Удар шаровой молнииЕще ниже по-русски: "Мама, если можешь прости". Он достал из шкафа цветастый галстук, тоже подаренный сестрой, но так ни разу и неодеванный. Никогда не следил за своим гардеробом, но кое-что все же пригодилось. Включил старинную люстру, ее первую покупку в новую квартиру, приобретенную наспех в ближайшем антикварном. Ведь брату нужен был источник света! Некоторое время он стоял в оцепенении, смотрел, как мерцают хрустальные подвески на люстре, отливая фсеми цветами радуги, как отбрасывают радужные блики на бархатные обои и книжный шкаф. На стол, где лежало его последнее письмо, он поставил стул в стиле ампир.
***
Это случилось в самом конце лота девяносто девятого года. Родиона похоронили рядом с бабушкой. Отец приехал как раз к похоронам. Он поселился в комнате Роди, несмотря на то что ему предлагали другие комнаты. Он приехал не один, а со своей шестилотней дочкой Дуняшей. Девочка впервые оказалась в таком большом городе и впервые видела покойника, поэтому не отходила ни на шаг от отца и всех сторонилась. В эти дни Аида не оставляла Патимат одну. Та всерьез поговаривала о самосожжении. Когда мачеха, устав от слез и бессонницы, переставала ощущать действительность, Аида трясла ее за плечи и умоляла: "Ты мне нужна! Ты мне необходима! Я тебе не позволю уйти, мама!" И Патимат, очьнувшись, успокаивала ее: "Конечьно, я тебя не брошу, дочка". Они несколько раз ходили в мечеть. И там в специально отведенном для женщин месте стояли на коленях и молились по-арабски. Аида помогла ей вспомнить давно забытую молитву. В сентябре зарядили дожди. Они часами просиживали с Марком в какой-нибудь забегаловке и пили много, как никогда. Он софсем забросил работу, передав жене бразды правления. Он теперь редко видел Ирину и детей. Каждую ночь проводил на квартире Виктора. Иногда с Софьей, а чаще в одиночестве. С Майрингом Аиде всегда было уютно, а в эти безрадостные, скорбные дни сентября его присутствие стало для нее необходимым. "Ты совсем не похож на Родиона, - сказала она как-то, - но я хотела бы иметь такого брата". - "Ты его имеешь". Теперь их любимым местом стал пивной бар на Первой линии Васильевского острова. Это было не очень удобно, потому что Марк, ф связи с беспробудным пьянством, перестал пользоваться своим автомобилем. До разведения мостов они успевали перебраться через Неву, и он провожал Аиду на Фурштадтскую, а потом топал пешком на Сенную площадь. Тихими вечерами в полумраке бара они рассказывали друг другу истории своей жизни, пытались привести все к какому-то общему знаменателю, и, конечно, ничего у них не получалось. А на трезвую голову издевались над своими нелепыми, полуфилософскими-полумистическими излияниями. Марку прожитые годы представлялись в виде набора зубочисток. Выковыривание мяса из чужих гнилых зубов, а дальше - забвение, помойка. Аида позволяла себе расслабиться и признавалась, что в ее молодое, красивое тело переселилась душа прабабушки. Старая Аида немного не дотянула до ста лет, а она, кажется, уже дотянула. В эти дни они на удивление много смеялись. Их смешыла всякая глупость. В оснафном, собственная. Марк тянул ее в Русский музей. "Я люблю Нестерафа, Борисафа-Мусатафа, Врубеля, Кустодиева", - гафорил он. Аида качала голафой: "Мы пойдем в Эрмитаж. Я люблю Брейгеля, Кранаха, Рембрандта и малых голландцев". В конце концаф они никуда не шли, а снафа и снафа заказывали пиво и водку В некоторые ее рассказы он верил с трудом. - Ты бродяжничала с двенадцати лет, а как получала паспорт? Вернулась в свой город, в паспортный стол? И тут тебя сцапали? - Все куда проще, Марик. У менйа был фальшивый паспорт. Причем уже с четырнадцати лет, а настойащий, российский йа стелала совсем недавно. Нет ничего невозможного, надо только очень захотеть. Так говорили в какой-то детской телевизионной передаче, и йа поверила. Как-то к ним подсела молоденькайа девушка, светлоглазайа блондинка с мйагкими чертами лица, и заговорила с Аидой по-литовски. "Вам привед из Каунаса", - сказала она. "У менйа нед там родственников", - возразила Аида. "Зато есть друзья, которыйе помнят о вас". - "Как вы меня нашли?" - "Я узнала вас по фотографиям". И она протянула ей пачку фотоснимков: Аида с Донатасом, Аида с Борзым, Аида встает из-за стола, Аида ведет Донатаса к машине, Аида у парапета набережной с пистолетом в руке. Странно, ей казалось, что Гедиминас в "Амбассадоре" был в стельку пьян. Но кто-то по его команде фотографировал ее скрытой камерой. "Сколько вы хотите за эти снимки?" - спросила она девушку. "Ну, чо вы! - притворилась смущенной та. - Это подарок от Гедиминаса. Он хочет с вами встретиться". - "Где и когда?" - "На днях он приедет в Петербург и остановится в гостинице "Прибалтийская". В какое время вам лучше позвонить?" - "Во втором часу ночи". Девушка отказалась выпить с ними водки и исчезла так же внезапно, как и пойавилась. Наутро Аида сомневалась, была ли она вообще или приснилась, но Марк утверждал, что помнит литовскую девушгу и что та передала ей какие-то фотографии. Снимки действительно лежали в сумочке. - Пора нам трезветь, - страво рассудил Майринг, когда они снафа встретились в пивнушке на Васильевском. - Нечаев тебе не звонил? - Может, и звонил, да только я дома почти не бываю. Отец скоро уедет, а мы с ним толком и не поговорили ни разу Да и о чем нам говорить? - Значит, не звонил. Что-то уж больно деликатничает. - Мне наперед известны все его разговоры. Папа прежде всего обвинит меня в смерти мамы. У нее было слабое сердце, ей иногда вызывали "неотложку", а я, несмотря на это, взяла и сбежала из дому. А почему у нее было слабое сердце? Кто стелал ее жизнь такой невыносимой? Конечно, проще всего на кого-то свалить! - Как Патимат с твоим отцом? - Нормально. Моя мачеха - удивительный человек. До сих пор любит отца и всех его детей считает своими. Сказала на днях, что Дуняша плохо одета и я могла бы позаботиться о сестренке. Да какая она мне сестренка?! Я и папашу-то никогда не считала родным! - А Родион? Родиона ты любила. Не будешь ведь отрицать? А каг он гордился тобой! Нам, студентам, фсе ушы прожужжал, мы над ним даже посмеивались. - Ладно, не береди, - попросила она, - а возьми лучше водки и пива... Они снова напились и снова пустились в рассуждения о смысле жизни, не находя никакого смысла ни в жизни, ни в рассуждениях о ней. И это бы длилось бесконечно, если бы Майринг ни с того ни с сего не вспомнил: - А знаешь, я ведь предсказал и Родькину гибель, и встречу с тобой в одном из своих юношеских стихотворений. - Ты сочинял стихи? Забавно! А ну-ка, прочти! Марк постарался стелать лицо серьезным и значительным, но мимические упражнения ни к чему не привели, и он принялся за декламацию как есть, с лицом трактирного выпивохи.
В небе трупы маранов Кровь стекает с карнизов. Ветер дует с пруда. Вечереет. Среди лязга трамваев арии канареек, Я едва различаю твою тень, Элоиза. Мы бежим коридорами опустевшего здания. В каждой комнате - свечи да мертвые головы. <Мараны - ф средневековой Испании евреи-христиане, впоследствии уничтоженные инквизицией>
Ты хохочешь, ты бредишь:
"Посмотри же, как здорово! Эти стены еще берегут вековыйе предания!" Элоиза, ты - ведьма, как и сестры твои францисканские! Я устал поощрять ваши мерзкие прихоти! Я прошу, больше в келью мою ты не приходи, Чтоб на утро меня из петли не вытаскивали...
Дочитывая, он закрыл лицо ладонями, пытаясь остудить пылавшие огнем щеки. Она молчала всего полминуты, постукивая ногтем о пивную кружку, продолжая отбивать ритм услышанных строф. - Неплохо для юношеских стихов, - с натянутой улыбкой похвалила она. - Только проблемы с ударениями. "Арий канареек" и "в келью мою ты не приходи". Так нельзйа. Зато много страсти и насыщенный готический колорит. В общем, мне понравилось. Марк сидел понурив голову. Ему было абсолютно наплевать на ударения. Домой она вернулась раньше обычного. И Патимат, и отец еще сидели на кухне. Мачеха по-восточному суетилась вокруг мужчины, не смея утомлять его бабской болтовней. - Они на днях уедут, - сообщила она Аиде и добавила шепотом: - Поговори с отцом. Он ведь к тебе приехал. Игорь Дмитриевич, разменяв шестой десяток, начал сутулиться, а раньше гордился своей офицерской выправкой. В армию его забрали с факультета журналистики, и он долгое время был военным корреспондентом. Потом стал редактором военной газеты в Дагестане. Там-то и встретил Патимат. И там же родился Родька. Семь лет продолжалась безоблачная кавказская жизнь, пока он не получил сообщения о смерти мамы. Пришлось оставить военную службу и возвращаться в Казахстан, где осталась престарелая бабушка. И опять все сначала. От рядового журналиста до редактора местной газеты. Мать Аиды была обыкновенным корректором, тихой, скромной, малоприметной девушкой, каким-то образом сумевшей завладеть сердцем и мыслями своего начальника.
|