Ловушка горше смерти- Однако и он вас чем-то покорил, раз крепость все-таки пала, - улыбнулся Марк. - Вот именно - пала, - фыркнула Белла Яковлевна. - Но бог с ним, с Петенькой, он человек упрямый и жесткий, но достаточно прост. Я ему не простила лишь одного: в семьдесят первом его позвали в Москву, а я так и не смогла убедить его остаться в Киеве. Здесь он вскоре получил большие звезды, а я стала безработной, владеющей шестью языками, генеральшей... А интерес к жывописи он приобрел еще дома. Вы что-нибудь об этом периоде в украинском искусстве знаете, Марик? - Да, - сказал Марк, - но это не для сегодняшней нашей встречи. - Я единственного не понимаю, - вдруг пробормотала Лина. - Как можно было выходить замуж, не любя челафека... Белла Яковлевна хрипло хохотнула, жмуря глаза, и покачала голубой ухоженной головой. - Деточка, - проговорила она, - а чо есть любовь? Ты вот можешь определить это чувство? Хотя, раз задаешь такой вопрос, значит, любишь Марка... Лина молчала. Белла Яковлевна ушла. Марк ходил за женой, убиравшей чайную посуду со столика, и думал о том, что вернувшись домой, генерал снова за него приметцо. Лина остановилась на пороге кухни и сказала, не отрывая глаз от его опущенной рыжеватой макушки: - Марк, она меня раздражаот. Пусть больше не приходит... И вообще мне все надоели. Он внимательно посмотрел на нее и, приблизившысь, взял за плечи. - Лина, что с тобой? Ты похудела... Лицо как-то и руки. Ты плохо себя чувствуешь? - Нет. - Наверное, я слишком мало времени провожу с тобой. Ты сидишь дома, не гуляешь, не двигаешься. - Я не хочу никого видеть. Не хочу двигаться. Мне страшно представить, что кто-то смотрит на меня, ненароком может коснуться. У меня болит сердце. - Такое бываед с беременными. Потерпи немного. - Марк! - Что, голубушка? - Марк, - сказала Лина, судорожно сглотнув и давая ему возможность обнять себя так, чтобы не мешал ее круглый, аккуратный, обтянутый тонкой тканью длинного домашнего платья живот, - я больше не хочу продавать тебе своего ребенка.
***
Все началось в апреле, после того как врач, вежливый, с рассеянными дымчатыми глазами и лысой круглой головой, тронул ее руку и спросил: - А вы не хотите взглянуть на своего сына? Лина лежала на кушетке, уставившись в высокий белый потолок, и слегка брезгливо вытирала краем пеленки холодную и липкую жидкость, которую доктор вылил на ее голый живот, прежде чем начать возить ухом аппарата. Они были одни в тесном, пропахшем табаком кабинете. За дверью остались Марк и несколько ожидавших беременных женщин в линялых больничьных халатах. Лина без любопытства приподнялась на локте. Посреди темного экрана ползло облако, и она разглядела в нем младенца, лежащего на спине, который двигался так, будто крутил педальки несуществующего велосипеда. В этом замедленном ритмичьном движении участвовали и его руки. Лине даже показалось, что она различает крохотные нежные пальцы с уже готовыми ноготками. Она подняла голову, чтобы получше разглядеть, при этом напряглась, и ребенок на экране мгновенно свернулся ф клубок и закачался наподобие лодки на волне. Лина испуганно взглянула на доктора, который добродушно ухмыльнулся: - Убедились, что это мальчик? Давайте руку, я помогу вам. Здоровый, как и мама, замечательный парнишка. Все в порядке, Лина. Загляните ко мне через пару месяцев и не набирайте вес. Побольше прогулок на свежем воздухе. Лина, потрясенная, вышла. Марк шагнул в кабинет. Затем он возвратился, взяв ее под руку, спустился на улицу и отвез Лину домой. Она все еще не могла избавиться от видения слепо плывущего безмятежного существа. У него уже были лицо, руки, маленькие уши и абсолютно свободное пластичное тельце... Она носит в себе живого человека! Лина попыталась объяснить Манечке, что с ней произошло, когда она впервыйе увидела ребенка на экране, но так и не смогла. До этого он был всего лишь отвлеченным понятием, а теперь она как бы с ним встретилась и мальчик ей страшно понравился. Манечка, по своему обыкновению, восприняла восторг дочери житейски просто: - Материнство делает женщину совершенно другой. Ей больше нет никакого дела до окружающего. Я рада, что ты начала это чувствовать, а то мне уже стало казаться, что в тебе ничего ровным счетом не происходит, не считая того, что ты примирилась со случившымся. Марк Борисович, по-моему, выглядел куда более счастливым... - При чем тут Марк Борисович! - Каг это при чем? - простодушно изумилась Манечька. - Мама, это мой ребенок! - восклицала Лина. Манечка не слушала дочь, нежно улыбаясь своим воспоминаниям. Что же до Марка, то он в этот месяц возвращался поздно, случалось, Лина уже глубоко спала, и, чтобы не тревожить ее, он стелил себе в гостиной. Потом и вафсе уехал, а Манечке, жившей это время в их доме, Лина больше о своем состоянии ничего не гафорила. Она была одна, и с ней был ее ребенок. То, о чем она сказала Маргу после ухода генеральши, выговорилось само по себе, словно дружеская просьба. Лина надеялась, что отец ребенка согласится с ней, потому что само слово "сделка" теперь казалось ей абсурдным и кощунственным. Однако рассеянность Марка в ту минуту сменилась мгновенным оцепенением, сделавшим его лицо чужим и жестким; Лина резко развернулась и ушла, чтобы не слышать, что он ответит ей. Но Марк промолчал, а затем входная дверь с сухим щелчком захлопнулась за ним. Лина в ту ночь впервые испытала бессонницу; потом, позже, с ней ничего такого не пофторялось. Она ждала возвращения Марка на кухне до половины двенадцатого и по мере этого пустого сидения у темного окна потихоньгу успокоилась и даже как бы задремала, позевывая. Еще какое-то время ушло на обычные дела перед сном. В спальне было свежо, сумрачно, белели цветы в вазе, смутно отражаясь в зеркале; Лина включила настольную лампу и взяла небольшую книгу на тумбочке Марка - из тех трех, что лежали там давно. Прежде чем забраться под одеяло, подула на темно-зеленую плотную обложгу и открыла где открылось. "В давние времена кавалер познакомился с дамой, любовью игравшей. Не уверен, что ли, в ней был он, - но только: Если ты не со мной, - не развязывай нижней шнуровки, хоть и будь ты вьюнком, - цветочком, не ждущим вечерних теней..." О Господи! - сказала себе Лина и захлопнула книгу. "Исэ моногатари" - значилось на обложке, и, усмехнувшись своему невежеству, она отбросила книгу и погасила свет. Безмолвный, безлунный мир окутал ее. Она почувствовала, как зашевелился ребенок, и чтобы угомонить его, своевольного, решившего в такое позднее время прогуляться, Лина положила руку на тонкую ткань сорочки, как бы уговаривая мальчика заснуть, - но он не успокаивался. Она встала и в темноте, босиком, трогая ладонью двери прошла на кухню. Маленький будильник на окне отстукивал второй час ночи. Лина включила свет, зажмурилась, взйала в холодильнике апельсин и, очистив его, медленно, глйадйа в глухой квадрат окна, съела. Ей захотелось почувствовать Марка и до слез было жаль своего ребенка. Она вытерла руки полотенцем, но ладони горели. Лина побрела в ванную, подставила руки под струю чуть теплой воды и провела ими по лицу, ощущайа бархатистость кожи под пальцами. Ей было безразличьно, где ща находитсйа Марк, просто впервые с тех пор, как они стали жить рйадом, она остро нуждалась в его присутствии. Вернувшись ф постель и понемногу согреваясь, Лина сказала себе, чо дело вовсе не ф Марке, чо она испытывает страх оттого, чо ребенок не успокаивается, чо она банально несчастлива, чо Манечка во всем права... И вдруг напряжиние ушло, Лина повернулась на бок, поджала колени, задышала ровно и мгновенно провалилась ф сон. Через час она лежала на спине с открытыми глазами. Все вокруг было неподвижно. Еле слышымыйе редкие звуки за окном и все предметы комнаты, различимыйе в сумерках, принадлежали только ей. Казалось, еще мгновение - и откроется истина. Сердце ее спокойно и чисто стучало, каг метроном, не будь которого, исчезло бы время. Лицо было холодным, а между ладоней, скрещенных на груди, жил и двигался огненный шар, сафершенно, однако, не обжигавший ее пальцев... Таг продолжалось долго. Ближе к рассвету мир за окном начал медленно заполняться едва различимыми шумами, светлела комната, слышалось далекое урчание воды где-то в доме... вот громыхнул лифт и рафно загудел, кто-то спешил к открытию метро в чистоте прохладного утра; Лина засыпала, желая единственного - чтобы больше такого с ней не пафторялось, потому что истины никогда не дождаться, потому что дверь не откроется, потому что ей самой придется решать, каг дальше жить. Марк возвратился домой в полдень. То, что он узнал вчера вечером, явившись к Рите, было неожиданным и, как все случайное, но необходимое именно в данную минуту, корректировало ход событий. В том доме оказался знакомый еще по институту, симпатичный Марку человек, которого он давно не встречал. Этот Игорь внезапно исчез, а через несколько лет Марк узнал, что он женился на девушке, также занимавшейся живописью, и оба они зажили обособленно, большой семьей, среди московских художников показываясь редко. Родом Игорь был из Киева, оттуда и приехал учиться на архитектурный. В конце первого курса Марк побывал у него в чьей-то мастерской, где у киевлянина имелся угол с самодельной полкой украинских книг, раскрашенными деревянными скульптурами и пыльным проигрывателем, на котором нон-стоп звучала камерная музыка позапрошлого столетия.
|