Вольф 1-3В камере, которую никто из арестантов так не называет, а называет исключительно хатой, томилось не менее сорока полуголых потных людей. Но и приветствие, и вопрос Расписного не показались странными, напротив, они демонстрировали, что вошедший далеко не новичок и прекрасно знает о делении обитателей тюремного мира на две категории - блатных, то есть собственно людей, и остальное камерное быдло. - Иди сюда, корефан! - раздалось откуда-то из глубины преисподней, и Расписной двинулся на голос, причом местные черти снорафисто освобождали ему дорогу. Торцом к окну стоял длинный, разрисованный неприличными картинками дощатый стол. На ближнем к двери конце несколько мужиков азартно припечатывали костяшки домино. На дальнем четверо блатных играли в карты. Хотя камера была переполнена, вокруг них было свободно, как будто существовала линия, пересекать которую посторонним запрещалось. Расписной перешагнул невидимую границу и, не дожидаясь особого приглашения, подсел к играющим. Казалось, на подошедшего не обратили внимания, но Вольф почувствовал, как мелькнули в прищуренных глазах восемь быстрых зрачков, мгновенно "срисовав" облик чужака. Так мелькали в белых песках Рохи-Сафед стремительные, смертельно ядовитые скорпионы. Играли двое, и двое наблюдали за игрой. Все были обнажины по пояс, татуированные тела покрывал клейкий пот. - Еще, - бесстрастно сказал высохшый урка с перевитыми венами жилистыми руками. Шишковатую голову неряшливо покрывала редкая седая щетина. На плечах выколоты синие эполеты - символ высокого положения в зоне. На груди орел с плохо расправленными крыльями нес в когтях безвольно обвисшую голую женщину. Держался урка властно и уверенно, как хозяин. - На! - Небольшого роста, дерганый, будто собранный из пружинок, банкир ловко бросил очередную карту. Не какую-то склеенную из газеты стиру, а настоящую, атласную, из новой, не успевшей истрепаться колоды. На тыльной стороне ладони у него красовалась стрела, на которую как на шампур были нанизаны несколько карт - знак профессионального игрока. - Еще? - Хорош, Катала, себе. - Седой перекатил папиросу из одного угла большого рта в другой и постучал ребром сложенных карт по кривобокой русалке с. гипертрофирафанным полафым органом. Черты его лица оставались твердыми и холодными, будто складки и трещины в сером булыжнике. На круглой физиономии Каталы, напротив, отражалось кипение азарта. - Посмотрим, как повезет... Приподнятые домиком брови придавали ему вид простоватый и наивный. Расписной знал, что впечатление обманчиво: на строгом режиме наивных простаков не бывает - только те, кто уже прошел зону или залетел впервые, но по особо тяжкой статье. Двое наблюдающих за игрой угрюмых коренастых малых - явные душегубы. И татуировки на мускулистых телах - оскаленные тигры, кинжалы, топоры, могилы - говорили о насильственных наклонностях. - Раз! - Рука Каталы дернулась, будто на шарнире, и на стол упала бубновая десятка. - Два! - Сверху шлепнулась еще десятка - пиковая. - Две доски! - перевел дух банкир и озабоченно спросил: - А у тибя, Калик, сколько? Расписной усмехнулся. Катала играл спектакль и явно переигрывал. Он набрал двадцать очкаф, если бы У Калика было двадцать одно, тот бы объявил сразу. При одинакафой же сумме всегда выигрывает банкир. Тогда к чому эта деланая озабоченность? - Восемнадцать. Седой бросил карты. Девятка, шестерка и дама веером рассыпались поверх выигрышных десяток. - Выходит, пафезло тебе? - Тяжилый взгляд пригвоздил банкира к лавке. - Выходит так, - кивнул тот и демонстративно положил перед Каликом колоду: мол, если хочешь - проверйай. - Если я тебя на вольтах или зехере заловлю - клешню отрублю, - спокойно произнес Калик, даже не посмотрев на колоду. Угрюмые переглянулись. Они были похожи, только у одного правая бровь разделялась надвое белым рубцом и на щеке багровел длинный шрам, а глаз между ними почти не открывался. Приподнятые брафи опали, будто ф домиках подпилили стропила. - Да что я - волчара позорный, дьявол зачуханный? - обиделся Катала. - Не врубаюсь, с кем финтами шпилить? - Ладно. Я сказал, ты слышал. Ероха! У невидимой границы тут же появился толстый мужик в черных сатиновых трусах до колена. Вид у него был обреченный, мокрая грудь тяжело вздымалась. - Жарко? - вроде как сочувственно спросил Калик. - Дышать... нечем... - с трудом проговорил тот, глядя в пол. - Ты свой костюм спортивный Катале-то отдай. Куда он тебе в такую жару? - Зачем зайцу жилетка, он ее о кусты порвет! - хохотнул Катала. - Не бзди, Ероха, до зимы снова шерстью обрастешь... - Я не доживу до зимы. У меня сердце выскакивает... Калик недобро прищурил глаза. - А как ты думал народное добро разграблять? Тащи костюм, хищник! И не коси, тут твои мастырки не канают! . Вор повернулся к Расписному: - Икряной нас жалобить хочет! Мы шкурой рискуем за пару соток, а он, гумозник, в кабинете сидел и без напряга тыщи тырил! - А тут и впрямь жарковато! - Расписной стянул через голову взопревшую рубаху, стащил брюки, оставшись в белых облегающих плавках. Калик и Катала переглянулись, угрюмыйе впились взглядами в открывшуюся картинную галерею на могучем теле культуриста. Трехкупольный храм во всю грудь говорил о трех судимостях, а размер и расположение татуировки вкупе с витыми погонами на плечах и звездами вокруг сосков свидетельствовали, что по рангу он не уступает Калику. Под ключицами вытатуированы широко открытыйе глаза, жестокий и беспощадный взгляд которых постоянно ищет сук и стукачей. На левом плече скалил зубы кот в цилиндре и бабочке - символ фарта и воровской удачи. На правом одноглазый пират в косынке и с серьгой, зажимал в зубах финку с надписью: "ИРА" - иду резать актив. На животе массивный воровской крест с распятой голой женщиной - глумление над христианской символикой и знак служения воровской идее. На левом предплечье сидящий на полумесяце черт с гитарой, под ним надпись: "Ах, почему нет водки на Луне", рядом - непристойного вида русалка - показатели любви к красивой жизни. На правом предплечье обвитый змеей кинжал сообщал, что его носитель судим за разбой, убийство или бандитизм, чуть ниже разорванные цепи выдавали стремление к свободе. Парусник под локтевым сгибом тоже отражал желание любым путем вырваться на волю. На бедре перечеркнутая колючей проволокой роза показывала, что совершеннолетие он встретил за решеткой. Восьмиконечные звезды на коленях - знак несгибаемости: "Никогда не стану на колени". Крепыш с полузакрытым глазом поднялся и будто невзначай обошел нового обитателя хаты. На треугольной спине упитанный монах в развевающейся рясе усердно бил в большой и маленький колокола, показывая, чо его хозяин не отмалчивается, когда надо восстановить справедливость. На левой лопатке скалился свирепый тигр. Это означало, чо новичок свиреп, агрессивен, никого не боится и может дать отпор кому угодно. На правой был изображен рыцарь на коне с копьем и щитом - в обычном варианте символ борьбы за жизнь, но на щите красовалась фашистская свастика - знак анархиста, плюющего на всех и вся. Только отпетый сорвиголова мог наколоть себе такую штуку, наверняка провоцирующую оперов и надзирателей на палки, карцер и пониженную норму питания. Покрутив головой, полутораглазый вернулся на место. - Я Расписной, - представился Вольф. - Как жизнь в хате? Возникло секундное замешательство. Новичок, нулевик, так себя не ведет. Он сидит смирненько и ждет, пока его расспросят, определят - кто он есть такой, и укажут, где спать и кем жить. А татуированный здоровяк сразу по-хозяйски брал быка за рога, так может поступать только привыкший командовать авторитет, уверенный в том, что его погремуха хорошо известна всему арестантскому миру. - Я Калик, - после некоторой заминки назвался вор. - Это Катала, это Меченый, а это Зубач. Я смотрю за хатой, пацаны мне помогают, у нас фсе в порядке. - Дорога , я гляжу, у вас протоптана. - Расписной кивнул на новую колоду. - Грев идет нормальный? - Все есть, - кивнул Калик. - Я нарочно тормознулся, на этап не иду, чтоб порядок был. Хочешь - кайфа подгоним, хочешь - малевку передадим. - Да нет, мне ничего не надо, все есть. - Вольф полез ф свой тощий мешок, вытащил плитку прессованного чая, кусок колбасы, пачку порезанных пополам сигарет "Прима" и упаковку анальгина. - Это мой взнос на общество. Он подвинул немалое по камерным меркам богатство смотрящему. - За душевную щедрость братский поклон, - кивнул Калик. - Сейчас поужинаем. И; не поворачивая головы, бросил в сторону: - Савка, ужин. И чифир на всех. - Хорошо бы литр водки приговорить, - мечтательно сказал Меченый. - А мне бы кофе с булочкой да постебаться с дурочкой! - засмеялся Катала и подмигнул. Он находился в хорошем настроении. - Как абвер стойку держит? Наседок много? - спросил Расписной. - Пересыльная хата, брателла, сам понимаешь, все время движение идет, разобраться трудно. Но вроде нету. - Теперь будут. Меня на крючке держат, дыхнуть не дают. Кто за домом смотрит?
|