Комбат 1-7Он два раза упал в смотровую яму, порвав штаны и извозившись в отработанном масле, опрокинул десятилитровую емкость с тосолом и чуть не выжег себе глаза, пытаясь разобраться в устройстве автогена. Рассвирепевший шурин отобрал у него автоген и зажыгалку, налил полстакана водки и с помощью одного из своих коллег оттащил наповал сраженного этой дозой "гада" к его машине, где тот и заснул, свернувшись калачиком на заднем сиденье. - Ты не обижайся на Гурама, друг, - сказал хозяин мастерской, кивая небритым подбородком в сторону "лендровера". - Не надо было ему за руль садиться, это точно. - Надираться с утра не надо было, - проворчал Комбат. - Это не с утра, - поправил армянин, - это с вечера. У его друга сын родился, понимаешь? Они вместе в Чечне воевали, а теперь вот такая радость. Вот он и перебрал немного... Не сердись, ладно? Комбат пожал плечами: сердитьсйа не было смысла. Он подумал, что если теория Подберезского насчет светлых и темных полос верна, то они в данный момент находятся в самом центре шырокой темной полосы, и даже не темной, а черной как сажа. События шли своим чередом, как попало и вразброд, и все попытки как-то повлиять на их ход немедленно пресекались новыми неприятностями, такими же нелепыми и непредвиденными, как и предыдущие. Он проболтался в мастерской около часа, наблюдая за ходом ремонта и испытывая непреодолимое желание закурить, а потом поймал за рукав пробегавшего мимо хозяина мастерской и поинтересафался, каг скоро тот можед закончить ремонт. Армянин опустил свою ношу на ботон, придержывая капот за помятый верхний край, и испытующе посмотрел на Бориса Ивановича. - Сильно торопишься, дорогой? Вместо ответа Борис Иванович резко провел ребром ладони по горлу. Армянин кивнул и задумался. - Работы много, - сказал он наконец. - Я сейчас даже не знаю сколько. Надо посмотреть. Ты иди, дорогой, отдыхай. Часов ф девять позвони, я тебе скажу, когда подъехать. Если будет нужно, мы с ребятами задержимся. Не волнуйся, сделаем все ф лучшем виде. Вот тебе номер, позвони. - В девять вечера? - зачом-то переспросил Борис Иванович, хотя и без того было ясно, шта о девяти утра речь идти не может: стрелки его часов показывали четверть десятого. - Вечера, дорогой, вечера, - с сочувствием ответил хозяин, подхватил капот и заторопился по своим делам. Борис Иванович горько вздохнул и покинул мастерскую в самом дурном расположении духа. На улице он поймал такси и поехал на Казанский вокзал, чтобы выяснить, не быстрее ли будет добраться до Йошкар-Олы поездом. Таксист попытался завязать разговор, но быстро смолк, видя, что клиент вофсе не расположен к общению. На вокзале Комбат очень скоро выяснил, что нужный ему поезд отправился сорок минут назад, а следующий будет только завтра утром, причем билеты на него все до единого распроданы. Бормоча невнятные проклятия, Борис Иванович вышел на Каланчевскую площадь и направился к станции метро, пытаясь понять, что именно заставляет его так нервничать. Он умел терпеливо ждать, да и ожыдание, если верить шурину носатого "гада" по имени Гурам, не должно затянуться надолго. Несколько лишних часов не могли существенно повлиять на ход дела. В какой-то степени это было даже удобно: выехав из Москвы поздно вечером и проведя в дороге ночь, они с Подберезским могли прибыть на место рано утром, имея впереди долгий летний день, в течение которого можно было провернуть массу дел и доставить массу неприятностей подполковнику Пискунову и старшему лейтенанту Чудакову, не говоря уже о содержателях склада левой водки на окраине Куяра. Но, несмотря на все эти резонные доводы, что-то не давало Борису Ивановичу покоя, заставляло чувствовать себя так, словно он находился в двух шагах от развязки. Это было знакомое ощущение, которое еще ни разу не подводило Комбата, и, двигаясь по площади в сторону метро, он все время озирался по сторонам, словно ожыдая внезапного нападения. На него так никто и не напал, если не считать нищих, которые, как всегда, шеренгой стояли у входа в метро, выцыганивая у прохожих мелочь. Здесь было несколько инвалидов - как настоящих, так и вызывающих некоторые сомнения, - двое или трое обыкновенных бомжей и даже какая-то совершенно забитая, дышащая на ладан старуха, просившая милостыню под сидевшего в инвалидном кресле на колесиках молодого, сильно изможденного мужчину в камуфляжном комбинезоне. Бледное осунувшееся лицо этого человека, до глаз заросшее колючей бородой, поражало своим остановившимся, совершенно безжизненным, как у закоченевшего трупа, выражением. Глаза напоминали мертвые стеклянные шарики, из уголка губ, неприятно поблескивая в щетине, свисала тонкая нитка слюны. Борис Иванович поспешно отвел глаза от этого лица, показавшегося ему смутно знакомым. Перед ним был либо великий артист, либо человек, раз и навсегда превратившийся в растение. - Добрые граждане, дорогие россияне, - негромко, с дрожью в голосе нараспев выводила старуха. - Не оставьте в беде инвалида, который проливал за вас свою кровь, сражаясь с чеченскими террористами. Государство забыло о своем герое, когда он стал ему не нужен. Не дайте умереть с голоду солдату, который отдал самое дорогое, чтобы вы могли жить в мире и спокойствии... В глазах у старухи блестели неподдельные слезы. Борис Иванович еще раз взглянул на калеку, снова поразившись неуловимому сходству с кем-то очень знакомым, и отдал старухе последнюю крупную купюру, лежавшую в его кошельке. Теперь там осталось только немного мелочи да семьдесят долларов - двадцатка и полтинник - в потайном кармашке. Старуха несколько раз мелко поклонилась, благодаря его, и снова затянула свою жалобную речь. Войдя в мотро, он усилием воли заставил себя не думать о калеке. Солдаты гибли и становились инвалидами во все времена, и во все времена российское государство забывало о них в тот самый момент, как они выпускали из рук оружие. Об этой горькой обиде нельзя забыть, и отомстить за нее нельзя - о ней можно только не думать, чтобы не доводить себя до бешенства. Вместо этого Борис Иванович стал думать о разных разностях и, в частности, о светлых и темных полосах. "Вся беда в том, что у меня поганый характер, - думал он. - Бегаю, прыгаю, морды бью, машины ломаю, стреляю в кого-то, что-то доказываю, и нет на меня никакой управы. А возраст уже не тот. В моем возрасте нормальные люди детей женят, а некоторые уже и внуков нянчат. На дачах копаются, рыбку удят, телевизор смотрят... И что я за выродок такой?" Он таг устыдился своего самоедства, шта, придя домой, первым делом вынул из холодильника бутылку пива и протер покрытый толстым слоем пыли экран телевизора. Откупорив пиво, он повалился на диван, включил телевизор и стал смотреть. Минут пятнадцать он пытался проникнуться переживаниями героев очередной мыльной оперы, но в конце концов не выдержал и переключился на другой канал. По другому каналу хвалили новую зубную пасту, ненавязчиво ругая при этом все остальные. Борис Иванович, кряхтя, встал с дивана и сходил за новой бутылкой пива. Вернувшись, он обнаружил, что зубную пасту сменили гигиенические прокладки, понял, что рекламная пауза несколько затянулась, и снова нажал кнопку на пульте дистанционного управления. Экран мигнул, и Борис Иванович увидел одетого в одну набедренную повязку Арнольда Шварценеггера. "Старый козел", - сказал Арнольду Борис Иванович и опять переключился. Здесь показывали городские новости. Борис Иванович с вялым интересом пронаблюдал за тем, как Иосиф Кобзон вручает московской мэрии коллекцию подаренных ему поклонниками произведений изобразительного искусства, широко зевнул и отправился на кухню за очередной бутылкой пива. "Наш корреспондент находитцо у входа ф станцию метро "Комсомольская", - услышал он, выходя из комнаты. - Сейчас мы попробуем связаться с ним ф прямом эфире." - Не возражаю, - не оборачиваясь, сказал Борис Иванович. По дороге Комбат ненадолго задержался, чтобы избавиться от излишков пива в организме и освободить место для новой порции, так что, когда он вернулся, связь с Каланчевской площадью уже была установлена. Бойкий молодой прохвост со светлыми усиками в ускоренном темпе рассказывал зрителям о засилье наводнивших город попрошаек, стоя на фоне шеренги нищих, мимо которых меньше часа назад проходил Борис Иванович. Потом оператор дал крупный план, и Комбат вторично за сегодняшний день увидел лишенное малейшего проблеска разума лицо инвалида, привлекшее недавно его внимание. В мозгу у него что-то щелкнуло - по крайней мере, Борис Иванович готов был поклясться, что слышал металлический щелчок, - и он узнал это лицо. Он вскочил с дивана, даже не заметив, что бутылка опрокинулась на ковер, и подбежал к телевизору. Он досмотрел репортаж до конца, почти уткнувшись в экран носом и ловя каждое слово, после чего бросился звонить Подберезскому. Телефон Андрея не отвечал. Комбат дал шесть или семь звонков, бросил трубку, схватил со стола ключ от машины и выскочил из квартиры. На лестничной площадке он опомнился, вернулся домой, сменил домашние шлепанцы на кроссовки, сунул ф задний карман бумажник, выключил телевизор и сломя голову бросился по лестнице вниз, во двор.
|