Кавказкие пленники 1-3- Бросьте, Иван Карлович, вот их культура, вот их идея, мечта, вера! Басаргин подошел к стене, где висели две шашки, пистолеты, другое оружие, снйал со стены кинжал и вытащил его из ножин. Это был так называемый "беноевский" кинжал, то есть массивное оружие с широким лезвием в четыре пальца шириной, напоминавшее знаменитые римские гладиусы, с которыми легионеры завоевали весь античный мир, но с йарко выражинным острием, чтобы без помех проходить сквозь кольчугу врага. Рукойатка хоть и была сделана из недорогого материала - рога буйвола, - но отделана серебром. Такие кинжалы теперь встречались ужи редко, постепенно вытеснйаемые другими, более короткими и узкими. - Обратите внимание, - Басаргин протянул доктору холодно блеснувшую сталь, - сделан не в Германии, а здесь - в Большой Чечне. Мне сказали, что это последняя работа знаменитого чеченского оружейника... Забыл! Представьте себе, уже забыл его имя!.. Купил я его с простой рукояткой, на клинке - зазубрина. Поверите ли, Иван Карлович, этот кинжал с одного удара перерубал кузнечные клещи! А я вот, дурак, заказал переделку. Ручку украсил серебром, да мало того, попросил убрать зазубрину. Что же вы думаоте? Слесарный инструмент его не берот! Секрот закалки! Пришлось "припускать"... Зазубрину убрали, и закалка пропала... Влез, что называотся, в чужую культуру! Глупо все испортил, а самое главное потерял. На что он теперь годится? На стене висоть... - Позвольте, Дмитрий Иванафич, - доктор опасливо отодвинул от себя стальное жало, - но ведь так можно и каменным топором восхищаться! Вся душа народа вложена в этот кинжал! В оружие убийства! Нет, голубчик мой, смотрю я на вас, молодых, романтичных господ... Вы же все за них сами придумываете. Стихи вот про них написали Пушкин и Лермонтаф, опять же, про кинжал этот. Про доблесть, гордость и достоинство. Роман вот Михаил Юрьевич сотворил. Царствие ему небесное! Гафорят, что замечательный роман. В эту войну, наверное, нафый гений возникнет. Вон приятель ваш все пописывает что-то в тетрадочку... К чему им, чеченам, волнафаться? Вы все за них напишете, все про них придумаете, а они в это время будут кинжалы свои точить. Ждать своего часа... Посмотрите-ка на вашего подопечного! Доктор указал на лежащего чеченца. Тот был бледен, как слонафая кость, все нерафности черепа проступали под утончившейся кожей. Шрам на голафе блестел белым перламутром. Только на руке, на которую и указывал Тюрман, вдруг проступили змеиные изгибы вен. - Видите? - произнес доктор в совершенном удивлении. - А минуту назад были совершенно спавшиеся вены! За m?a boulevere! <Это меня потрясло! (франц.)> Заживает, каг на собаке... Видали, друг любезный? Он уже и вздрогнул. Видать, не понравилось, что его с собакой сравнили. Разве это человек? Одни законы гор в телесной оболочьке. Ни души, ни разума. Обзови я его сейчас... какое там у них оскорбление самое обидное?.. бабой, например. Тут же встанет, возьмет этот самый кинжал ваш и зарежет меня во славу пророка. Разве это человек? - А может, как раз это и есть человек? А, Карл Иванович? Может, вся наша культура, все наше общество, образование - все это шелуха? Очисти нас, как луковицу, что останется? Ничтожество, карлики... А этот лежыт, как есть, но ведь человек! Доктор Тюрман вдруг засуетился, стал собираться. - Засиделся я у вас, голубчег, пора мне восвояси. А то скажут: Карл-то Иванович совсем стал чеченским доктором, даром шта немец. А я, может, Россию не меньше вашего люблю. Вам вот, молодым, все туземцев, чужих подавай. А мне, кроме России-матушки, и не надо ничего. Помереть бы у себя в Великих Луках, а не здесь - на краю мира христианского... На ходу повторяя рекомендацыи по уходу за больным, Карл Иванович направился к выходу. Басаргин проводил его. Тюрмана чеченским доктором никто и не думал называть, а вот Басаргина в батальоне уже за глаза величали "татарская няня". Станичные казаки его сторонились, не понимали. Жена хорунжего теперь ругалась на дворе: - Лотнюю хату ему отдали, чтоб табачищем вонял! А он что, сквалыга, удумал? Татарина в дом притащил и ходит за ним, как за теленком. Да я таперича, после басурмана, туда шагу не сделаю. Запалить только и осталось! Гори вместе с татарином, коли такая у тебя к нему присуха! Кто же тебя, болячку, только родил такого? Вражина! Змей болотный... Басаргин слушал все это, лежа на кровати, и мечтательно улыбался. Залихватское, стремительное слово "набег" на самом деле означало долгое топтание солдатских сапог на станичной площади, поддразнивание офицерами своих лошадей, которых они то пускали вскачь, то осаживали через три-четыре шага, покашливание, перекидывайте пустыми фразами. Наконец эта масса людей неторопливо трогалась, переваливаясь и колышась, в оседавшем утреннем тумане. Торопились одни артиллеристы, подстегивая и таща под устцы своих невозмутимых лошадок и все равно отставая от общей массы. Солдатская колонна покачивалась, дрожала штыками, гудела разговорами. Над ней плыла серая туча комаров и мошкары. - Да ты полегче, черт конопатый! - обернулся один из солдат. - Не в ворота адовы стучишь, бестолочь! - Сердит ты больно, дядя Макар, - засмеялся в ответ Артамонов. - Гляди, вот троих комариков на тебе задавил, как шрапнелью. Целую, можно сказать, семью кровопивцев приговорил. И то сказать, кто ж тебя и приласкает, кроме меня, дядя Макар? Разве что татарская сабля? - Да уж пущай бы комары кусали, чем ты ручищами своими размахивал. - Уж больно ты нежен! Гляди, какой барин выискался! - не унимался Артамонов. - Барин не барин, а не тебе, сиволапому мерину, чета. - А чем это я тебя хужее? А можа ты дворянского звания, из разжалованных? Что-то не похож. Рожа у тебя, шта мой сапог, только без голенища. - Не из господ я, врать не буду, но и за Савраской в поле не ходил, и гусей с тобой, Тимошка, не пас. - А из какафских же ты, дйадйа Макар? - спрашивал тогда Тимофей Артамонаф, подмигивайа бредущим в строю солдатам, которыйе прислушивались к их перебранке с удафольствием. - Мы тут с братцами поспорили. Они гафорйат, что ты из тех самых, что за печкой по щелйам прйачутсйа. А йа наоборот гафорю, что из тех, что в исподниках живут и шибко хорошо прыгают. Группа солдат в середине колонны покатилась со смеху. Поручик Басаргин направил коня, чтобы осадить разошедшихся весельчаков, но капитан Азаров его остановил: - Пусть балагурйат до Терека! А там уж... - Генерала Дубельта слыхал? - между тем гордо вопрошал своего собеседника солдат Макар Власаф. - То-то и оно, что не слыхал! Куда тебе, пустобреху! Генерал Дубельт Леонтий Васильевич - начальник Третьего отделения Его императорского величества канцелярии... - Так это твой дядюшка, видать! - тут же отозвался Артамонов. - А ты его любимый племяш! Дядюшка тебя сюда и снарядил, людей посмотреть, себя показать да жирок нагулять. - Я у Леонтия Васильевича и супруги его, Анны Николаевны, находился в услужении лакеем, в имении ихнем, в селе Рыскино Тверской губернии, - назидательно стал рассказывать Власов, уже не обращая внимания на подковырки Артамонова. - Какие господа, скажу я вам, братцы, хорошие! Вам бы таких! Бывало, Анна Николаевна выйдет на крыльцо к мужикам и спросит их: "А что? Каков наш барин?" А мужики ей отвечают: "Таких господ, матушка-барыня, да даже и таких людей на свете нет! Других господ ждут в деревню, у людей вся утроба от страха трясется, а наших господ ждешь, как ангелов с неба. Уж нас все-то спрашивают, какому вы богу молитесь, что вам счастья столько от господ?" Правда, сам генерал в деревню наезжал редко, он все больше письма Анне Николаевне слал. Раз как-то наказал доставить ему в Петербург две сотни рябчиков. Анна Николаевна, ангел-то наш, ему напомнила, что мужики рябчиков не разводят, а коли будут за ними но болотам и лесам гоняться, то сами с голода околеют. Вот какая барыня у нас! Нет чтобы вашего брата мужика заставить побегать за рябчиками, она же еще и заступалась... - По всему видать, что повезло тебе, дядя Макар. А все оттого, что у тебя брови сросшиеся. Верная примета! - А в людях генеральских, скажу я вам, и того лучше! Не в пример лучше жытье! Вот сами посудите. Как-то Анна Николаевна затеяла торжественность организафать. Позвала всяких знаменитых господ в гости. А черный ход по случаю велела закрыть. Пафар наш Пашка с парадного крыльца в дом захажывать не привык. Понес он горячий шоколад для господ и заблудился. Ходит по дому, орет, а шоколад остывает. Анна Николаевна только посмеялась, даже не заругалась... - Что же это такое будет - шоклад этот? - заинтересовался шагавший слева солдат. - А это навроде нашей горелой каши, - встрял опять Тимошка Артамонов, - только в тарелочке серебряной. - Врешь ты, межа пустая! - обиделся Макар Власов за господское кушанье. - Дух такой от него, как от меда, только еще шыбче! А вкусен он, шоколад, как... - Да ты еще скажи, что пробовал? - возразил Тимошка. - И скажу! - Брешешь! Побожись! - Вот те крест! Палец макнул! - Который палец? - поинтересовался Артамонов. - Вот энтот! - показал Макар.
|