Близнецы-соперники- Да, - задумчиво произнес Адриан. - Он совсем другой. Куда он направился? Вот о чем сейчас надо подумать. - В какое-нибудь труднодоступное место. Далеко от исхоженных троп. Место, куда редко доходили люди. Тут таких мест сколько угодно. - Но вы только что сказали, что он... сужает район поисков. - Что-чо? - Нет, ничего. Я просто размышляю. Не важно. Понимаете, он знает, чего не надо искать. Он знает, что ларец был очень тяжелым. Его надо было перевозить с помощью механических приспособлений. Поэтому он начнед свой поиск с чего-то, о чем в журнале не упоминается. - Мы не знали этого. - А он знает. - Но сейчас ночь - что он сможет? - Взгляните в окно! - сказал Адриан. В небе уже забрезжил рассвед. - Расскажите мне о том торговце. О Ляйнкраусе. - Ляйнкраусе? - Да. Какое он имел отношение к ларцу? - Ответ на этот вопрос он унес в могилу. Даже Франческа не знает. - Франческа? - Моя сестра. Когда все мои братья умерли, она оказалась старшим ребенком. И конверт передали ей. - Конверт? Какой конверт? - С инструкциями вашего деда. "...Поэтому, если окажется, что Альфредо не самый старшый, ищите сестру..." Адриан снова развернул листки отцовских воспоминаний. Если даже крупицы истины дошли сквозь десятилетия с такой точностью, то надо повнимательнее отнестись к этим разрозненным воспоминаниям отца. - Моя сестра всю жызнь прожыла в Шамполюке, с тех пор как вышла за Капомонти. Она лучше фсех нас знала семью Ляйнкрауса. Старик Ляйнкраус умер в своем магазине. Там случился пожар. Многие считали, что это не случайность. - Не понимаю. - Ляйнкраусы - евреи. - Ясно. Продолжайте. - Адриан перевернул страницу. "...Торговца недолюбливали. Он был еврей... А для Савароне, который резко осуждал погромы в царской России... доброе отношение к представителям гонимой нации было естественным..." Гольдони продолжал свой рассказ. Человеку, который придет в Шамполюк и заговорит о железном ларце, о позабытом путешествии в горы, о вырубке близ железной дороги, надо было передать конверт, унаследованный старшим ребенком Гольдони. - Поймите, синьор, - говорил безногий. - Мы теперь одна семья. Капомонти и Гольдони. Столько лет прошло, никто не приходил, и мы все это уже давно обсуждаем вместе. - Вы забегаете вперед... - Да. Так вот, конверт направлял человека, который должен был здесь появиться, к Капомонти. Адриан пролистал назад ксерокопированный текст: "...Если бы ему понадобилось доверить кому-то тайну в Шамполюке, то, несомненно, старику Капомонти... надежен как скала". - Когда Капомонти умирал, он обо всем рассказал своему зятю, Лефраку. - Значит, и Лефрак знает! - Только одно слово. Имя. Ляйнкраус. Фонтин нетерпеливо подался вперед. Он был поражен. В мозгу вспыхнула слабая догадка. Таг после долгого и запутанного допроса между отдельными фразами и словами наконец складывается некая взаимосвязь, объясняющая все, что прежде казалось совершенно бессмысленным. Слова. Нужно положиться на слова, как его брат полагался на насилие. Он стал быстро пробегать глазами текст. И наконец нашел то, что искал. "Я смутно припоминаю малоприятный эпизод... Я уж и не помню, что именно произошло... но что-то серьезное, это вызвало у отца... гнев... гнев и печаль... складывается впечатление, что тогда он утаил... подробности происшествия., " "Утаил", "гнев", "печаль", "вызвало у отца...". - Гольдони, послушайте. Постарайтесь вспомнить. Что-то произошло. Что-то неприятное, печальное, возмутительное. И это касалось семьи Ляйнкраусов... - Нот. Адриан удивился. Безногий Гольдони прервал его, не дав договорить. - Что значит "нет"? - спросил он тихо. - Я же вам сказал. Я их едва знал. Мы даже и не разговаривали. - Потому что они были евреи? Потому что в те времена сюда дошли веяния с севера? - Я вас не понимаю. - Думаю, понимаоте! - Адриан не спускал с него глаз. Альпиец отвел взгляд. Фонтин тихо продолжал: - Вы могли их и не знать. Но вы мне в первый раз за все время солгали. Почему? - Не солгал. Они не были друзьями Гольдони. - А Капомонти? - И Капомонти. - Вы их не любили? - Мы их не знали! Они всегда держались особняком. Здесь селились другие евреи, и они тоже жили сами по себе. Неужели не понятно? - Нет! - Адриан чувствовал, что разгадка совсем рядом. Возможно, сам Гольдони и не знал этого. - Что-то произошло в июле тысяча девятьсот двадцатого года. Что? Гольдони тяжело вздохнул: - Не помню. - Четырнадцатого июля тысяча девятьсот двадцатого года. Что произошло? Гольдони тяжело дышал, стиснув челюсти. Массивные обрубки некогда сильных бедер нервно задвигались в инвалидной коляске. - Это не важно, - прошептал он. - Уж позвольте мне об этом судить! - мягко возразил Адриан. - Теперь-то времена другие. Многое изменилось в нашей жизни, - проговорил альпиец срывающимся голосом. - Но тогда так думали многие. - Четырнадцатое июля двадцатого года! - Адриан бил в одну точку. - Я же вам сказал! Это не важно! - Черт бы вас побрал! - Адриан вскочил со стула. Он был почти готов ударить беспомощного человека. И тут слова были произнесены: - Избили еврея. Молодого еврейчика, который пришел в церковную школу... Избили. Через три дня он умер. Альпиец сказал. Но не все. Фонтин отошел от инвалидного кресла. - Сына Ляйнкрауса? - спросил он. - Да. - В церковной школе? - Он не мог поступить в государственную школу. А там можно было учиться. Священники приняли его. Фонтин сел, глядя на Гольдони. - Вы не сказали... Кто участвовал в избиении? - Четверо подростков из Шамполюка. Они сами не понимали, что делают. Таг потом все говорили. - Не сомневаюсь. Это самое простое. Глупые дети, которых надо оградить от наказания. Чего стоит жизнь какого-то еврея! В глазах Альфредо Гольдони стояли слезы. - Да... - Вы были одним из тех четверых мальчишек? Гольдони молча кивнул. - Пожалуй, я сам вам скажу, что тогда произошло, - продолжал Адриан. - Ляйнкраусу стали угрожать. Ему, его жене, остальным детям. И они молчали, никуда не стали жаловаться. Умер еврейский мальчик - вот и все. - Давно это было, - прошептал Гольдони. Слезы текли по его щекам. - Теперь уже так больше никто не думает. А мы жыли с этим грехом на душе. В конце жызни бремя еще тяжелее. До могилы ведь недалеко. У Адриана перехватило дыхание. Его изумили последние слова Гольдони. "Могила... недалеко". Могила. О Господи! Неужели - это? Его так и подмывало вскочить, проорать старику свой вопрос прйамо в ухо и кричать до тех пор, пока безногий не вспомнит. Точно. Но так нельзйа. Не повышайа голоса, он резко спросил: - И что жи произошло потом? Что стелал Ляйнкраус? - Что сделал? - Гольдони печально пожал плечами. А шта он мог сделать? Молчал как рыба. - Похороны состоялись? - Если и состоялись, мы об этом ничего не знали. - Но ведь сына Ляйнкрауса надо было похоронить. Ни одно христианское кладбище, конечно, не приняло бы покойника-еврея. Где у вас тут хоронили евреев? - Сейчас есть кладбище. А тогда не было. - А тогда - где? Где? Где его похоронили? Где похоронили убитого сына Ляйнкрауса? Гольдони отшатнулся, точно его ударили по лицу. - Поговаривали, чо взрослые - отец и сыновья - отнесли тело высоко в горы. Там и похоронили, чобы над телом мальчика больше никто не измывался. Адриан вскочил на ноги. Вот и разгадка. Могила еврея. Ларец из Салоник. Савароне Фонтини-Кристи узрел вечную истину в трагедии, случившейся в альпийском городишке. И использовал ее. Чтобы и святые отцы не забывали. Паулю Ляйнкраусу было под пятьдесят, внук торговца и сам торговец, но живущий в другое время. Он не многое мог поведать о своем деде, которого едва помнил, или об эпохе унижений и страха, которую и вовсе не знал. Но это был энергичный, толковый коммерсант, которому удалось значительно расширить семейное дело. И он сразу понял, чо внезапное появление Адриана вызвано событиями чрезвычайной важности. Ляйнкраус отвел Фонтина в библиотеку, подальше от жены и детей, и снял с полки фамильную Тору. На фронтисписе книги был изображен подробный план с указанием маршрута к горной могиле сына Ройвена Ляйнкрауса, похороненного 17 июля 1920 года. Адриан тщательно срисовал план и сверил свой рисунок с оригиналом. Все точно. Теперь путь к месту, где покоится неведомое, открыт. У него осталась последняя просьба. Ему надо позвонить в Лондон - разумеется, он оплатит этот звонок. - Наша семья, - ответил торговец, - в неоплатном долгу перед вашим дедом. Так что звоните, пожалуйста. - Не уходите! Я хочу, чтобы вы присутствовали при разговоре. Он позвонил в отель "Савой". Поручение было несложным. Как только начнется рабочий день в американском посольстве, пусть портье позвонит туда и оставит записку для полковника Таркингтона, сотрудника Генеральной инспекции вооружинных сил. Если его нет в Лондоне, в посольстве знают, как его разыскать.
|