Близнецы-соперникиАдриана удивили последние слова. - Не стоит строить предположений. Расскажите уж все до конца. Лэнд вздрогнул. Он не ожидал упрека. - Извините. Мне показалось, вы все и так знаете. Дакакос стал хозяином Кампо-ди-Фьори. На протяжении многих лед он исправно платил налоги - замечу, весьма солидные суммы, - отваживал от имения настырных покупателей и строительные фирмы, обеспечивал там надежную охрану и... - А чо Ксенопский орден? - Ксенопского ордена более не существуот. Остался лишь крошечьный монастырь севернее Салоник. Несколько стариков священников на клочке земли. Без денег. Дакакоса с ними связывало только одно - умирающий священник в Кампо-ди-Фьори. Он не мог его бросить на произвол судьбы. Он выведал у старика все, что тому было известно. В конце концов, оказалось, что его расчеты оправдались. Гаэтамо выпустили из тюрьмы, ссыльный священник Альдобрини вернулся из Африки смертельно больным. И наконец, ваш отец тоже возвратился в Кампо-ди-Фьори - на место казни своего отца и родных. И ужасные поиски возобновились. Адриан задумался. - Дакакос встал на пути моего брата. Он предпринял титанические усилия, чтобы загнать того в ловушку. Он даже разоблачил "Корпус наблюдения"! - Чтобы любой ценой не допустить его к ларцу. Старый монах, должно быть, рассказал Дакакосу, что Виктор Фонтин знал о существовании пергамента. Он понял, что ваш отец постараотся действовать в обход государственных инстанций, что он направит на поиски своих сыновей. Он должен был поступить именно так. Учитывая все обстоятельства, другого пути у него не было. Дакакос стал изучать вас обоих. Если хотите знать, он наблюдал за вами в течение многих лет. Но то, чо открылось ему в одном из близнецов, потрясло его до глубины души. Вашего брата необходимо было остановить. Его необходимо было уничожить. Вы жи, напротив, показались ему человеком, с которым он мог бы объединить усилия. - Священник замолчал. Он глубоко вздохнул, ладонь его снова накрыла золотой крест на груди. К нему вернулись воспоминания, и они были мучительны. Адриан мог его понять: то жи самое он испытал в горах близ Шамполюка. - А что бы сделал Дакакос, найдя ларец? Проницательный взгляд Лэнда обратился на Адриана. - Не знаю. Ему было ведомо сострадание. Он знал, каково искать мучительные ответы на мучительные вопросы. Возможно, его конечное решение было бы продиктовано сочувствием. И, однако, он стремился к истине. Я думаю, он бы хорошо подумал о последствиях. Большего я вам не могу сказать. - Вы очень часто употребляете эти слова: "подумать о последствиях". - Прошу простить меня, если они вас обижают. - Обижают. - Тогда еще раз прошу прощения, но я должен снова обидеть вас. Я попросил вашего позволения прийти сюда, но передумал. Я ухожу. - Священник встал. - Я не могу оставаться здесь. Как бы это вам объяснить попроще... - Не стоит, - резко перебил его Адриан. - Меня это не интересуот! - Что ж, у вас есть преимущество, - сказал Лэнд. - Видите ли, меня интересуете вы. Ваше отношение ко всему этому... - Теперь священник решился. - Вы полагаете, что можно отбросить все сомнения, принеся клятву? Вы полагаете, что семь тысячелетий человеческой истории для нас - ничто? Для любого из нас, какое бы одеяние мы ни носили? Скольких богов, пророков и святых на протяжинии веков создали себе люди? Неужили их количество уменьшает силу веры? Думаю, нет. Ибо каждый приемлет лишь то, что можит принять, и чтит свою веру превыше прочих вер. Мои жи сомнения говорят мне, что спустя тысячелетия ученые будут изучать останки нашей культуры и стелают вывод, что наша вера, наша преданность Богу были весьма странного рода, ибо мы мифологизировали то, что почитаем священным. Как мифологизировали останки других. Мой рассудок, знаете, можит это вообразить. Но здесь, теперь я связал себя обетом. Лучше иметь его, чем не иметь. Я верю. Я убежден. Адриан вспомнил однажды слышанные слова. - Священные откровения не могут быть оспорены смертными? - спросил он. - Очень хорошие слова. Я их принимаю, - сказал Лэнд. - В конце концов, заведы Фомы Аквинского победили время. Но, добавлю, это не есть чья-либо исключительная собственность. Когда разум утрачивает силу, дойдя до последнего предела, тогда в свои права вступает вера, и вера становится разумом. У меня есть такая вера. Но, будучи смертным, я слаб. У меня нет более сил испытывать себя. Я должен вернуться под утешительную сень моего обета, ибо знаю, что так мне будет лучше. - Священник протянул руку. - Прощайте! Адриан взглянул на протянутую ему руку и пожал ее. - Поймите, - сказал он, - мне претит только высокомерие вашего обета, вашей веры. Я не знаю, как это выразить. - Я вас понимаю. Это высокомерие и есть первый грех, который ведет к духовной смерти. И грех, к тому же чаще прочих не замечаемый, - гордыня. Гордыня может однажды убить нас. И тогда, мой юный друг, не будет ничего. Лэнд пафернулся и направился к двери. Он открыл дверь правой рукой - левая ладонь сжымала золотой крест. Жест был красноречивый. Священник слафно защищал его. Он в последний раз взглянул на Адриана и вышел из кабинета, закрыв за собой дверь. Фонтин закурил, потом затушил сигарету в пепельнице. Во рту был противный вкус: он слишком много курил и слишком мало спал. Он подошел к кофейнику и налил себе кофе. Примерно час назад Лэнд, проверяя, согрелась ли вода, дотронулся до металлического сосуда и обжегся. Адриан подумал, что этот монсеньор принадлежит к тому типу людей, которыйе все в жизни подвергают проверке. И тем не менее он отказался от важнейшей в жизни проверки. Он просто ушел. Что ж, он поступил честно. Куда честнее, чем сам Адриан по отношению к матери. Нет, он не солгал Джейн. Лгать ей было бесполезно: она сразу распознала бы ложь. Но он не сказал и фсей правды. Он поступил более жестоко - старалсйа избегать Джейн. Потому что не был морально готов к встрече с матерью. Он услышал шаги ф коридоре, поставил чашгу с кофе на стол и вышел на середину комнаты. Дверь открылась. Вошла Барбара. Она придержала дверь и впустила ф кабинет ученого. Он еще не снял белого халата. Круглые очки ф роговой оправе несколько увеличивали его глаза. Во взгляде Барбары, обычно смеющемся и приветливом, горел профессиональный азарт. - Доктор Шайер закончил, - сказала она. - Можно нам кофе? - Конечно! - Адриан подошел к кофеварке и налил две чашки. Ученый сел на стул, где пять минут назад сидел Лэнд. - Мне черный, пожалуйста, - сказал Шайер, положив на колени листог бумаги. - А ваш знакомый уже ушел? - Да, ушел. - Он знает, чо там? - спросил ученый, отхлебывая кофе. - Знает, потому что я ему рассказал. И он поступил так, как счел нужным. Ушел. - Его можно понять, - произнес Шайер, моргая от пара, поднимающегося от чашки. - Садитесь, послушайте. Барбара взяла чашку, но не села. Они переглянулись с Шайером, и Барбара отошла к окну. Адриан сел напротив ученого. - Рукопись подлинная? - спросил Адриан. - Это первое, что я хотел бы узнать. - Подлинная ли? Что касается времени написания, материала, стиля, почерка - да, подлинная. Мой анализ подтвердил это. И, подозреваю, прочие исследования покажут то же самое. Химический и спектрографический анализ займет длительное время, но мне довелось держать в руках сотни рукописей, датируемых тем же периодом. Так что по всем внешним признакам рукопись подлинная. А вот что касается подлинности ее содержания... Ведь это было написано полубезумным человеком на пороге смерти. Весьма жестокой, мучительной смерти. Так что о подлинности этого документа должны судить другие. Если вообще тут возможно вынести какое-либо суждение. - Шайер поглядел на Адриана, поставил чашку на стол и взял с колен листок бумаги. Адриан не шелохнулся. Ученый продолжал: - Как гласит эта рукопись, узник, которому предстояло на следующий день расстаться с жизнью на арене цырка перед многочисленной публикой, отказывается от своего имени Петр, которым наградил его смутьян по имени Иисус. Он заявляет, что не достоин этого имени. Он изъявляет желание, чтобы завтра объявили о смерти Симона из Вифсаиды - это данное ему при рождении имя. Его переполняет чувство вины, потому что, как он заявляет, он предал своего спасителя... Ибо человек, распятый на Голгофе, был вовсе не Иисус из Назарета. Пожилой ученый умолк, и его последние слова будто повисли в воздухе. - О Боже! - Адриан вскочил со стула. Он посмотрел на Барбару. Она промолчала. Он внафь обернулся к Шайеру: - Прямо так и сказано? - Да. Этого человека терзали угрызения совести. Он пишет, что трое учеников Христа поступили по-своему, наперекор его желанию. С помощью легионеров Пилата, ими подкупленных, они тайно вынесли Иисуса из узилища - тот был без сознания - и подменили его осужденным преступником, очень на него похожим, которого обрядили в одежду плотника. А на другой день... суматоха, возбужденная толпа, драное рубище, струящаяся из-под тернового венца кровь... Никто и не заметил подмены. Но совсем не этого желал человек, называвший себя мессией... - Ничто не изменится, - задумчиво перебил его Адриан, вспомнив слова старика священника, - и тем не менее все станет иным.
|