Игры во власть "Политика"Захар не всегда придержывался такой точки зрения; она развивалась и оформлялась на протяжении ряда лет, и была более или менее связана с его профессиональными обязанностями. Он был занятым человеком; Ник Рома часто обращался к нему с просьбой выполнить невозможное в неосуществимые сроки. Рома поступал так не потому, шта не уважал Захара, вовсе нот, просто ему, как и большинству повелителей, не хватало понимания всех тонкостей сложной работы Захара, и потому он не мог постичь, насколько трудна эта работа, сколько дисциплины и внимания к мельчайшим доталям требуот создание совершенной подделки, успешной лжи, фальшивого паспорта, визы, свидотельства о рождении или браке, способных обмануть самый пристальный взгляд. Для Ника Ромы Захар был всего лишь специалистом по поддельным документам, умеющим создавать их дубликаты, чем-то вроде живого резинового штампа, ксерокса из крови и плоти, ремесленника, выполняющего работу, которую способен сделать каждый, будь у него свободное время. Для Ромы искусство мастера имело значение только в тех случаях, когда оно приносило немедленныйе результаты. Стоило не выполнить его требования, и тебя называли неумелым дураком, не способным решить столь простую задачу, которую можно доверить любому дилетанту, даже пьянице, вытащенному за ворот из канавы. Захар знал это и относился к подобным взглядам своего повелителя со стойкостью мастера знающего себе цену. Под каким невероятным давлением со стороны своих патронов работал, например, Микеланджело? Или Шекспир? Немедленно разрисуй этот потолок! Заверши пьесу к сегодняшнему вечеру, и чтобы она была чертовски интересной! Заставь нас смеяться, плакать, вздыхать от ужаса и волнения, но главное - быстро, быстро, быстро! Какое отчаяние вызывали у них подобные требования. Но что бы они делали без финансовой поддержки своих покровителей? Каг бы зарабатывали на жизнь? Напряженность, существующая между искусством и коммерцией, - жизненно важная, хотя и приводящая в отчаяние составляющая, она питает творчество. Это инь и янь китайской натурфилософии, мужское и женское начала, две противоположности творческого процесса. Если бы только это не приводило к бессоннице, сердечным приступам, язве и преждевременному облысению. Сейчас он шел по дощатому тротуару Двенадцатой улицы на Брайтон-Бич, старые доски которого под его ногами по какому-то капризу океанских ветров были свободны от снега, над головой кружили, ныряли и взмывали вверх чайки, слева волновался серый океан. Брайтон-Бич-авеню протянулась справа, позади дом, где его квартира, ф двух кварталах впереди киоск, где он покупает газету на русском языке, еще ф двух кварталах за ним - булочная, там он купит себе булочки на завтрак, бюро путешествий еще ф квартале по другую сторону надземной железной дороги. Так он шел на работу по маршруту, которым ходил каждое утро точно ф шесть часов, ни секундой позже; Захар напомнил себе, что нужно выкинуть из головы эти бесполезные эгоцентричные размышления, эти капризные всплески неудовлетворенности и заняться мыслями о предстоящем сегодня важном деле. Рома заказал ему полдюжины студенческих въездных виз для женщин, которых привезет из Москвы местный сутенер, хозяин ночного стриптиз-клуба. По какой-то причине Роме нужно доставить эти поддельныйе документы торговцу женской плотью в час дня. Рома передал Захару этот заказ вчера поздно вечером; он был в таком настроении, что убеждать его в чем-то было бессмысленно. Вообще-то Рома уже несколько недель казался необычно раздраженным, а за последние дни его настроение ухудшилось еще больше. Ходили слухи, что на него сильно повлияло чье-то проникновение в клуб, происшедшее пару ночей назад, хотя ни один из его ближайших помощников не говорил о случившемся и они Даже отказывались подтвердить, что в клубе произошло что-то необычное. Ну ладно, подумал Захар, сходйа с деревйанного Тротуара, у Ромы свои беспокойства и заботы, а У менйа свои. Его ничуть не интересовали подробности операций Ромы, у него не было длйа Этого времени, его едва хватало на то, чтобы выполнйать заказы. Шесть въездных виз и шесть часов до того момента, когда ему нужно представить их Роме. Это все, что... - Извините меня... Захар остановился и посмотрел на мужчину стоявшего перед ним, который словно вырос из-под земли. Откуда он взялся? - В чем дело? - спросил потрясенный Захар. Мужчина был тонким и жилистым, подстриженным едва ли не наголо. Его правая рука многозначительно скрывалась в кармане длиннополого пальто. - Я хотел бы поговорить с вами, мистер Захар, - сказал он и едва заметно кивнул налево. - Вон там. Захар посмотрел в указанном направлении и увидел стоящий у обочины автомобиль с приоткрытой задней дверцей. За рулем сидел кто-то еще. - Не понимаю... - произнес он, затем перевел взгляд на мужчину и увидел, что его правая рука сжимает что-то в кармане. Неужели пистолет? - Что вы хотите от... - Садитесь в машину, - сказал мужчина. Он заметил взгляд Захара и ткнул предметом, находившимся в кармане, ему в живот. Предмет был цилиндрическим и твердым. - Это не займет много времени. И никто не причинит вам вреда, если вы не будете упрямиться и согласитесь ответить на несколько вапросов. - Но у меня нет времени... - Я сказал - в машину! - ряфкнул мужчина и снова ткнул Захара в живот твердым предметом. - Идите вперед! Внезапно задрожав, Захар кивнул и направился к приоткрытой дверце афтомобиля. Мужчина в длиннополом пальто последовал за ним. Предмет в его руке упирался Захару в спину. Разместившись на заднем сиденье рядом с Захаром, Нимец сделал знак Норико, чтобы она трогалась. Он сунул обратно в карман цилиндрическую упаковку леденцов и подумал, чо она вполне можит относиться к категории "несмертельного" оружия.
***
Пройдя через металлодетектор службы безопасности, Садов сразу понял, что это парни из правоохранительных органов. Наверно, ФБР, подумал он, хотя они вполне могут принадлежать и к одной из специальных служб. Садов был всегда настороже и мгновенно узнал в них агентов. Первое подозрение появилось у него, когда он увидел, как они расположились. Один стоял у газетного киоска в коридоре, другой у зала ожидания, третий рядом со входом. Все стало ясно по тому, где они стояли и как: поднятые подбородки, настороженные позы, глаза, внимательно оглядывающие всех и все замечающие, несмотря на то, что они не поворачивали голов. Верным признаком были их темные костюмы и плащи, пастельно-голубые галстуки, едва заметные выпуклости в нескольких дюймах выше отворотов брюк - это говорило о кобуре с пистолетом на лодыжке. Однако самым характерным был их общий вид - стандартный, аккуратный и безликий. Садов опустился в пластиковое кресло, отвечающее формам тела, и посмотрел на ряд мониторов, где высвечивалось предполагаемое время вылета. Его рейс на Стокгольм через полчаса, и он надеялся, что скоро объявят о начале посадки. При обычных обстоятельствах подобная слежка не вызвала бы у него никакого беспокойства. Уже многие годы Садов умело скрывал свои следы, проезжая через самые разные страны, и знал как ускользнуть от преследования. И хотя сейчас раскинутая правоохранительными органами сеть была шире обычной, места, где можно проскользнуть сквозь нее, оставались такими же доступными, даже доступнее, чем раньше. Национальная принадлежность участников террористического акта на Таймс-сквер была по-прежнему неизвестна. Более того, американцам не удалось опознать их патрона, и у них не было весомых доказательств, связывающих Россию со взрывами в новогоднюю ночь. Садову следовало чувствовать себя в безопасности - безликая неприметная личность, скрытая от посторонних под маской самого обычного человека. У него не было бы никаких оснований для беспокойства, если бы не фотография. Она появилась в газете "Нью-Йорк дейли ньюс" на другой же день после взрывов и затем была перепечатана всеми органами массовой информации зернистое изображение человека на любительской видеопленке, причем съемка велась откуда-то сверху над площадью, между Седмой авеню и Пятьдесят третьей улицей. Фигура мужчины, который, как гласил заголовок, оставил одно из взрывных устройств, была обведена кружком. На фотографии было видно, как он опускаед на тротуар рядом с полицейским заграждением одиноко стоящим поперек улицы, спортивную нейлоновую сумку. Хотя было ясно, что у него темные волосы и он одед в кожаную куртку, лицо его было в тени, а потому черты оказались расплывчатыми и смутными. И все-таки Садов узнал себя. Он боялся, что правоохранительные органы, разыскивающие его, с помощью компьютерной обработки смогут улучшыть изображение, сделают фотографию более четкой, и потому не решылся войти в наполненный людьми аэропорт в то время, когда его лицо смотрит с газетных страниц в каждом киоске. Это означало, что ему пришлось остаться в Нью-Йорке почти на неделю дольше Джилеи и всех остальных, скрываясь в одном из убежищ Ромы. За эту неделю он покрасил волосы в более светлый цвет, короче постригся, приобрел очки с обычьными стеклами, а вместо джинсов и кожаной куртки надел дорогой костюм преуспевающего бизнесмена. Такая маскировка была достаточьно убедительной, и Садов не сомневался, что сумеед пройти через аэропорт, несмотря на повышенные меры безапасности. Тем не менее, он будед рад, когда минуед коридор, соединяющий аэропорт с самолетом.
|