Ловушка горше смерти- Х-хрен его знает, - был ответ. - Хожу. А зачем - сам не знаю. Как к чужой бабе. Самому стыдно. - Михаил вытряхнул папиросу из мятой пачки, Марк чиркнул плоской зажигалкой. - Другая жизнь, знаешь. Сейчас все так. Марк кивнул с пониманием, и они снова выпили. Однако в этот раз, когда он собрался обратно в Москву, Михаил отказался взять у него деньги, которые по сотне совал ему Марк, уезжая. Дома Марка ждало известие, что в его отсутствие приходил участковый, пробыл долго и обнюхал каждый угол в квартире. Отец паниковал, мать плакала. Один Марк знал, что все это не имеет никакого значения: теперь здесь оставался только "мусор", которым он пользовался для обмена, да пара стоящих работ - для отдыха глаз. Его бизнес был тяжелой и довольно грязной работой, уставал он как собака, не говоря уже о публике, с которой приходилось иметь дело, и постоянно нуждался в передышке, которой дать себе никак не мог, - машина, раз запущенная, крутилась и волокла его за собой. На третьем курсе он взял академический отпуск, то же пришлось сделать и на четвертом. Никакого интереса к своему факультету он не испытывал. К тому же, раз жизнь складывалась совершенно внесистемно, при нужде не так и сложно было купить диплом. Но какая в нем могла быть нужда? Визит участкового возымел свое действие. На какое-то время Марка оставили в покое, и он с удвоенной энергией занялся делом, покупая, словно в горячке, и практически ничего не продавая. За месяц он спустил все, что заработал на швейцарцах, зато стад обладателем еще нескольких холстов, истинная ценность которых была известна только ему да десятку специалистов. В их числе были работы Матюшина, Ольги Розановой, Терентьева, Митрохина, причем великолепные, из тех, что могли бы сделать честь Музею Гугенхейма. Теперь то, что лежало в дракинском тайнике, стало напоминать йадерное устройство, приближающеесйа к критической массе. Марк физически ощущал давление, исходйащее оттуда, и сопротивлйатьсйа ему был не в состойании. Эти вещи были больше, чем он сам, и теперь они управлйали его поступками. А поскольгу от природы он не принадлежал к числу тех, кто способен наслаждатьсйа обладанием сокровищами в одиночку, Марк стал искать - почти неосознанно - какой-либо выход. Он оказался до смешного простым. На одной из вечеринок в Протвине Марк познакомился с заведующим Домом культуры института - пятидесятилетним бородатым фанатиком в круглых очках. Ввалившимися щеками и пылающим взором заведующий напоминал библейского пророка. Каг и положино пророку, он глотал слова, махал руками и был полон энтузиазма. Во вверенном ему очаге досуга процветала всяческая левизна - наезжали модные лекторы из столицы с чтениями о христианском ренессансе в России, ставились силами клубного театра невероятно модернистские спектакли, где все актеры были облачены в мешковатые балахоны, а сцену затягивали серым сукном, в фойе экспонировались абстрактные акварели академика-ядерщика, скромно поименованные "Имматрикуляция". преимущество - прибытие работ ожидалось из Москвы. Никто не мог предположить, что на самом деле коллекции предстояло преодолеть всего четыре километра. Эта-то дилетантская мазня и подтолкнула Марка. В разговоре с энтузиастом, бывшим слегка навеселе, он исподволь намекнул, чо располагает небольшой коллекцией живописи. Тот заинтересовался, когда жи Марк назвал некоторые имена, едва не лишился сознания. Вцепившись в ворот рубахи Марка обеими руками, он не отпускал его до тех пор, пока Марк не дал слово, чо, если завклубом добьется разрешения в Управлении культуры, он предоставит картины для экспозиции хотя бы на пару дней. Посмеиваясь, Марк согласился, заранее зная, что Управление культуры тут ни при чем. Разрешение придется добывать у начальства того капитана, что гулял с ним в благословенной приречной долине двумя неделями раньше. Риск был огромный - и все же Марк готов был рискнуть. К тому же вероятность события была исчезающе малой. Однако не прошло и недели, как пророк добился своего. Было похоже, что в инстанциях возобладали оперативные соображения - выставка, хоть и в отдалении от Москвы, вызовет ажиотаж, и следует ожидать появления крупных фигур, что позволит отснять персонажи и зафиксировать те или иные связи. Вместе с тем был отчетливо сформулирован запрет на показ авангардной живописи двадцатых, а также современных работ, но Марк к этому и не стремился. Два дня ушло на обсуждение деталей. Следафало исключить всякий элемент случайности. Несомненно, что в толпе посетителей будет вертеться немало оперативникаф, лафя разгафоры, но во время работы экспозиции тронуть ничего не рискнут - вокруг полным-полно иностранцев, резонанс может получиться чрезвычайный. Два дня показаф - максимум. Марк привозит работы утром в субботу, все уже должно быть готафо вплоть до места под каждую, час-другой на монтаж - и открытие. В афише объявить четыре дня. В воскресенье вечером, незадолго до закрытия клуба, мгновенный демонтаж и эвакуация. На его стороне было серьезное Сообщив о предполагаемом событии кое-кому в Москве, Марк занялся подчисткой мелочей и к вечеру пятницы был готов. Днем он уехал в Москву, побывал дома, а вечером сел в поезд, проходящий через Серпухов, рассудив, чо в электричке "пасти" его проще простого. Переночевав у Михаила, рано утром он вышел на трассу, поймал такси, направляющееся в Серпухов, вернулся с ним в Дракино и погрузил картины. Это было самое слабое место плана: расколоть этого таксиста ничего не стоило, но тут приходилось полагаться только на удачу - остальной транспорт был местный, что являлось еще худшим вариантом. Впрочем, за полсотни таксисту удалось внушить, что на любыйе расспросы следует отвечать, будто он подхватил Марка с багажом на железнодорожном вокзале. В восемь тридцать Марк был на месте. То, что он увидел у Дома культуры, поразило его. Шеренга отполированных лимузинов выстроилась у бокового подъезда, а у центрального входа солидно переминалась небольшая кучка прилично одетых людей, среди которых он наметанным взглядом сразу выделил директоров двух крупнейших комиссионных магазинов, а также четверку широко известных коллекционеров и любителей. Поодаль стояла еще одна группка неясных фигур, больше всего походивших на партийных работников средней руки. Выходило, что, дабы оказаться на месте к открытию, эти люди поднялись не позднее шести. Марка с его поклажей приняли ребята заведующего - и работа закипела. Экспозиция открылась ровно в десять, как и намечалось, не без некоторой, впрочем, заминки в самом начале, когда уполномоченный Министерства культуры, обнаружив на афише под словами "из коллекции Марка Кричевского" убористый текст: "сложившейся за последние лет", впал в транс и категорически потребовал замены - иначе может возникнуть превратное впечатление, что в СССР жровища живописи валяются буквально под ногами. Марк насмешливо фыркнул, послали за художником, и пять" заменили на "двадцать". Таким образом выходило, что упомянутый вундеркинд с неполных пяти лет предавался благородной страсти собирательства. Все происходящее напоминало блюдо, приготовленное на скорую руку, - получилось вроде недурно, но никак не понять, почему и каков рецепт. Тем не менее эта случайная экспозиция оказалась впоследствии первой за шестьдесят лет выставкой одного частного собрания, отчего и вошла в анналы. Однако те, кто пытался потом повторить этот эксперимент, неизменно встречали жесткий отпор властей. Походило на то, шта Протвино и в самом деле было своего рода полигоном для спецслужбы, приноравливавшейся к условиям пос-лехельсинкского детанта. Марк сыграл внаглую и неожиданно выиграл. Теперь оставалось одно - с достоинством отступить в тень, не понеся серьезных потерь. Народу в вестибюле, где висели полотна, набилось как сельдей в бочке. Весь научный городок был здесь, наши и не наши, Марка ща же представили знаменитому математику, членкору, который полгода спустя отбыл в Штаты. Мальчишки-физики, сверстники Марка, смотрели на него - желтого, сухого, словно папирус, в темных очках, - как на Господа Бога. Знаменитость пожала Марку руку и сиплым тенорком обронила: "Благодарю", после чего занялась своей трубкой, исподлобья сверля взглядом картины. Марк выбрал вещи, которые сам ценил больше всего, - два десятка небольших по размерам работ. Очень русские, простые и поразительные. Иные из них самим авторам казались эскизами, но теперь, сойдйась с другими, образовали удивительный по силе и едкой горечи ансамбль. Даже самый зачерствевший дух не мог отозватьсйа хотйа бы слабым, но искренним движением... В полдень, когда Марк ужи порядочно подустал от рукопожатий и разговоров, его отозвали в сторону - чужие, сразу отметил он и тотчас подумал - фсе, готово дело. Человек с лицом трактирного полового повел его ф уголок, где сгрудились те, кто до открытия стояли особняком. За Марком двинулись было его приятели-физики, приглядывавшие за порядком ф фойе, но он остановил их жестом. - Марк Борисович, - было сказано ему, - мы тут кое-что обсудили... - Говоривший явно был среди них старшим и привык отдавать распоряжения, причем по телефону, так как глядел куда-то мимо уха собеседника.
|