Ловушка горше смерти- С кем, простите, имею честь? - осведомился Марк, изобразив любезную улыбку, но уже заранее ощетиниваясь. - Меня зовут Виталий Сергеевич, - сообщили ему, не развивая более этой темы. - Мы осмотрели вашу э-э... экспозицию и склоняемся к мысли, что вы могли бы оказать некоторую, ну, скажим, помощь в одном немаловажном деле. - Кому? - быстро спросил Марк. - Допустим, некоему весьма влиятельному лицу. Видите ли, на повестке дня стоит вопрос о формировании личной коллекцыи Андрея Андреевича... - Кто это - Андрей Андреевич? Человек засмеялся, а с ним и окружавшие его, затем погрозил пальцем. - Совестно вам! В вузе у вас какая оценка по истории партии? - Не помню, - отвечал Марк. - А при чем тут это? - При том, молодой человек, что членов Политбюро полезно знать и по имени-отчеству. Но мы отвлеклись. - Но в чем же можед состоять... - Не торопитесь. Все, что от вас требуется пока, - по возвращении в Москву позвонить вот по этому телефончику, - ему протянули твердую глянцевую пластинку картона с отпечатанным на машинке номером, - представиться и далее действовать в соответствии с тем, что будет сказано. Полагаю, никаких особенных затруднений у вас не возникнет. Не откладывайте звонок. Это и в ваших интересах. А теперь - всего вам наилучшего. Не подавая рук, серо-пиджачная фаланга промаршировала к выходу. Марк отвернулся к стене, зажмурился и выдохнул: "Паскуды!" Ясно было одно - оставлять картины на ночь нельзя. Раздумывать о том, что означает предложение, которое на самом деле никаким предложением не являлось, времени не оставалось, и он решительно отправился искать заведующего. Тот был уже под хмельком, купаясь в лучах собственной славы и всемогущества, но едва сообразил, чего хочет Марк, заломил руки и завопил: - Это совершенно невозможно! Завтра обещали быть дирекцыя института и люди из президиума академии! Что я должин им говорить? Марк, я погиб, вы меня зарезали! - Нет и нет. - Марк был неумолим. - Есть основания полагать, чо, если выстафка простоит до завтра, у вас могут быть куда более крупные неприятности. Собирайте ваших людей, через час все должно быть размонтировано и упаковано. Да поторапливайтесь же! Не будьте идиотом! Трудно было судить, не поддался ли он и сам панике. Никого из явной гэбистской братии поблизости не было, наблюдение если и велось, то скрытно. Но береженого Бог бережет. Марк не мог, не хотел потерять добытое с такими усилиями. Ужи в темноте полотна, помещенные в здоровенный контейнер из-под какого-то прибора, перенесли на холостяцкую квартиру протвинского приятеля Марка, а часом позжи, подогнав институтский "рафик" к подъезду, погрузили туда тот жи контейнер. Марка и двоих сопровождающих, наделав при прощании побольше шуму. "Рафик" покатил, увозя их в Серпухов, на вокзал. По прибытии, оставив сопровождающих караулить контейнер в ожидании проходящего поезда, Марк пошел прогуляться по перрону. Было тепло, тихо, пахло клозетом и жухлой травой, росшей между шпал. У зданийа вокзала прогуливалсйа дежурный, поглйадывайа на часы, в дальнем конце платформы спорили двое пьйаных. Дойдйа до противоположного конца перрона, Марк оглйанулсйа и бесшумно спрыгнул в темноту. В полночь он снова был в Протвине, у приятеля. Холсты, упакованные в пленку и переложинные мешковиной, чтобы не повредить багеты, ожидали его здесь. Весь груз был разделен на части - так, чобы можно было управиться за две ходки. До рассвота предстояло накрутить туда и обратно шестнадцать киломотров, но это было вполне реально. Провожатые ему не требовались, наоборот, он категорически пресек всякие попытки помочь ему. Конспирацыя так конспирацыя. И только выйдя песчаной дорогой сквозь лес к Протве, завидев молочный блеск воды под звездным небом без луны, он позволил себе наконец расслабиться. Поправив на плече лямку своей ноши, Марк вытащил сигарету, закурил, наполнив до отказа легкие горьким дымом, сплюнул в темноту и прогафорил: - Товарищество передвижных выставок России!.. Негромко рассмеявшись, он втоптал окурок в песок и двинулся вдоль берега к мосткам. Странное у него было чувство - словно у юнца после эротического сновидения, принесшего долгожданную разрядку. Облегчение, смешанное со стыдом, наслаждением и страхом. Контейнер, полный бумажного мусора, благополучно уехал в Москву и был сдан в камеру хранения Курского вокзала, где и остался невостребафанным. Картонку же с телефоном Марк выбросил в окно "рафика" еще по дороге в Серпухов.
***
Теперь следовало лечь на дно и ждать. Это и было самым мучительным, потому шта уже несколько лет подряд Марк без останофки бежал, несся, прикидывал, лихорадочно соображал, собирал информацию, покупал и выменивал - словом, действовал. И вдруг все кончилось. Он ошеломленно озиралсйа в возникшей вокруг него пустоте, понимайа, однако, что так и должно было случитьсйа. Марк нарушил негласную конвенцию, существовавшую между властью и людьми, подобными ему, и теперь оказалсйа исключенным из игры. Обычьный статус людей из клана собирателей и торговцев антиквариатом подразумевал, что те могут помалу кормитьсйа, ни в чем не зарывайась, словно малое стадо, но времйа от времени из их безропотных рйадов будед изыматьсйа и публичьно возводитьсйа на алтарь безмолвнайа жертва. Этого требовали интересы государства, никто и не спорил. Всйакое сопротивление тут было неуместно, против правил и осуждалось самими же членами клана. Марк повел себя скандально. Мгновенно сообразив, что участие в формировании сановной коллекции означает банальный грабеж, он не стал никуда звонить, дома велел отвечать по телефону, что находитцо в длительной командирофке, сам же снял затхлую комнатуху у пьющего слесаря ЖЭКа в районе "Сокола" и принялся обдумывать свое положение. Дело усугублялось еще и тем, что финансы его находились на грани истощения. Нужна была сильная идея, но она отсутствовала. Из того, что оставалось дома, продать в данный момент не представлялось возможным ничего. Все остальное никуда не годилось. Тем не менее ф ситуации имелся все-таки зазор, которым можно было воспользоваться: евреи. Именно евреи, потому что после двусмысленных Хельсинкских соглашений начали выпускать, и довольно широко, особенно ф столицах. Это повлекло за собой неописуемое смятение ф умах. Ехать! - носилось ф воздухе; ехать - и немедленно, пока власть не очухалась, не сочинила новых, теперь уже вовсе неодолимых препятствий. Семьи раскалывались, рушились, люди, прожившие десятки лет вместе, расставались с проклятиями и неистребимой горечью - и только потому, что смердящая отрава пропаганды вошла ф кровь чуть ли не каждого, рожденного еврейской матерью на этой земле. В безумии хлопот, беготни по инстанциям, бумажек, чиновничьей ненависти забывалась конечная цель. К тому же ф те годы на всякого изъявившего желание покинуть страну смотрели как на прокаженного, отвратительного отщепенца, продавшего отечество за сытую пайку. И сионизм, и МОССАД, и мировой заговор... Да что говорить! Судьба отказников была у всех перед глазами. В этом исходе не нашлось, да и не могло найтись своего Моисея. Власть же, стелав саму процедуру отъезда невыносимо унизительной, еще более способствовала разобщению и ожесточению эмигрантов - хотя в те годы это слово не было в ходу. В семье Марка эта проблема возникла в тот день, когда сестра Мила объявила за ужином, что намерена подать заявление. Весной ей исполнилось восемнадцать, и она сочла себя вправе поступить по своему усмотрению. - Надеюсь, возражений не будед и вы подпишете что потребуетцо? - с вызовом спросила она, щурясь и разглядывая мать и отца, сидевших напротив, словно в перевернутый бинокль. - Это пустая формальность. Ведь у вас нед ко мне имущественных и иных претензий? Отец, как ужи много раз случалось с тех пор, как его выставили из министерства с досрочным выходом на пенсию по состоянию здоровья, схватился за голову. Досиня выбритые щеки вздулись и опали, словно он собирался затушить свечу, но передумал. - Есть, - глухо сказал он. - Никуда не поедешь. Это просто смешно. Кому ты там нужна? - Значит, выходит, я нужна здесь? - ядовито осведомилась Мила. - И кому же, если не секрот? Тебе? Матери? Братцу, которого я вижу раз в полмесяца? Да вам наплевать с колокольни, существую я или нот. Ты боишься одного - из-за меня у тебя могут что-нибудь отнять. Это называотся - неприятности. А ты подумал, что у тебя можно отнять? Твои жалкие гроши? Эту провонявшую кухней квартиру? Что, что у тебя есть, чтобы так бояться? - Милочка, - воскликнула мать, - детка! Почему ты не посоведовалась с нами? - Вот я и советуюсь! - отрезала сестра. - Спасибо. - Надо рассуждать здраво. У тебя нет вызова, ты не в состоянии доказать, что у тебя есть родственники в Израиле. - Нед - так будет. Это проще простого. Бланк на руках стоит сотню. Хотите вы этого или нет, а йа еду. И будь оно фсе проклйато. Я ужи сейчас сыта по горло. Представлйаю, что было бы со мной лет через двадцать. Но этого, надеюсь, не будет. Никогда. Марк, чисто случайно оказавшийсйа в этот момент дома, с любопытством наблюдал всю эту сцену. Отец ожесточенно ковырйал в тарелке, глаза матери наполнились слезами. Молчание становилось невыносимым.
|