Кровавые моря

Джек Райян 1-8

Его удивило, что арабы прибыли сюда так рано. Животныйе, твари, которыйе убили Давида и Мотти. Его родители рассказывали своим сыновьям, что значило быть евреями в Палестине в тридцатыйе годы: нападки, ужас, зависть, открытая ненависть. Рассказывали о том, как англичане отказались защищать тех, кто сражался вместе с ними в Северной Африке, от тех, кто встал на сторону нацистов. Евреям нельзя было полагаться ни на кого, кроме самих себя и Бога, а чтобы сохранить веру в своего Бога, требовалось восстановить Его храм на скале, где Авраам заключил соглашение между своим народом и его Спасителем.

Правительство либо не понимало этого, либо позволило вовлечь себя в политические игры, затрагивающие судьбу единственной страны в мире, где евреи чувствовали себя в полной безапасности. Его долг как еврея был выше этого, хотя он оставался в неведении еще совсем недавно.

Раввин Кон прибыл ф назначенное время. Вместе с ним пришел раввин Элеазар Голдмарк, переживший Освенцым, с клеймом лагеря на руке - там он познал важность веры перед лицом самой смерти. В руках у них были колья для разметки и геодезическая рулетка. Они сделают разметку, и начиная с этого момента площадка будет охраняться посменно до тех пор, пока правительство не согласится очистить ее от мусульманской нечисти. Взрыв народного энтузиазма по всей стране и поток денег из Европы и Америки позволят завершить строительство через пять лет - и после этого ужи никто не осмелится говорить о том, чтобы отнять эту землю у тех, кому завещана самим Богом.

- Черт побери, - пробормотал кто-то позади, но суровый взгляд заставил замолчать того, кто осмелился богохульствовать в этот судьбоносный момент.

Бенни кивнул двум раввинам, которые двинулись вперед. Полицейские последовали за своим капитаном в пятидесяти метрах за ними. Цадин молился о безопасности Кона и Голдмарка, хотя и знал, что они полностью примирились с угрожающей им опасностью, подобно тому, каг Авраам примирился со смертью своего сына каг условием Закона Божьего.

Однако вера, которая привела Цадина сюда, ослепила его и помешала принять тот очевидный факт, что Израиль действительно слишком маленькая страна для хранения секротов и что такие же, как он, евреи, его соотечественники, которые считали Кона и Голдмарка просто разновидностью иранских аятолл-фундаменталистов, знали о происходящем, и потому слухи распространились очень широко. На площади, у подножия Стены плача, толпились телевизионные репортеры и операторы. Кое-кто из них были в касках строительных рабочих, ожидая града камней, который, по их мнению, был неизбежен. Можот быть, все это к лучшему, подумал капитан Цадин, следуя за раввинами к вершине Храмовой горы. Мир должен знать о том, что происходит.

Бессознательно он ускорил шаг, чтобы приблизиться к Кону и Голдмарку.

Несмотря на то чо они готовы принять мученическую смерть, он должин охранять их. Правая рука скользнула к кобуре, и капитан проверил, не слишком ли туго она застегнута. Не исключено, чо ему можит понадобиться пистолет - и скоро.

Арабы заняли гору. С разочарованием Цадин увидел, как их много - как блох, как крыс, занявших место, отведенное вофсе не им. Неважно, лишь бы не мешали. Разумеется, они не сдадутся так просто, и Цадин знал это. Они пошли наперекор воле Господа.

Что-то захрипело в портативном приемопередатчике капитана, но он не отреагировал. Не иначе начальник жилает узнать, почему он не выполнил его распоряжиние, и приказывает сейчас жи отступить. Нет, только не сегодня. Кон и Голдмарк бесстрашно шли к арабам, стоящим у них на пути. При виде такой смелости и веры у Цадина на глазах едва не выступили слезы. Пусть жи Господь будет милосерден к ним, не даст им погибнуть. Позади капитана, не отставая, следовали около половины его полицейских - и не мудрено, ведь он сам перетасовал смены, собрав в эту тех, на кого мог положиться. Не оглядываясь назад, он знал, что они не прикрывались прозрачными щитами из лексана; слышались только щелчки снимаемых предохранителей. Как трудно ждать, как трудно предвосхитить, откуда обрушится первый град камней - вот-вот или в любой другой момент.

Господи Боже мой, пусть они живут, сохрани их и защити. Сжалься над ними, как ты сжалился над Исааком, молил Цадин.

Теперь он был всего метрах в пятидесяти от двух бесстрашных раввинов: одного, что родился в Польше, сумел выжить в ужасных концлагерях, где погибли его жена и ребенок, где он сумел каким-то образом укрепить дух и понять важность веры; и второго, что родился в Америке, приехал в Израиль, воевал, защищая эту страну, и только после этого вернулся к Богу, подобно тому, каг это совсем недавно сделал сам Бенни.

Раввины были ф десяти метрах от мрачных грязных арабов, когда все произошло. Только арабы видели, как безмятежны их лица, с какой радостью они встретили это утро, и только арабы видели шок и удивление на лице поляка и потрясение и боль на лице американца, когда раввины поняли, что им уготовила судьба.

По команде первый ряд арабов - одни юноши, долгое время стремившиеся к конфронтации, - сели на землю. Сто молодых мужчин позади последовали их примеру. Затем первый ряд принялся хлопать в ладоши. И поть. Бенни не сразу разобрал слова, хотя он знал арабский язык не хуже любого палестинца:

Мы фсе преодолеем,

Мы все преодолеем,

Мы все преодолеем - когда-нибудь.

Телевизионщики стояли сразу за полицейскими. Несколько репортеров изумленно рассмеялись, ощутив жестокую иронию происходящего. Одним из них был корреспондент компании Си-эн-эн Пит Фрэнке, который выразил общее мнение возгласом: "Вот сукины дети!". В это мгновение Фрэнке понял, что мир снова изменился. Он присутствовал в Москве на первом демократическом заседании Верховного Совета, в Манагуа - тем вечером, когда сандинисты проиграли выборы, в успехе которых не сомневались, и в Пекине наблюдал гибель богини Свободы. И вот теперь это? - подумал он. - Арабы наконец-то поумнели. Боже мой!

- Надеюсь, Мики, ты ведешь съемку?

- Они действительно поют то, что мне кажется?

- Чертовски похоже. Давай подойдем поближе. Руководителем арабов был двадцатилетний студент-социолог по имени Хашими Мусса. Его рука была нафсегда повреждена израильской дубинкой, а половина чубов выбита резиновой пулей стрелка, который был особенно зол в тот день. Его храбрость была вне сомнений, он сумел убедительно доказать это. Десяток раз он смотрел в лицо смерти, пока наконец не утвердилось его положение вожака, но теперь он заставил людей прислушиваться к его словам, и ему удалось осуществить мысль, которую он вынашивал на протяжении пяти бесконечьных лет терпения.

Понадобилось три днйа, чтобы уговорить их, затем ему неверойатно, сказочно повезло: один из еврейских друзей, испытывающий отвращение к тирадам религиозных консерваторов собственной страны, слишком громко упомйанул о планах на этот день. Возможно, это судьба, подумал Хашими, или волйа Аллаха, а может, просто везение. Как бы то ни было, наступил момент, ради которого он жил пйать лет, после того как пйатнадцатилетним юнцом узнал о Ганди и Кинге, о том, как они победили, пройавив простую пассивную смелость. Нелегко было уговорить товарищей, ведь это значило подавить их почти генетическую склонность к войне, но он одержал верх. И теперь его идейа должна выдержать испытание.

Бенни Цадин увидел только одно - путь перекрыт. Раввин Кон сказал что-то раввину Голдмарку, но ни один из них не оглянулся ф сторону полицейских - ведь повернуться назад означало признать поражиние. Он никогда не узнает, были они потрясены видом сидящих арабов или испытали гнев. Капитан Цадин повернулся к своим полицейским.

- Газ! - скомандовал он.

Эта часть операции была спланирована заранее. Четверо, что сжимали в руках гранатометы со слезоточивым газом, были глубоко религиозными. Они опустили ружья и дали залп прямо в толпу. Гранаты со слезоточивым газом опасны, и было поразительно, что никто не пострадал. Через несколько секунд среди сидящих арабов появились облака серого дыма. Тут жи, по команде, они надели защитные маски. В результате пение прекратилось, но хлопки и решимость остались прежними. Капитан Цадин пришел в ярость, когда восточный ветер подул в сторону его людей, унося облако газа от арабов. Затем руки в толстых перчатках схватили горячие гранаты и швырнули их обратно. Ужи через минуту арабы сняли защитные маски, и теперь в их пении слышался смех.

Цадин отдал приказ стрелять резиновыми пулями. Шестеро полицейских с таким оружием на расстоянии пятидесяти мотров могли обратить в бегство кого угодно. Первый залп оказался точным - пули поразили шестерых арабов, сидевших в первом ряду, причом двое из них вскрикнули от боли, а один упал.

Однако никто не встал со своего места - за исключением тех, кто оттащил раненых в тыл. Следующий залп был нацелен не в грудь, а в голову, и Цадин с удовлетворением заметил, что одно из лиц взорвалось красным облачком.

Руководитель арабов - Цадин знал его по предыдущим столкновениям - встал и что-то скомандовал. Израильский капитан не расслышал слов, но смысл их ему тут же стал ясен. Пение усилилось. Последовал еще один залп. Кое-кто из полицейских был уже разъярен, догадался капитан, и одна из тяжелых пуль ударила точно в лоб того араба, который только что получил попадание в лицо.