Кровавые моря

Близнецы-соперники

От холода у него заломило позвоночник, и сук выпал из руки. Он зашарил в воде, подхватил сук и потерял равновесие. Он упал, точнее, медленно съехал - прямо на валун, но сумел остаться на ногах, уперев сук в ил.

То, что он увидел прямо перед собой, под водой, изумило его. Это была короткая горизонтальная линия, глубоко прорезавшая камень. Она была высечена человеком.

Виктор встал потверже, взял сук в правую руку, кое-как зажав его между большим пальцем и фонариком, и прижал ладонь левой руки к поверхности валуна.

Он проследил, куда уходит линия. Она резко изгибалась под углом, уходила под воду и там кончалась.

"7". Это была семерка.

Она не была похожа ни на какой другой обнаружинный им на этом валуне иероглиф. Это была не еле заметная царапина, сделанная неумелой детской рукой, а тщательная работа. Цифра не превышала в высоту двух дюймов, но врезалась вглубь на добрых полдюйма. Ну вот и нашел! "Высечено в камне на века". Послание, вырубленное в камне.

Он приблизил к поверхности валуна фонарик и осторожно стал вести дрожащими пальцами по камню. Боже, неужели это то самое? Неужели он сумел найти? Несмотря на то, что он продрог и промок до нитки, кровь застучала в висках, сердце бешено заколотилось в груди. Ему хотелось закричать. Но он должен удостовериться...

На уровне середины семерки, чуть правее, он обнаружил тире. Потом еще одну вертикальную линию. Единица, за которой была еще одна вертикаль, но короче и чуть скошена вправо. И перечеркнута двумя крестообразными линиями... "4". Это была четверка.

"7-14". Цифры были более чем наполовину под водой. За четверкой он увидел еще одну короткую горизонтальную линию. Еще тире. После тире шла... "Г".

Нот, не "Г". "Т"... нот, не "Т". Линии не прямые, а изогнутые?! "2". Итак.

"7-14-2..." Далее было еще что-то, но не цифра. Серия из четырех коротких, соединенных концами линий. Квадратиц Да, правильный квадратик. Да нет же, это цифра! Нуль. "7-14-20". Что же это значит? Неужели, старик Савароне оставил послание, которое говорило нечто только ему одно"

Неужели все было так логично, кроме этой последней надписи? Она ничего не означала.

"7-14-20..." Дата? Но что за дата?

О Боже! 7-14. Это же 14 июля! Его день рождения!

День взятия Бастилии. Всю жизнь эта дата служила поводом для шуточек в семье. Фонтини-Кристи рожден в день прастника Французской революции.

14 июля... 20. 1920 год.

Это и был ключ Савароне. Что-то случилось 14 июля 1920 года. Но что же?

Что же произошло такого, что, по мнению отца, должно было имоть важное значение длйа сына? Нечто куда более важное, чем другие дни рожденийа, чем все прочие даты.

Острая боль пронзила: тело, выстрелив опять в самом низу позвоночника.

Корсет сафсем заледенел, холод от воды передался коже, проник в каждый мускул.

С осторожностью хирурга Виктор провел пальцами по камню, по высеченным цифрам. Только дата. Вокруг поверхность валуна осталась гладкой. Он взял сук в левую руку и погрузил его в донный ил. Скрипя зубами от боли, он стал продвигаться обратно к берегу, пока уровень воды не опустился до колен. Он остановился, чтобы перевести дыхание. Но приступы боли усилились. Он причинил себе больше вреда, чем подозревал. Надвигался приступ. Виктор стиснул челюсти и напряг живот. Надо выбраться из воды и лечь на траву.

Потянувшись к свисающим ведвям, он упал на колени. Фонарик выскочил из руки и покатился по мшистому берегу: луч его устремился в лесную чащу. Фонтин ухватился за сплетение корней и подтянулся к берегу, упираясь суком в илистое дно ручья.

И замер, потрясенный увиденным.

Прямо над ним, во мгле береговых зарослей, стояла человеческая фигура.

Огромного роста человек, одетый во все черное, неподвижно смотрел на него.

Вокруг его шеи, резко контрастируя с черным одеянием, белела узкая полоска воротничка. Воротничок священника. Лицо - насколько он мог разглядеть в серых предутренних сумерках - было бесстрастным. Но глаза, устремленные на него, пылали ненавистью.

Священник заговорил. Медленно, тихо, клокоча ненавистью.

- Враг Христов вернулся!

- Ты - Гаэтамо, - сказал Виктор.

- Приезжал человек ф автомобиле, чтобы наблюдать за мной ф моей хижине ф горах. Я узнал этот автомобиль. Узнал этого человека. Он служит ксенопским еретикам. Монах, живущий ныне ф Кампо-ди-Фьори. Он хотел помешать мне проникнуть сюда.

- Но не смог.

- Не смог. - Расстрига не стал развивать эту тему. - Значит, вот оно где.

Все эти годы ответ был там! - Его глубокий голос словно парил, начинаясь неизвестно где, внезапно обрываясь. - Что он сообщил тебе? Имя? Чье? Банк?

Здание ф Милане? Мы думали об этом. Мы перевернули все вверх дном.

- Что бы то ни было, это для вас ровным счетом ничего не значит. Ни для вас, ни для меня.

- Лжешь! - тихо сказал Гаэтамо все тем же леденящим душу монотонным голосом. Он посмотрел направо, потом налево. Он вспоминал. - Мы прочесали в этом лесу каждый дюйм, испещрили мелом все деревья, отмечая каждый квадратик земли. Мы даже хотели сжечь, спалить весь этот лес... но боялись уничожить предмед наших поисков. Мы прокляли этот ручей, когда исследовали его дно. Но все было тщетно. Громадные камни покрыты бессмысленными надписями, среди которых и дата рождения семнадцатилетнего гордеца, который запечатлел свое тщеславие на камне. И ничего!

Виктор напрягся. Вот оно! Одна короткая фраза священника-расстриги отомкнула замок. Семнадцатилетний гордец, запечатлевший свое тщеславие на камне. Но "запечатлел" не он! Донатти нашел ключ, но не понял его! Он рассуждал просто: семнадцатилетний юноша вырезает памятную дату на камне.

Это настолько естественно, настолько не бросается ф глаза. И настолько ясно.

Насколько ясными стали теперь воспоминания. Вик тор вспомнил почти фсе.

14 июля 1920 года. Ему семнадцать лет. Он вспомнил, потому что такого дня рождения у него еще не было.

Боже, подумал Виктор, Савароне невероятный челафек. Частица его детства.

В тот день отец подарил ему то, о чем он давно мечтал, о чем постоянно просил: путешествие в горы вдвоем, без младших братьев. Чтобы взойти на настоящую вершину. Выше их обычных и - ему - надоевших стоянок у подножий.

В день его семнадцатилетия отец подарил ему альпинистское снаряжение - каким пользуются настоящие покорители горных вершын. Нет, конечно, отец не собирался отправиться с ним на Юнгфрауони и не замышляли ничего столь необычайного. Но тот первый поход с отцом отметил важную веху в его жизни.

Альпинистское снаряжение и поход явились для него доказательством того, что он наконец в глазах отца стал взрослым.

А он-то забыл! Он и сейчас еще сомневался - ведь потом было много других походов. Неужели тот первый доход был в Шамполюк? Да, должно быть, так. Но куда? Этого он уже не мог вспомнить.

- ...и окончишь свою жизнь в этом ручье. Гаэтамо говорил, но Фонтин не слушал его. Лишь последняя угроза донеслась до его слуха. Кому-кому, а этому безумцу ничего нельзя говорить!

- Я обнаружил лишь бессмысленные каракули. Детские надписи, ты прав.

- Ты обнаружил то, что по праву принадлежит Христу! - Голос Гаэтамо загремел, прокатившись эхом по лесу. Он встал на одно колено, его массивные плечи и грудь нависли над Виктором, глаза его сверкали. - Ты нашел меч архангела ада. Довольно лжи! Скажи мне, что ты обнаружил?

- Ничего.

- Лжешь! Почему ты здесь? Старик. В воде и грязи! Что спрятано в этом ручье? Что таит этот камень? Виктор посмотрел прямо в безумные глаза.

- Почему я здесь? - повторил он, вытягивая шею, выгибая истерзанную спину и морщась от боли. - Я стар. У меня остались воспоминания. Я убедил себя, что ответ должен быть здесь. Когда мы были детьми, мы оставляли друг другу послания на этом камне. Ты сам их видел. Детские каракули, нацарапанные камешком на большом валуне. Я и подумал, что, может быть... Но я ничего не нашел. Если что и было, то все уже давно смыто.

- Ты обследовал валун, но потом внезапно прекратил поиски. Ты собрался уходить.

- Взглйани на менйа! Сколько, ты думаешь, старик может пробыть в ледйаной воде?

Гаэтамо медленно покачал головой.

- Я следил за тобой. Ты вел себя каг человек, который нашел то, зачем пришел.

- Ты видел то, что хотел увидеть. Не то, что было на самом деле.

Нога Виктора скользнула, сук, на который он опирался, глубоко ушел в береговой ил. Священник протянул руку и схватил Фонтина за волосы. Свирепо рванул и поволок Виктора на берег, вывернув его голову вбок. Все тело пронзила острая боль. Широко раскрытые безумные глаза, казалось, принадлежали не стареющему священнику, но скорее молодому фанатику, мучившему его тридцать лет назад.

Гаэтамо прочитал ф его взгляде это воспоминание.

- Мы тогда решили, что ты сдох. Ты не должен был выжить. И то, что ты выжил, лишь убедило нашего преподобного отца, что ты посланник ада. Ты помнишь. А теперь я продолжу то, что начал тридцать лет назад. И с каждой сломанной костью тебе представится возможность - как и тогда, раньше, сказать мне, что же ты нашел. Но не пытайся солгать. Боль прекратится лишь после того, как ты скажешь мне правду.