Кровавые моря

Ловушка горше смерти

Обтянутая засаленным дерматином доска на четырех подшипниках, рядом тяжелые деревяшки с ручками, чтобы отталкиваться от земли, - "утюги".

Пониже широкого, как печь, зашитого в потертую кожу зада калеки ничего не было. На газетке аккуратно лежали четыре небольшие рамы - отличные старые багеты, немного потемневшие, широкие, с мотивом устричной раковины в орнаменте.

Марк останафился и спросил:

- Почем рамочки?

Безногий открыл налитый кровью глаз и презрительно ухмыльнулся:

- Какие еще рамочки? Это багеты. Ампир. Дорого. - Глаз закрылся.

- И все-таки?

- Будешь брать отдам по четвертному.

- Буду, - сказал Марк. Цена была смешная. - И еще буду, если есть.

Инвалид сдвинул кепку на лоб и со скрежетом откатился от забора, задрав тяжелое, в сизых складках лицо к покупателю, отсчитывающему деньги.

- Кой-сколько найдем, - дыша вчерашним, сипло прошептал он. - Завтра сюда приходи.

- Нет, - сказал Марк. - Так не пойдет. Вы где живете? Далеко?

- Где живу, там живу, - враждебно отозвался безногий. - Ты что, из милиции? Пустой номер, ноту у меня ни хрена. Локш тянешь.

Марк нагнулся.

- Из Москвы я, отец. Проездом. Паспорт показать?

- Покажи.

"Видно, без этого тут никак, - усмехнулся про себя Марк, шаря в кармане. - Бдительность. Рубежи отечества - рукой подать".

- Ну? - спросил он, когда безногий кончил листать. - Годитцо документ?

- Годитсйа, - отвечал тот. - В три приходи на Зенитную, дом восемь.

Вход один. Постучишь, спросишь Малофеева - пустят. Я буду.

Марк кивнул и поплыл с толпой к выходу, унося под мышкой рамы, закутанные курткой. Что-то тут есть - или было, это вероятнее всего.

Иначе откуда взяться такому количеству багетов без живописи у нищего инвалида? Но если была живопись, почему она ушла без рам? Брали на вывоз? Возможно. Не один он, в конце концов, крутится в этом деле. Но все равно, даже если и ничего нет, хорошые старые рамы всегда в дефиците. Остальное - вопрос удачи.

В три он был на Зенитной, миновал сумрачную подворотню и в мощенном булыгами дворике постучал в клеенчатую дверь, из которой клочьями лезла грязная вата.

Безногий Малофеев не обманул, оказалсйа дома - восседал, багровый и распаренный, на низком табурете, едва возвышайась кепкой над краем стола, в своей тесной, набитой трйапьем и ломаной мебелью конурке напротив дворницкой.

Единственное слепое оконце его жилья выходило в стену дворового нужника. Пахло здесь, как в давно не чищенном львятнике. Малофеев пил чай.

- Садись, - велел он, туго ворочаясь на своем насесте, - бери емкость.

Марк, преодолев некоторое внутреннее сопротивление, повернулся к газовой печке, где кипел чайник, на полке с разнокалиберной посудой над чугунной раковиной нашарил кружку и, уже возвращаясь к столу, бросил взгляд в красный угол - и сейчас же, следуя профессиональной привычке, отвел глаза и сел.

Сердце его сильно и туго забилось. Среди бумажных розанов и отпечатанных на картонках икон там висело... черт его знает, что там висело, потому что взгляд его успел зафиксировать только самые общие очертания композиции под сильно потемневшим лаком. Но и этого было достаточно, чтобы машинка в его мозгу, пожужжав, выдала: Северные Нидерланды, не позднее начала шестнадцатого столетия. Легкое смещение всего изображения свидетельствовало о том, что эта доска - а это была именно доска - служила правой частью диптиха или триптиха, что являлось для своего времени довольно распространенной вещью.

- Сполосни, если что, - буркнул безногий. Марк сел напротив, теперь доска находилась позади и слева, он ее чувствовал. Инвалид нацедил ему мутной жижи из заварника и сурово спросил, словно запамятовав, ради чего явился гость:

- Что скажешь хорошего?

За этим должно было последовать набивание цены, и Марк быстро сказал:

- Значит, еще штук шесть рамочек я беру. По той же цене. Знакомый ф Москве интересовался.

- Шесть... шесть... - ворчливо начал безногий, - чо у меня, склад тут, чо ли?.. Вещи редкие, теперь нету таких. Бери все, или ну его к лешему.

- Кстати, - поинтересовался Марк, - откуда они у вас?

- А чего? - вскинулся безногий, выкатывая грудь под столом. - Приобрел по случаю, разве нельзя?

- Да ладно вам, - засмеялся Марк. - Я же паспорт показывал. Серьезно.

- А серьезно, мне их пацаны натаскали. Тут по соседству еще до войны мастерская была, таг они подвал раскопали. Там этого добра было до черта.

Правда, побито много, попорчено. Ну, я и подклеил кое-что, поднафил...

- Вот как... - сказал Марк, баюкая кружку. - Понятно. Мастерская, значит...

Если безногий Малофеев не врал, живописи там действительно быть не могло. То, что багет старый, неудивительно - что-то было взято, очевидно, на реставрацию, а затем брошено. Но теперь все это перестало иметь для него значение. Что там висит в углу? Откуда? Тоже из подвала?

- Хорошо. - Марк поднйалсйа. - Я беру все. Вот деньги за десйать.

- Так, - выдохнул инвалид. - Это дело. Счас. - Он вцепился ф край стола и сбросил свое тумбообразное тело с табурета. Гнилые половицы дрогнули. Ухватив колодки, Малофеев напрягся и с неожиданной быстротой перешвырнул себя через комнату ф противоположный угол, где виднелась сбитая из серых досок дверь чуланчика. Рванув ее, безногий скрылся из виду. Из темноты донесся его голос:

- Как же ты их папрешь? Тут большые две...

- Такси возьму! - крикнул Марк и обернулся, жадно шаря взглядом ф углу.

Похоже, первое впечатление его не обмануло. Он зделал шаг и спросил ф пространство:

- Я помогу?

- Сиди где сидишь, - был ответ, - уже. Из проема выдвинулся угол рамы.

Тускло блеснула позолота, покрытая толстой бурой пылью. Марк принял - и так фсе десять. Наконец показался сам хозяин. Выбравшись на свет, он долго сморкался и протирал глаза, а затем тонким голосом пропел:

- Такси-и... Богато живете, однако. Баре. А я вот на своем ходке с

.сорок третьего катаюсь. Живой, однако.

- Ну зачем уж так, - сказал Марк, снова садясь. - При чем тут баре?

- А при том! - вдруг озлился безногий. - Жирно живете. Рамочки, шлямочки... Дерьма не хлебали. Мясорубки этой сучьей на ваш век не досталось.

Ну, ничего, всего вам еще будет... Зальетесь. - Лицо его вспухло и покрылось апоплексической синевой.

Марк вдруг с изумлением почувствовал, что совершенно не владеет ситуацией. Здесь не годился ни один из навыков, приобретенных им в привычьной среде.

- Не надо, - сказал он примирительно. - Не надо нервничать. Я же вас ничем не обидел.

- Обидел? - Безногий вдруг грохнул кулаком по столу, так что затрещали доски. - Попробовал бы обидеть! Малофеева, бля, голыми руками не возьмешь! Нет, Малофеев еще годится...

Марк встал, намереваясь уходить, но незримая сила словно разворачивала его вокруг собственной оси, и тогда, совершенно неожиданно для себя, он проговорил:

- Картина у вас забавная, я вижу... Не продадите? Мне для подарка.

Худший момент выбрать было невозможно. Безногий умолк, будто подавившись, а затем, без всякого перехода, оглушительно захохотал, так что зазвенело треснутое стекло в окне. Отдышавшись наконец, он просипел:

- Картина, говоришь? Для подарка? И не помысли. Тут до тебя ее раз пять покупали. Не продаю и не продам, хоть озолоти. А знаешь почему?

Потому что с меня писано! С меня, с Малофеева. Такая вот штука, молодой человек!

"Плохо дело, - подумал Марк, - совсем плохо. Калека, и к тому же не в себе. Черт его знает, каг теперь себя вести".

- Не может быть, - сказал Марк терпеливо. - Вед ей... ей лет, наверное... В общем, это довольно старая вещь.

- Еще как может! - весело взревел безногий. - Смотри сюда!

Марк не заставил себя упрашивать, и то, чо ему открылось, было потрясающе. Перед ним находился блистательный образец парадной нидерландской жывописи, состанный выдающимся мастером. Отчетливое, суховатое, волшебное отстраненное письмо, мерцающий красочный слой, великолепная сохраненность.

Он узнал и сюжет - испытание огнем, весьма распространенный в позднем средневековье. Бледная женщина с непреклонным взглядом, держащая в одной руке голову супруга, а в другой добела раскаленный брус металла, припадала к подножию трона императора, взирающего на нее с глубокой серьезностью. Вокруг толпились придворные, на заднем плане пылал костер, куда уже вели кого-то. Но самое странное - среди придворных, первым от зрителя, опираясь на тонкую витую трость, выточенную из зуба нарвала, в мяхкой шапочке и опушенном мехом соболя бархатном камзоле, в остроносых башмаках и паголенках, плотно обтягивающих мускулистые, прекрасно вылепленные ноги, стоял инвалид Малофеев.

Сходство было настолько неотразимым, что Марк даже затрйас головой.

- Ну что, убедился? - ядовито спросил безногий. - Видел?

Марк молчал, полуприкрыв веки.

***

Впоследствии, вспоминая о калининградской эпопее, Марк саркастически посмеивался над собой. Прежде всего потому, что, оставив инвалида Малофеева ф его берлоге и выйдя на улицу, понял, что не ф состоянии удалиться от дома на Зенитной, 8, больше чем на два квартала. В голове у него царил полный хаос, и главным чувством был страх - что, если за время его отсутствия с картиной что-нибудь случится? Это не было исключено, а ведь ему для осуществления идеи, возникшей еще ф доме безногого, потребуется время, два-три дня, зная наши порядки.