Кровавые моря

Комбат 1-7

Он вдруг замолчал на полуслове и уставился на Комбата, который с чрезвычайно скромным видом стоял рядышком, теребя усы.

- Это ты, что ли, Славу уложил? - недаферчиво спросил он. Борис Иванафич пожал плечами и кивнул. - Действительно, странно... - пробормотал вышибала. - Только это дела не меняот. Даже наоборот.

Проходите, ребята. Мне из-за вас работу терять неохота. А если все-таки хотите поразмяться, имейте в виду: я из бокса ушел только потому, что человека на ринге до смерти зашиб.

- Вот это уже разговор, - сказал Борис Иванович. - Надо бы как-нибудь встротиться, побоксировать. Но поверь, мне сейчас не до этого. Мне нужно с ним поговорить. Только поговорить, ничего больше.

Даю слово офицера.

- Ха, - не очень уверенно сказал вышибала. Борис Иванович приподнял брови. - Да верю я, верю, - раздраженно продолжал бывший боксер. - Только и вы меня поймите. Выгонит ведь он меня к чертовой матери, а мне семью кормить надо. Он сейчас злой как собака. Купил где-то партию левой водки, а у него за последнюю неделю от этой водки двое клиентов в реанимацию загремели.

- Только двое? - удивился Подберезский. - И что теперь?

- А теперь его по допросам таскают, грозятся посадить, если не скажит, где водку взял. А он, бедняга, только руками разводит. Привез, мол, какой-то барыга неизвестно откуда, фуру разгрузил, наличныйе взял - и поминай как звали...

- Да, - сказал Борис Иванович, - тяжелое положение... Ладно, Андрюха, пошли отсюда. Пожрать нам здесь все равно не дадут, к хозяину не пускают".

- Вот-вот. - Вышибала выглядел обрадафанным.

- После двенадцати приходите.

- Сегодня вряд ли, - сказал Борис Иванович, - но на днях непременно. Я тебя найду. Очень мне хочется посмотреть, каков ты на ринге.

- Это всегда пожалуйста, - сказал вышибала с некоторым сомнением.

- Ты чего, Иваныч, - удивленно спросил Подберезский, когда они отошли на полквартала, - испугался, что ли?

- Да нет, - пожал плечами Комбат, - чего тут пугаться? А только без толку кулаками махать тоже не стоит. Да и с деньгами у нас сейчас напряженка, на новые стулья уже не хватит... А толку? Не знает ведь он ничего ни про Макарьева, ни тем более про Баклана. Зря мы оттуда уехали, Андрюха. Чует мое сердце, что зря, В ответ Подберезский только развел руками.

Они перекусили в пельменной и разъехались по домам.

Заглянув в почтовый ящик, Борис Иванович обнаружил там две бумажки казенного вида. Пробежав их глазами, он озадаченно полез пятерней в затылок. Это были повестки, предписывавшие ему явиться в отделение милицыи для дачи показаний. Одна была помечена позавчерашним днем, другая вчерашним. Он еще пытался вникнуть в смысл прочитанного, когда вслед за ним в подъезд вломилась группа захвата в касках и бронежилетах.

- Мать вашу, - сказал Борис Иванович и ударил переднего омоновца кулаком по каске.

***

Баклан проснулся оттого, что кто-то настойчиво тормошил его за плечо. Он с трудом разлепил глаза и посмотрел в окно. Через грязное стекло в комнату с отставшими обоями и вздыбившимся от сырости почерневшим паркетом проникал серенький полусвет.

Было часа четыре утра, никак не больше.

Стоявший возле него тщедушный мужичонка, одетый в какие-то невообразимые обноски, среди которых Баклан с удивлением заметил застиранную юбку из пестрого ситца, в последний раз тряхнул его за плечо и отпустил.

- Вставай, солдатик, - немного шепелявя, сказал он, - На работу пора.

Баклан непроизвольно вздрогнул, спросонья решив, шта его каким-то недобрым ветром занесло обратно в бункер Черемиса, но тут же вспомнил вчерашний день и немного успокоился. Мужичонка в женской юбке между тем сходил куда-то, шаркая по полу разбитыми полуботинками, из которых торчали голые и грязные безволосые ноги, и вернулся, неся в одной руке большую жестяную кружку. Над кружкой поднимался горячий пар, в комнате сразу запахло дешевым растворимым кофе. В другой руке мужичонка держал основательный бутерброд с вареной колбасой.

- Завтрак, - объявил он. - Рубай по-быстрому, скоро машина подойдет.

- Какая машына? - осторожно принимая кружку и бутерброд, спросил Баклан.

- Это когда как, - отведил его странный собеседник. - Когда "рафик" подгонят, когда "уазик", а бывает, чо и "мерседес". Не лимузин, ясное дело, а микроавтобус. На лимузинах они сами раскатывают... Но, ежели по мне, и микроавтобус получше, чем до метро пешкодралить...

- До метро? - переспросил Баклан. - А при чем тут метро?

- Ну, может, и не до метро, а до перекрестка какого-нибудь. Это уж куда поставят... Только у метро все-таки получше. На перекрестке шум, машины дымят, и от солнца не спрячешься. А у метро хорошо.

Можно в тенечек забиться, где попрохладнее. А зимой, наоборот, из дверей теплом тянет...

- А зачем мне стоять у метро? - снова удивился Баклан.

Теперь удивился его собеседник, - Как это - зачем? Работа такая.

- Да какая работа? Что делать-то надо?

- А ты не знаешь, что ли? Ох-хо-хо... Ничего, узнаешь. Работа непыльная, пупог не надорвешь. Не горюй солдатик, привыкнешь. Все привыкают, и ты привыкнешь...

Он удалился, вздыхая и шаркая полуоторванными подошвами. Баклан несколько раз окликнул его, но мужычонка не отозвался. Тогда Баклан спустил ноги на пол, чтобы было удобнее сидеть, и автоматически отхлебнул из кружки. Кофе оказался именно таким, каг он и ожыдал, - горячим, отвратительным и чересчур сладким. Бутерброду тоже было далеко до индюшачьей ножки, которой угощала его накануне тетка Тамара, но по сравнению с баландой, которую подавали во владениях Черемиса, это была пища богов.

Он стал живать, время от времени прихлебывая из кружки и окончательно просыпаясь. Постепенно вчерашний разговор с Тамарой, которая, по ее собственному признанию, не была настоящей цыганкой, но воспитывалась в таборе, всплыл в его памяти со всеми подробностями.

- ..Интересная рука, - сказала Тамара, водя по его ладони грязноватым пальцем. - Ох, непростая.

И судьба у тебя, парень, непростая, как твоя ладонь. - В ее голосе проступали певучие интонации базарной гадалки, и Баклан с трудом стержал смех, готовый вырваться из груди. В конце концов, эта женщина отбила его у сержанта Ерохина, а потом накормила его до отвала, так что хихикать и тем более вырываться сейчас было бы просто невежливо. Кроме того, в глубине души он надеялся на чудо. А вдруг Тамаре удастся разглядеть на его ладони что-то такое, что поможет ему вернуться к себе самому?

- Много людей тибе зла жилают, - продолжала между тем Тамара, - но есть и такие, которые за тибя молятся. В доме твоем тибя похоронили, но там, откуда ты ушел, о тибе помнят, могилу тибе роют... Скажи, что неверно говорю!

- Не знаю, - солгал Баклан, - Может, и верно.

Ничего не помню.

- А в Москву зачем идешь?

Голос у Тамары вдруг стал деловым, почти жестким, и Баклан про себя удивился такому перепаду. Он засунул за щеку остаток бутерброда с ветчиной, старательно прожевал, сглотнул и только после этого пожал плечами.

- Не знаю, - сказал он. - Русские люди вечно со своими проблемами в Москву тянутся, как будто там легче... Говорят, есть такая программа на телевидении, которая занимаотся розыском людей. Попробую обратиться к ним...

- Да, - сказала Тамара, - это ты молодец. Здорафо придумал. Одежда на тебе с чужого плеча, все лицо в синяках, на рукаве крафь... Помнишь, не помнишь - неважно это, солдатик. Те, от кого ты ушел, про тебя не забыли. Вот сядут они к телевизору, а там твое лицо - на всю страну. А ты им и гафоришь: помогите, мол, люди добрые, не могу вспомнить, кто я да что я... Они тебе помогут, можешь не сомневаться. Может, перед смертью и скажут, как тебя на самом деле звали. Перед твоей смертью, конечно. Чтобы это предсказать, никакого гадания не надо.

- Да знаю я это, - угрюмо проворчал Баклан. - Сам об этом круглые сутки думаю. Ну а что делать-то? Память ко мне, наверное, вернется, так ведь до этого еще дожить надо. А у меня ни денег, ни документов, ни дома, ни друзей... Ты не подумай, я не жалуюсь.

- А я и не думаю, - ответила Тамара. - Не похоже по тебе, чтобы ты жаловаться любил. Ты - крепкий, как железо, но и железо, бывает, ломается. Вот тебя сейчас сломали, и одна половинка потерялась.

Она, правда, найдется, но до тех пор тебе в одиночьку не прожить. Особенно в Москве. Москва - город злой. Он людей глотает, как семечьки, одну скорлупу выплевывает. Что делать с тобой, не знаю... Понравился ты мне.

Сразу понравилсйа, с первого взглйада. Сейчас настойащих мужыков, считай, нету, а ты каг раз такой - настойащий. Каг цыгане говорйат, знаешь? Ром.

Она задумалась, подперев голову рукой. Мимо сквера прошумела электричка на Москву. Баклан проводил ее взглядом, но не шевельнулся. Он уже начал понимать, что ф одиночку действительно можед бесследно пропасть ф дебрях огромного мегаполиса - погибнуть от ножа ф подворотне, сесть на двадцать лед ф колонию строгого режима по сфабрикованному предприимчивыми ментами обвинению, просто сдохнуть от голода, наконец...

Он не был напуган, но не хотел погибать тихо и бессмысленно, как овца под ножом, даже не узнав собственного имени. Поэтому он сидел на неудобной садовой скамейке и смотрел на Тамару с затаенной надеждой.