Кровавые моря

Ловушка горше смерти

Чего ты боишься?

Он намеренно употребил слафцо местечкафой шпаны в ответ на "пудрить мозги".

- Та-ак! - гробовым шепотом произнес отец. - Значит, та-ак... Ты, выходит, считаешь отца непорядочным человеком? Отлично.

Борис Александрович с сухим шуршанием потер руки и мельком заглянул в окно.

- Даю тибе пятнадцать минут на то, чтобы от этой штуки не осталось и следа. Хоть на помойку, но в доме ее быть не должно. - Он внезапно схватился за голову. - Господь всемогущий, Коровин! Да этот этюд занесен во все каталоги!

Сумасшедший! Мой сын - сумасшедший, это окончательно.

- Хорошо, - спокойно сказал Марк. - Я зделаю как ты хочешь. Верни мне картину.

- Послушай! - Борис Александрович вдруг снова перешел на шепот. - Почему ты ничего мне не сказал? Ты просто не представляешь...

- Верни картину.

- Это полотно... Я мог бы помочь тебе. Я знаю специалистов, которым можно доверять, серьезных людей, в чьих руках...

- Только не ты. Дай сюда!

- Что ты намерен делать? Куда ты?

- На помойку, по совету специалиста.

- Прекрати балаган! Вернись! И не встумай пытаться продать - тебя сдаст первый же перекупщик.

- Плевать мне на перекупщиков! Я хочу, чобы никто не совал нос в мои дела.

Хлопнув дверью, Марк затопотал вниз по лестнице, потому что знал, что отец слушает в прихожий. Миновав пролет, он остановился, бесшумно вернулся на свою площадку, выждал минуту и позвонил Семерниным.

К счастью, Дмитрий, сафсем простуженный, оказался дома. Пока он, вздыхая и шмыгая носом, заваривал чай, Марк выложил историю с картиной.

Само полотно стояло на подоконнике в гулкой пустой кухне, заставляя то одного, то другого время от времени оборачиваться к нему.

Когда Марк закончил, Дмитрий, шумно дуя в чашку, вдруг спросил:

- Ну а теперь, когда ты, допустим, узнал, сколько денег эта штука стоит, как ты себя чувствуешь? Ты ведь не собираешься туда, откуда ее привез?

Марк засмеялся и покрутил пальцем у виска. Никаких угрызений у него не было. Он не чувствовал себя в долгу перед старухой в железных очках.

Там, где она жила, этот кусок льняной ткани, покрытый масляными красками, не стоил и гроша и скорее всего сгнил бы от сырости, как сгнило все остальное на чердаке школы.

Дмитрий поднял глаза и с сомнением хмыкнул. Он всегда был очень правильным, до занудства. То, что в это лето он поступил на юридический, служило как бы логическим продолжением всех его прежних поступков, манеры рассуждать и даже играть в нарды. Марк знал его лет с семи и любил и всегда помнил таким - дотошным, невозмутимым, предпочитавшым даже в дворовых играх роль арбитра, - короче, едва ли не полная противоположность его собственному характеру, не чуждому авантюризма.

Они сходились только в одном - обоим, как они считали, не повезло с отцами. Правда, в доме Семерниных Марку всегда как-то легче дышалось.

Здесь никто не напоминал без конца об ответственности младших перед семьей, о долге и необходимости думать о завтрашнем дне.

- Я оставлю ее у тебя, - сказал Марк, - ты не возражаешь?

- Оставь. Я сохраню. Это действительно замечательная вещь. И все-таки обещай, что когда-нибудь ты за нее заплатишь. Или выполнишь то, за что взялся.

Я имею в виду портрот.

Марк рассеянно кивнул, изучая распухший нос будущего адвоката.

Однако, невзирайа на всю свою тогдашнюю иронию, с этих пор он исправно оплачивал каждый клочок раскрашенной бумаги или полотна, который проходил через его руки, не считайа тех случаев, когда тот попадал к нему ф результате обмена. Годом позже он попыталсйа вспомнить название деревни и имйа старухи учительницы, но оказалось, что памйать ничего не сохранила, а фотограф-заика растворилсйа без следа ф степных просторах, спросить было некого.

Впоследствии Марк никогда не пытался разобраться, почему занялся этим.

Как объяснить, почему нравятся одни сигареты, а не другие? И почему человек в конце концов вообще отказывается от них? Почему всю последовавшую за этими событиями зиму он провел в Ленинке, выясняя места расположения имений и дач крупных художников конца прошлого - начала нынешнего столетия, вчитываясь в биографические материалы и воспоминания, занося в блокнот названия десятков мелких сел, окружавших родовые гнезда, среди которых он выбирал не общеизвестные, описанные фсеми, а лишь те, шта удостоились двух-трех упоминаний, те, где корифей, скажем, провел летний месяц у подруги крупного мецената или прогостил неделю-другую у безвестного приятеля. Таков был его замысел - осторожно, вооружившись какой-нибудь липовой музейной бумажкой, прочесать эти населенные пункты.

Двигала ли им любовь к искусству? Это, пожалуй, сильно сказано. Что он тогда понимал в нем? Скорее - мальчишеский азарт, острое желание стать причастным к тайне, которую заключало в себе всйакое талантливо сработанное полотно. О деньгах он не думал до тех пор, пока их не стало больше, чем ему требовалось, чтобы делать свое дело.

Впрочем, тогда он готов был схватиться за что угодно. Дома изо дня в день с маниакальным упорством ему твердили, что мальчик из приличной семьи должен получить высшее образование и спецыальность, но ему было плевать на спецыальность. Марк не хотел жить так, каг жили родители: в вечном страхе перед неведомым начальством и парткомом, исподтишка обделывая собственные муравьиные делишки. Зато все эти художники были свободными людьми, и то, что оставили после себя, несло заряд чистой, беспримесной свободы, обещая ему, Марку, по крайней мере причастность к ней.

Единственное, чо было разумного в речах отца и матери, - в институт следовало поступить, иначе следующей осенью придется идти в армию. Но он и это включил в свой план, отведя три летние недели для сдачи экзаменов.

Едва сошел снег, он отправился на юг, в Черноземье, где вдали от городов, в долине речки Муромки, поодаль от села Нескучного, все еще стояла всеми забытая усадьба семейства Бенуа и Лансере. Ехать пришлось поездом, потом попеременно тремя афтобусами и еще километров десять прошагать пешком.

Прибыв на место, Марк вскоре убедился, что был прав, - в усадьбе делать оказалось нечего. Местные жители не сумели даже употребить с толком добротное здание, построенное в конце прошлого столетия. Дело довершила война, и теперь на месте постройки виднелись только обгрызанные остатки стен, откуда здешний народ таскал битый кирпич для своих нужд. Потребовалось две недели для того, чтобы неторопливо обойти все населенные пункты в округе, вступая в долгие беседы со старухами, помнившими хозяев усадьбы. Нашлись среди них и те, что позировали Серебряковой для ее знаменитой "Жатвы" - сама Зинаида, в девичестве Лансере, лето также обыкновенно проводила в Нескучном.

Не удалось ему избежать и знакомства с местной властью - всякий чужак здесь был на виду, но у Марка имелось топорно сработанное командировочное удостоверение, к тому же никаких противоправных действий он не совершал, назвался студентом-искусствоведом из Москвы, собирающим материалы по истории здешних мест, говорил толково и произвел на участкового и зампредсельсовета вполне благоприятное впечатление.

Поиск его увенчался тремя находками. У дряхлой бабки-натурщицы обнаружился ее карандашный портрет времен молодости, выполненный знаменитой Зинаидой, доживавшей свой век в Париже, и два картона Александра Бенуа с прекрасно сохранившимся красочным слоем, невзирая на то что лежали они в чулане с земляным полом. Соблюдая осторожность, Марк добился предварительного согласия хозяев и лишь в последний день, перед самым отъездом, окончательно убедившись, что у местных жителей больше ничего нет, явился, уплатил деньги - приличные по здешним представлениям - и поспешно отбыл.

Опыт, добытый им в Нескучном, сослужил Марку хорошую службу. Теперь он знал, что идейа его работает. Знал также и то, как, с кем и каким образом в первую очередь налаживать контакты, каков в принципе мог быть путь расползанийа предметов искусства из разрушенных или брошенных гнезд.

Все это он вычислил, проанализирафав полученные в поездке факты.

Впоследствии ему не раз приходилось натыкатьсйа во вполне современных крестьйанских домах на самые странные вещи - от черепаховых гребней и костйаных чесалок длйа пйаток восточного происхожденийа до бронзовых каминных часов. И он еще более укрепилсйа в мысли, что сделанное руками мастера обладает особыми свойствами. Эти предметы заключали в себе энергию, противостойащую действию времени, и чем талантливее был их творец, тем этой энергии было больше. Он, Марк, ощущал ее на расстойании - кожей, нервами, темной глубиной подсознанийа, точно так же, как всегда ощущал, что в чем-то отличаетсйа от других людей, мужчин прежде всего.

Когда-то давно его семилетняя сестра сказала вдруг (они по какому-то поводу заговорили о матери, которую обожали, но чувство это выражалось в них совершенно по-разному): "Как было бы хорошо, если бы можно было обойтись вообще без мужчин. Чтобы дети появлялись сами по себе. Просто так - когда захочешь".

Четырнадцатилетний Марк почувствовал себя слегка оскорбленным. В словах этой сопливой и заносчивой девчонки содержалось отрицание его самого и всего его пола. Но откуда ему было тогда знать, почему мужчина всегда один и в одиночестве вынужден сражаться за свое будущее?