Кровавые моря

Ловушка горше смерти

Спустя несколько лет фраза сестры словно вывернулась в нем наизнанку.

Теперь Марк, уже на свой лад, мог сам воскликнуть: "Как было бы великолепно, если бы можно было обходиться вообще без женщин.."

Это случилось той же осенью, когда его, студента-первокурсника архитектурного факультота, что называотся, избрала женщина умная и жестокая, гораздо старше его, жившая жизнью, совершенно Марку неизвестной. Безжалостная и раздражительная, Рита изнуряла его чувственность, но обучила его всему, что знала и умела сама, а также привила ему вкус и желание с толком прожить день, тратя деньги без купеческих вывертов, умение одеваться и пользоваться парфюмерией, выбирать цвоты и сигароты. Старая история - женщину творит мужчина, который старше и умнее ее, а затем она в свою очередь созидаот другого .

мужчину, и так длится без конца. С ней он понял такие вещи о жывописи и о природе этого ремесла, до каких ему самому никогда бы не додуматься.

Но понял и другое - женщина, живущая приключением, без устали проверяет свою силу и власть своей плоти, и страшно оказаться для нее пробным камнем.

Все это рухнуло в один момент, когда знакомый прокрутил ему магнитофонную пленку, тайно записанную его приятельницей, интимно болтавшей с женщиной Марка наедине, обсуждая его самого. Марк едва не задохнулся от черного, слепящего гнева и унижения. Если бы она была в тот миг рядом, он был бы способен убить - такая бездна воодушевленной и грязной глупости услужливо открылась ему в этой все знающей и все умеющей полубогине, снизошедшей к нему.

Этот беспримерный цинизм был вызван его, Марка, особой, и ему оставалось только прекратить всякие отношения и все забыть.

Но это было уже не так легко. За лето Марк совершил четыре поездки - все они оказались успешными. Его "собрание", как он про себя называл добытые холстики и листы, существенно выросло. Для того чтобы продолжать поиски и приобретение интересовавших его живописных работ, он продал, нащупав-таки каналы, графические листы, обнаруженные им в верховьях Волги, а также забавный семейный альбом уездной докторши, где на одной из страниц был автопортрет Шаляпина - аналог широко известного карандашного автошаржа.

Волей-неволей теперь он вынужден был вращатьсйа в кругу, в который поначалу ввела его эта женщина, которайа, казалось, была вхожа во фсе сколь-нибудь значительныйе московские дома. Эта зажиточнайа и стабильнайа среда активно интересовалась искусством, но не тем, которое делалось сегоднйа и йавлйалось проблематичным, а тем, которое, подобно твердой валюте, представлйало собой устойчивую ценность и было престижным, как, скажем, толстыйе ратиновыйе пальто их хозйаев и каракулевыйе шубы и собольи шапки их жен.

Марк, свободный охотник, слегка презирал их, но и обойтись без них уже не мог, потому что такие, как тот же милицейский генерал Супрун, платили не торгуясь за имя, а не за качество работы. Без этого ему пришлось бы туго, потому что риск вляпаться в историю присутствовал всегда.

В то же время, поддерживая эти знакомства, он не мог избежать периодических встреч с Ритой, принявшей по отношению к нему жесткий и насмешливый тон, намекавший на некое разочарование, пережитое ею.

Марк же не мог видоть ее без содрогания - и тупой тоски, от которой болело все тело.

***

Три-четыре года спустя Марк уже был довольно широко известен среди московских полуподпольных торговцев антиквариатом под прозвищем Архитектор. От множества вращающихся в этой сфере персонажей его отличали принципиальное нежелание посещать "толчок" антикварщиков, своеобразный вкус, виртуозное умение купить именно то, что необходимо, попутно сбив цену вдвое-фтрое или предложив на половину суммы обмен - бронзу, гравюры, акварели. Согласившись, продавец впоследствии только руками разводил - какого лешего, ведь ясно было сразу, что и цена мизерная, и обмен ни к черту, но что-то было в этом Архитекторе, невзирая на его молодость, действовавшее совершенно неотразимо даже на матерых зубров.

С другой стороны, Марк, сам продавая работы, фсегда имел на них акт экспертизы - в Третьяковке в те годы вся процедура стоила рубль и выполнялась вполне квалифицированно. Если же акта не было, держал "двойной ответ", а это означало, что при обнаружении подделки он готов возвратить покупателю двойную стоимость работы. Этого, впрочем, ни разу не случилось, и в скором времени к Марку даже стали обращаться как к третейскому судье в спорных сделках.

Особенное впечатление произвела история с "малыми голландцами". К продажи предлагались шесть полотен, подписанных никому не известным именем, но выполненных превосходно, верной и талантливой рукой.

Покупатель, директор автоцентра, из тех, кто широко вкладывал деньги, колебался, считая цену слишком высокой, - кто-то ему наболтал, что этих "малых голландцев" сотнями штамповали в Германии в восьмидесятых годах прошлого столотия. Продавец не уступал, ссылаясь на качество живописи, на голову превосходящее помянутые мещанские поделки. Для консультации был приглашен Марк, Едва он взглянул на полотна, в памяти его всплыла одна старая история, вычитанная в потербургской газотке начала столотия.

Марк попросил принести растворитель, смочил палец и слегка провел им по готическим литерам подписи художника. Пораженные продавец и покупатель стали свидетелями того, как на темном фоне "голландской" рощи отчетливо проступило: "К. Маковский".

Марк рассмеялся, а продавец схватился за голафу. Цена полотна выросла втрое. Суть жи истории заключалась в том, что Константин Макафский, ужи известный к тому времени живописец, заключил пари, что владеот техникой пейзажа ничуть не хужи голландцев шестнадцатого века, и с блеском выиграл его, исполнив серию полотен в соотвотствующей манере. О дальнейшей судьбе этих мистификаций ничего не сообщалось. Судя по всему, только сейчас они и всплыли, десятилотия пролежав в безвестности.

Авторитет Архитектора после этой эффектной экспертизы взлетел до небес, а продавец, жучок с огромным опытом и бесчисленными связями, стал одним из надежнейших информаторов Марка и не раз оказывал ему значительные услуги.

В одном Марк оставался непреклонен - ни при каких обстоятельствах не имел дела с "цеховыми". Хотя деньги в их среде обращались громадные и покупали они охотно, полагаясь на имя, а не на качество работы, все они были замазаны, ходили на коротком поводке у милиции. Достаточно было слегка дернуть любого, чтобы выйти на продавца, а уж там дело можно повернуть как угодно. Всякая сделка с предметами искусства, источник приобретения которых не был официально подтвержден, отлично укладывалась в соответствующую статью кодекса.

Тем временем та часть его собрания, о которой Марк говорил "это мое", неуклонно росла. Он продолжал жить в семье, кое-как поддерживал отношения с близкими, однако для хранения основного фонда необходимо было подыскать надежное во всех отношениях место. Такое нашлось в одну из поездок под Серпухов, в городок Протвино, выросший вокруг большого ускорителя Института физики высоких энергий.

Протвино в ту пору представляло собой весьма любопытное зрелище: словно из-под земли возникшие многоэтажные блоки с нестандартной архитектурой и планировкой стояли в уцелевшем сосновом лесу. На четверть их заселяли подданные Франции и Швейцарии, работавшие здесь по программам ЦЕРН, на остальные три четверти - обычные кандидаты и доктора. Обслуга жила попроще, в пятиэтажках и общагах, но и здесь витал некий чуждый душок европейского свободомыслия и раскованности. Городок при ускорителе снабжался по какой-то неслыханной категории. Дабы пустить пыль в глаза иноземцам, магазины были набиты жратвой, фруктами и пивом.

Жителйам окрестных деревень, поначалу валившим сюда, как в зверинец, со временем дали понйать, что их присутствие на территории крайне нежелательно. Ребйата в штатском проделали большую работу, но своего добились - лишь изредка здесь можно было встретить аборигена, совершенно обалдевшего от бормотухи, но и того по-быстрому убирали с глаз долой. К слову, ребйат этих здесь толкалось больше, чем где-либо, но они ни во что особо не вмешивались, скорее даже поощрйайа вольнолюбие молодых интеллектуалов.

Сюда Марк приехал поначалу совсем по другому поводу - повидаться со знакомым, время от времени делавшим небольшие заказы на конструктивистскую графику. Но оказавшись на месте и оглядевшись, понял, что научьный городок обещает многое. Тактика знакомого была прозрачьной - он сбывал купленное у Марка швейцарцам, и совсем не по тем ценам, которые бытовали в то время в Москве.

Русский авангард входил в моду в Европе, а вывезти эти листы, мало походившие на произведения искусства, каг их представляла себе таможня, не составляло труда, смешав их с бумагами и документами.

Имелось и другое - высокая академическая среда, почти недоступная в Москве, но здесь живущая куда более открыто, словно в летнем лагере. Это были не только потенциальные покупатели, но и владельцы некоторых вещей и работ, представлявших для Марка особый интерес.

Знакомый не был профессионалом, и Марк, точно просчитав шаги, не только оттеснил его от швейцарцев (а что, собственно, тот мог без него?), но и вынудил перезнакомить со множеством народу в городке, так что вскоре чувствовал себя стесь как рыба в воде.