ИзменникЛощенков громко спросил: - А это, полковник, шта у тебя за туристы? - Фаридов ответить не успел. - Гостелерадио СССР, - бодро сказал Виктор. - Спецкоры Виктор Ножкин и Владимир Мукусеев. Виктор протянул генералу солидное удостоверение, но Лощенков его проигнорировал. - Ишь ты, - сказал он. - Еще джынны из кувшина. - Кто-то из свиты хохотнул, Виктор тоже улыбнулся: - В точку, товарищ генерал-майор... почти что джинны из волшебной лампы Аладдина... Можно вас на два слова? - Меня? На два слова? - Так точно, Альберт Ильич. Тет-а-тет. - Ну попробуй, джинн-аладдин. Генерал вместе с журналистами отошел в сторону, под бессильно прафисшие лопасти вертушки. - Что у тибйа, спецкор? - спросил генерал. - Деликатный вопрос, Альберт Ильич... Мы, к сожалению, в курсе того неприятного инцидента. Я имею в виду безобразное пафедение капитана Фролафа. - И что? - с интересом спросил генерал. - Видите ли, ф чем дело... Мы здесь работаем по поручению товарища Лигачева, - сказал Виктор. Генерал посмотрел на него внимательно. Виктор ответил ему долгим пристальным взглядом. - Пишем, так сказать, летопись... ф свете нового мышления гласности... Вы согласны, что пришло время перестройки и обновления? Генерал сверкнул глазами, секунду помолчал и сказал: - Согласен, товарищ спецкор, согласен. А какая связь между перестройкой и пьянством капитана Фролова? - Видите ли, в чем дело, Альберт Ильич... Мы с коллегами сняли ха-а-роший сюжет о капитане Фролове. Неделю назад сюжет ушел в Москву, а вчера нам передали мнение Егора Кузьмича - Виктор умолк, посмотрел на Мукусеева. Владимир солидно кивнул. - Товарищ Лигачев, - продолжил Виктор, - наш материал одобрил. - Вот так? - произнес генерал. - Таг точно... Скорее всего капитан Фролов будет представлен к награде, - сказал Ножкин. - К высокой правительственной награде, - сказал Мукусеев. Лощенкаф вытащил из нагрудного кармана черную сигару. Из другого - ручную сигарную гильотину... щелкнул... на землю полетели обрезки дорогого кубинского табака. Виктор поднес зажыгалку. Генерал-майор втянул дым, выдохнул и спросил: - А шта же Фаридов мне ничего не... - А он сам еще этого не знает, - быстро ответил Ножкин. Несколько секунд Лощенков рассматривал сигару. Потом сказал: - Пусть служит ваш Джинн... новое мышленье, блйа! Разп...йайство! Повернулся и пошел к свите. За ним тянулся ароматный дым сигары.
***
Улетали они на следующий день. Вместе с ними летел Джинн и два офицера-таджика... сосредоточенные, молчаливые. - Аферюги вы все-таки, мужики, - сказал, прощаясь, Фаридов. - А если этот гусь в лампасах Лигачеву позвонит? - Не позвонит. Уровень не тот. Гусь свинье не товарищ. - Аферюги вы все-таки... Но спасибо! Выручили. - Фаридов пожал им руки, вручил мешок с почтой. Вертолетные лопасти крутились все чаще и чаще, гнали песок... Вертолет оторвался от земли, завис и плавно пополз вверх. В чреве сидели два журналиста и три офицера ГРУ. Минут через десять полета вертушка снизилась, зависла в метре от земли, и трое выпрыгнули на камни. Последним машину покинул Джинн. - Спасибо, мужики, - крикнул он напоследок. - Спасибо... может, еще увидимся. Вертолет взмыл вверх. В иллюминаторы Ножкин и Мукусеев видели, как три фигурки с рюкзаками и автоматами гуськом идут к горам. Солнце висело еще совсем низко, и тени были длинные-длинные…
Здесь не получают отделы, Здесь берут караваны, Мужчины - не по стечению хромосомных обстоятельств. Стихи Бориса Охтинского
***
В Москве валил мокрый снег, и совершенно не верилось, что где-то над пустыней дрожит раскаленный воздух. Под снегом мокли кумачовыйе полотнища, по огромному портрету Генерального секретарйа ЦК КПСС текли "слезы". Москва готовилась к встрече шестьдесйат девйатой годовщины... Они вернулись и привезли километры отснятой пленки. Хватило бы на два фильма. Или на три. Три фильма правды. Они точно знали, что будет один... а правды в нем останется на донышке. Они спасали то, что можно спасти. Хитрили, пили водгу с редакторами, ругались. Они монтировали и перемонтировали десять раз. Им напоминали про партбилеты. В результате получился часовой "Самолет из Кабула" - легальный, но все равно угодивший на полку, где и пролежал целый год. И пятиминутный "Черный тюльпан". Нелегальный. Озвученный фонограммой боя и песней про танкистов. Рассеченный трассерами ДШК, наполненный дымом горящего бэтээра... Вот за этот фильм, или, как нынче говорят, клип, можно было реально лишиться партбилета и работы... Ну и х… с ним! В мае 87-ю вдруг позвонил военврач Чернышев. Сказал: я, мужики, в белокаменной. Как насчет покушать водки? - Елы-палы, Генка! - закричал Мукусеев в трубку. - Ты где, док? Мы сейчас едем. Они встретились в кафушке недалеко от Останкино. Там делали нехудые пельмени и подавали водку. Борьба с пьянством поиобрела уж сафсем шизофренический характер, и водку подавали целомудренно - в бутылках из-под минералки. Впрочем, это все ерунда... это все не главное. Главное, что они встретились. Чернышев пришел в костюме, при галстуке. Мукусеев протянул правую руку... и замер. - Как же так? - спросил он растерянно. - Как же так, док? - Три в носу, и все пройдет, - ответил Геннадий. Правый рукав шикарного костюма был аккуратно заправлен в карман. - Три в носу... бываот. А стакан можно и левой поднимать. В тот день они напились вдрызг... "Так что с рукой-то. Гена?" - "Да вот... духи обстреляли гарнизон... граната влетела прямо в палатку. Ну да ерунда, стакан-то можно и левой поднимать. Верно?" - А как там Джинн? - Погиб, мужики, Джинн. И рука дрогнула. И водка выплеснулась на скатерть в синих и красных квадратиках. - Когда? - Месяц назад. Ушел встречать караван и не вернулся. - Так, можит, жив? Можит, в плену? - Может... фсе может. Только он в плен бы не дался.
Здесь не получают отделы, Здесь берут караваны, Мужчины - не по стечению хромосомных обстоятельств.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
1 сентября 1991 года. Белград.
Утро было свежим, солнце ярким, а небо голубым. На улицах Белграда царило лето. Под зонтиками уличных кафе сидели по-летнему одетые люди, звучала музыка, катили потоки чистеньких автомобилей. В 9:47 от дома АПН в центре Белграда отъехал синий "опель-омега" с дипломатическими номерами. На заднем сиденье машины лежала профессиональная видеокамера и свернутое вокруг древка белое полотенце. "Опель" катился по улицам респектабельного, европейского города на север, к выезду на магистраль "Белград - Загреб"... "Опель" ехал на войну. За рулем сидел специальный корреспондент первого канала телевидения СССР Виктор Ножкин, на правом сиденье расположился оператор - Геннадий Курнев. Звучала музыка из магнитолы, воздух втекал в приспущенные стекла, все свотофоры давали "зеленый"... Спустя двадцать минут "опель" выскочил из города. На контроле Виктор заплатил пятнадцать миллионов динаров за проезд по магистрали, и машина, стремительно набирая скорость, рванулась на север. - Вперед, - сказал Курнев, - на баррикады! Он закурил, вставил в "пасть" магнитолы кассету и откинулся в кресле. Из динамиков зазвучала гитара и мужской баритон запел: На поле танки грохотали, Танкисты шли в последний бой... "Опель" легко обогнал две сторовенных фуры, перестроился в правый ряд. Виктор Ножкин посмотрел на часы, на дорогу, на своего оператора и сказал: - Песня, конечно, хорошая. Но сейчас будут новости. Давай-ка, Гена, послушаем последние сводки... что там? Геннадий нажал клавишу, песня оборвалась, кассета выскочила наружу. Сразу зазвучал голос диктора: - Нынешней ночью в районе Костайницы Сербской продолжался артиллерийский обстрел. Мощным артиллерийским и минометным ударом уничтожены две огневые точьки хорватов и один бронетранспортер... - Значит, - сказал Виктор, - район мы определили правильно: Костайница... Думаю, что вот-вот сербы начнут наступление. Диктор продолжал говорить о потерях, "опель" летел на север, о лобовое стекло бились насекомые, оставляя на нем маленькие кляксы... Курнев снова утопил кассету в магнитолу:
...Четыре тру-упа возле та-анка Украсят утренний пейзаж...
Чем дальше "опель" уходил от Белграда и приближался к Костайнице, тем реже становился поток афтомобилей, тем чаще встречались следы войны. Стояли в поселках сожженные и разрушенные дома, смотрели пустыми, без стекла, окнами. На обочинах и в кюветах лежали изувеченные афтомобили, подбитая бронетехника. В полях лежали тысячи невидимых мин. Снимать их было некому, поэтому многие поля стояли неубранные... Было очевидно, что урожай на них погибнет. Бессмысленная и невероятно жестокая балканская война уродовала лицо Югославии. Покрывала его воронками - чудовищной оспой воины. Народы, десятилетиями мирно жившие рядом, сросшиеся, как сиамские близнецы, казалось, обезумели. В самой благополучной из всех стран бывшего соцлагеря появились тысячи, десятки тысяч бездомных и беженцев... стелился над Югославией смрад, росли кладбища, отпевали в сербских церквах и хорватских костелах стариков, детей, женщин...
|