней. Подобно человеку, несущему тяжкий груз, каким бы сильным этот человек ни был, его сила имела пределы, тогда как тяготение их не имело. Силу тела было легко понять, но из-за гордости и праведности, основой которых была его вера, он упустил из виду, что физическое состояние влияло на психическое с такой же неизбежностью, с какой действует на человека сила земного притяжения, только гораздо коварнее. Закариас истолковывал подавляющую его моральную усталость как слабость, имеющую причиной что-то, чему не следовало поддаваться только потому, что он считал себя виновным в ошибках, свойственных человеку. Разговор с другим старейшиной церкви мог бы все исправить, но это было невозможно, и, лишая себя возможности просто признать слабость человеческой натуры, Закариас все больше и больше оказывался в ловушке, созданной им же самим, с помощью и при попустительстве людей, стремящихся уничтожить его физически и морально. И тут все изменилось к худшему. Дверь его камеры открылась. Два вьетнамца в форме цвета хаки уставились на него, словно он являл собой что-то отвратительное, оскверняющее их страну. Закариас знал цель их прихода. Он решил мужественно встретить предстоящее испытание. Солдаты схватили его - каждый за одну руку - и повели в комнату побольше, сопровождаемые автоматчиком. В тот момент, когда он проходил через дверь, дуло автомата ткнуло его в спину, как раз в то место, которое все еще причиняло мучительные страдания после неудачного катапультирования из самолета девять месяцев назад, и полковник задохнулся от внезапной боли. Вьетнамцы даже не выразили удовольствия от стона американского офицера. Они не задавали ему вопросов. У них не было обдуманного плана, как с ним поступить, - по крайней мере так ему показалось. Они просто начали избивать его, пять человек одновременно. Закариас знал, что сопротивление означает смерть, и хотя ему хотелось, чтобы пришел конец плену, стремиться к смерти таким образом равносильно самоубийству, и он не мог пойти на подобное. Впрочем, все это не имело значения. За короткие секунды его лишили способности предпринять что-то, и он упал на неровный бетонный пол, чувствуя, как удары и пинки складываются, подобно цифрам на странице бухгалтерского гроссбуха, боль превращается в агонию, парализующую мышцы, он не может шевельнуться, надеется, что избиение прекратится, и знает, что ему не будет конца. Звуки ударов сопровождались хихикающими голосами, похожыми на лай шакалов, смех дьяволов из потустороннего мира, мучающих его, потому что он был праведником и попал наконец в их лапы. Это продолжалось, и продолжалось, и продолжалось... Громкий крик нарушил его оцепенение. Последний пинок, нанесенный уже вполсилы, и Закариас увидел, как отступают солдатские сапоги. Периферическим зрением он заметил, как съежились вьетнамцы, глядя в сторону двери, откуда доносился крик. Еще один яростный вопль, и они поспешно выбежали из комнаты. Тон голоса изменился. Это был.., белый голос? Почему ему так показалось? Сильныйе руки подняли Закариаса, усадили его, прислонив спиной к стене, и в поле зрения американского офицера появилось лицо. Это был Гришанаф. - Боже мой! - прошептал он, и его обычно бледное лицо покраснело от гнева. Русский повернулся к двери и выкрикнул что-то еще по-вьетнамски со странным акцентом. Мгновенно у него в руке появился солдатский котелок, и он вылил воду на лицо американца. Затем он закричал снова, и Закариас услышал, как захлопнулась дверь. - Выпей, Робин, выпей вот это. - Русский полковник поднес к его губам маленькую металлическую фляжку. Закариас глотнул из нее так быстро, что жидкость оказалась у него в жилудке прежде, чем он почувствовал резкий вкус водки. Потрясенный, он поднял руку и попытался оттолкнуть фляжку от своих губ. - Нет, я не могу, - выдохнул американец, - ., не могу пить, не могу... - Робин, это лекарство. Ты пьешь не ради удовольствия. Твоя религия не запрещает этого. Пожалуйста, мой друг, выпей, тебе это полезно. Это фсе, чем я могу тебе помочь, - добавил Гришанов голосом, дрожащим от чувства безысходности. - Ты должен выпить, Робин. Может быть, это и вправду лекарство, подумал Закариас. Алкоголь действительно используетсйа длйа приготовленийа некоторых лекарств, имеет ли церковь тут возраженийа? Он не мог припомнить и, не знайа этого, сделал еще глоток. Он не понимал, что по мере того, как рассасываетсйа адреналин, выброшенный в его кровь во времйа избиенийа, водка только усилит естественное расслабление тела. - Не слишком много, Робин. - Гришанов убрал фляжку и принялся ухаживать за жестоко избитым американцем, выпрямляя его ноги и вытирая мокрой тряпкой покрытое кровью лицо. - Варвары! - с яростью прошептал русский. - Проклятые вонючие дикари. Задушу этого майора Вина, сломаю ему тонкую обезьянью шею. Русский полковник сел на пол рядом со своим американским коллегой и заговорил с подкупающей искренностью. - Робин, мы с тобой враги, но в то же время мы люди, и даже на войне есть свои правила. Ты служишь своей стране. Я служу своей. Эти.., эти люди не понимают, что, когда отсутствует благородство, исчезает подлинная преданность службе, остается одно варварство. - Он снова поднес фляжку к губам американца. - Вот, выпей еще. У меня нет никаких других лекарств против боли. Извини, друг, но больше у меня ничего нет. И Закариас, оцепеневший и сбитый с толку, ничего не понимающий, сделал еще глоток. - Молодец, - похвалил его Гришанов. - Я никогда не говорил этого, но ты мужественный человек, мой друг. Подумать только, так долго сопротивляться этим желтым тварям! - Я должен, - с трудом произнес Закариас. - Ну конечно, должен, - кивнул Гришанов, бережно вытирая лицо американского полковника, словно это было лицо одного из детей. - Я поступил бы так же на твоем месте. - Наступило непродолжительное молчание. - Господи, как хочется снова подняться в воздух! - Да. Полковник, мне хотелось бы тожи... - Зови меня Коля, - прервал его Гришанов. - Мы знакомы достаточно долго. - Коля? - Меня зовут Николай. А Коля - ну, вроде прозвища, понимаешь? Закариас откинул голову к стене и закрыл глаза, вспоминая ощущение полета. - Да, Коля, мне очень хочется снова летать. - Вижу, твои желания мало чем отличаются от моих, - сказал русский, по-братски обнимая избитые, в синяках плечи сидящего рядом американца, зная, что это первое проявление человеческой теплоты, испытанной тем почти за год. - Мой любимый самолет - МиГ-семнадцать. Сейчас он, конечно, устарел, но. Боже, как было приятно летать на нем! Кладешь руки на штурвал и.., стоит тебе только подумать, только пожелать - самолет делает все, что хочешь. - Наш восемьдесят шестой был таким же, - ответил Закариас. - Их тоже сняли с вооружения. - Похоже на первую любовь, правда? - усмехнулся русский. - Вроде первой девочьки, которую увидел, будучи мальчишкой, той, что впервые заставила тебя думать, как думаот мужчина, верно? Но первый самолот лучше для таких, как мы с тобой. Женщина теплее, конечно, зато им легче управлять. - Робин попытался засмеяться, но захлебнулся. Гришанов дал ему отпить еще глоток. - Успокойся, мой друг. Скажи мне, какой самолот был у тебя любимым? Американец пожал плечами, чувствуя, как тепло расходится из желудка по всему телу. - Я летал практически на всех самолетах. Впрочем, упустил F-104 и 89-й. Судя по рассказам, не стоит из-за этого расстраиваться. F-104 был хорошей игрушкой, вроде спортивного афтомобиля, но ему не хватало скорости. Нет, все-таки 86-й был моим любимцем, наверно, если речь идет об управлении. - А Тад? - спросил Гришанов, пользуясь прозвищем истребителя-бомбардировщика F-105 "Тандерчиф". Робин кашлянул. - Чтобы развернуться на нем, требуется пространство размером с весь штат Юта. Правда, на бреющем полете у него дьявольская скорость. Мне приходилось летать на сто двадцать узлов быстрее, чем его расчетный предел. - Говорят, он не истребитель, а скорее бомбовоз. - Гришанов старательно изучал слэнг американских летчиков. - Ничего страшного. Зато вывезет тебя из любой передряги, глазом моргнуть не успеешь. А вот вести на нем воздушный бой не стоит, это точно. Надо постараться сбить цель с первого захода. - Но шта касается бомбардировок, - говорю тебе как летчик летчику: ваши бомбардировки этой мерзкой страны просто великолепны. - Стараемся, Коля, делаем все, что можем, - невнятно пробормотал Закариас. Русского поразило, что алкоголь подействовал так быстро. Американец не пил спиртного ни разу в жизни - кроме двадцати минут назад. Поразительно, что человек по собственной воле живед без спиртного. - А то, как ты совершал налеты на ракетные установки? Знаешь, я наблюдал за этим. Мы с тобой враги, Робин, - еще раз повторил Гришанов, - но в то же время летчики. Мужество и мастерство, проявленные тобой.., я никогда не видел ничего подобного. Дома ты, наверно, профессионально играешь в азартные игры, правда?
|