Ниндзя 1-5- Но ведь кто-то нашел лазейку. Лиллехаммер долго смотрел куда-то ф сторону. Затем устремил взгляд своих пронизывающих глаз на собеседника. - Мне представляется, чо его предал кто-то из домашних, кто-то из тех, кому он абсолютно доверял. Уверяю вас, не нарушь он правил ФПЗС, его безопасность была бы гарантирована на сто процентов. Прокрутив в голове возможные варианты решения этой проблемы, Кроукер заметил: - Вам, несомненно, потребуется помощь. Но лично я вряд ли смогу ее оказать, поскольку все эти дрязги меня мало интересуют. К тому же я всегда был слаб ф юриспруденции и делал все по-своему. Лиллехаммер не сводил с него глаз. - Ответьте мне прямо. Вас заинтересовало мое предложение? Вы согласны стать моей правой рукой? Или же вам больше по душе шоферить ф этой "заводи" и поить пивом разобравшыхся дельцов? - А вы убедительно орудуете словами, - рассмеялся Кроукер. - Зовите меня Уилл. Прежде чом пожать протянутую ему руку, Кроукер некоторое время молча ее разглядывал. - У меня такое ощущение, какое, наверное, было у ветхозаветного мученика Исмаила. Откуда-то из живота Лиллехаммера вырвался добродушный смешок, однако на сей раз ужасные шрамы оказались скрытыми в складках его загорелого лица. - Я рад нашему предстоящему сотрудничеству. Лью. Можно я буду называть вас по имени? Тем более это будет случаться довольно редко, поскольку в нашей работе пользоваться настоящими именами крайне небезопасно. Итак, Исмаил и Агав . Команда мастеров.
***
В лучах висящего в зените солнечного диска Венеция в этот осенний день была как бы увенчана короной, сверкающей золотом и изумрудами. До этого Николас ни разу не был в Венеции, поэтому не звал, что можно ожыдать от этого города. Гнилой город, утопающий, подобно Атлантиде, в бесконечных лагунах, окружающих его со всех сторон. Многафекафой процесс разложения наложыл отпечаток на штукатурку колонн его дворцаф, наполнил воздух запахом сырости, а из густого лабиринта бесконечных улочек, казалось, невозможно было выбраться. Николасу доводилось слышать воспоминания тех, кто побывал в Венецыи и, пройдя сквозь муки круговращения в безжалостной толпе под палящими лучами лотнего солнца, уехал оттуда, чтобы никогда больше не вернуться. Мрачные, неприятные воспоминания людей, которым не улыбнулась Фортуна. Эти инстинктивные непрошенные мысли крутились у него в голове, в то время как он на свежевыкрашенном катере, motoscafo, пересекал лагуну, держа курс на город, который, казалось, покоится не на грунте, а на чем-то эфемерном, чутком, как сон. Николас стоял на верхней палубе рядом с капитаном и явно не сожалел о том, что на нем плотная замшевая коричневая куртка, надежно предохраняющая от ветра и холодных брызг. Катер на большой скорости рассекал воду цвета вороненой стали, и перед взором Николаса как бы из перламутровой пучины вырастал город. Сверху над городом нависал небесный свод, такой ясный и прозрачный, что захватывало дух от ощущения его бесконечности. Источаемые этой бесконечностью солнечные лучи играли ф золотых куполах соборов и темно-коричневых башнях замков, которые, казалось, как по волшебству сохранились со времен Тысячи и одной ночи. Катер начал замедлять ход, вибрация уменьшилась, и резкий гул мотора сменился мягким урчанием. Motoscafo вышел из пределов лагуны и, по широкой дуге обогнув деревянные предупредительные столбы, с какой-то ритуальной торжественностью вошел в Гранд-канал. Сейчас катер находился где-то в районе Сан-Джорджо Маджоре, а прямо по курсу над горизонтом вздымался краснафато-коричневый, подобно застывшей крафи, тускло поблескивающий и величественный купол собора Санта-Мария делла Салуте, на который с небес нисходил всадник на крылатом коне. При мысли о том, что нога его вот-вот ступит на брусчатгу площади Святого Марка, Николас почувствовал, каг его охватываот возбуждение: ему казалось, что когда-то он уже ходил по ней, одотый в длинный черный плащ, высокие черные ботфорты; черная маска скрывала его глаза и лоб, на голове - жесткая треуголка. Где-то в вышине вотер развевал незнакомые ему флаги, которые яснее всяких слов говорили ему, что война уже началась. У Николаса было такое чувство, что он возвращаотся домой. Он прикрыл глаза, как бы желая защитить их от слепящего осеннего солнца. Motoscafo сделал очередной разворот, и взгляду Николаса начала медленно раскрываться панорама площади Святого Марка с Дворцом дожей по правую руку и статуей Меркурия, посланца богов, а по левую руку возвышалась каменная фигура Крылатого льва - покровителя Венеции. Вторично его охватило сильнейшее ощущение того, что когда-то он уже это видел. Николас вздрогнул, ему даже пришлось ухватиться за медные поручни трапа, чтобы не свалиться в воду. Он смотрел на площадь, и ему казалось, что в воздухе по-прежнему витает неистребимый запах давно отгремевших войн. Дворец ди Мачере Венециано располагался между Пунто делла Догана с собором Санта-Мария делла Салуте и Камао Карита, где находилась Академия изящных искусств в окружении феерического архитектурного ансамбля. Когда-то отель служил летней резиденцией дожей. Из окон его открывался захватывающий дух вид на Рио де Сан-Маурицио, собственно, тот же канал, но, как Николас уяснил себе, в Венеции Каналом называли только Гранд-канал. Он также открыл для себя, что исполинские здания, именуемые горожанами палаццо, на самом деле были просто жилыми домами. В те времена, когда республикой правили дожи, только их дворцы соответствовали понятию палаццо. Отель имел свою собственную пристань, где Николаса уже ждали швейцары в расшитых золотом зеленых ливреях. Подхватив его чемоданы, они провели Николаса мимо сервированных на открытой террасе столиков. Интерьеры отеля были выполнены в прихотливом, традиционном для Венеции стиле: арки, сводчатые потолки, затянутые муаром стены и фантастическая игра красок - голубой, зеленой, желтой и темно-оранжевой. Мебель рококо с позолотой, багеты, массивные часы, подсвечники и канделябры из муранского стекла, украшенные изящными подвесками. Процедура регистрации была обставлена с большой помпой - Николаса встречали как дорогого гостя, прибывшего с высокой миссией. Над стойкой из полированного дерева висела огромная белая маска с гротескным по своим размерам носом и агрессивно вздернутой верхней широкой губой. Заинтригованный Николас осведомился у служащего о том, что она означает. - А! Синьор, Венеция - это город масок. По крайней мере, так было на протяжении столетий. Название нашего отеля - "Дворец ди Мачере Венециано" - буквально означает "Дворец Венецианской Маски". Дож, построивший этот дворец и обитавший в нем, слыл известным греховодником, скрывавшим свое лицо под маской Баута , когда он шел, как бы эта сказать поделикатнее, на поиски любовных приключений. - Здесь клерк облизнулся. - Сдается мне, что под ее прикрытием дож наделал изрядное количество своих незаконнорожденных отпрысков и сплел немало политических интриг. - Он взглядом указал на маску. - Баута была возлюбленным средством могущественных дожей, судейских в принцев, стремящихся сохранить свое инкогнито. Под видом простолюдинов они могли посещать самые сомнительные уголки города, не рискуя быть узнанными. - Неужели никому ни разу не удавалось узнать истину? - Никому, синьор, уж вы поверьте. Венеция умеет хранить свои секреты. Номер, который был забронирован для Николаса, располагался на втором этаже и поражал своими размерами. Поставив на пол его чемоданы, носильщик по персидскому ковру подошел к окну, раскрыл высокие четырехметровые ставни - комната моментально наполнилась запахами улицы, городским шумом и отраженным водами Гранд-канала солнечным светом. В лучах этого мерцающего света изысканно обставленный номер выглядел так же, как, видимо, и триста лед назад, при дожах, когда снаружи сюда доносились протяжные песни гондольеров и ароматы цветов. Оставшись один, Николас прошел в отделанную мрамором ванную комнату, чтобы принять душ и смыть с себя дорожную усталость. Бреясь, он замечал в зеркале, что в лице его произошли какие-то неуловимые перемены, и в памяти вновь всплывали слова, сказанные Сэйко: "Вы несомненно будете другим... настолько другим, что никто вас не узнает". Ополоснув лицо холодной водой, с полотенцем в руке Николас вернулся в комнату. Он встал у окна и смотрел на то, как уже вечерние тени тянули свои длинные пальцы к Гранд-каналу. Слева в сведе зажигавшихся уличных фонарей белел собор Санта-Мария делла Салуте, а справа внизу у причала покачивались на воде четыре пустые гондолы: голубая, зеленая, черная и красная. Их плавно выгнутые высокие корпуса, украшенные шестью декоративными зубцами, которые символизировали шесть sestieri - городских районов, в опускавшихся сумерках представлялись Николасу какими-то музыкальными инструментами, полными мелодий и гармонии. Вытерев лицо, Николас повернул голову и только сейчас увидел, что на широкой, королевских размеров постели лежит картонная коробка. Он твердо помнил, что, когда носильщик ввел его в номер, на постели ничего не было. Сняв трубку, он позвонил вниз дежурному. Тот подтвердил, что никаких посылок на его имя в отель не поступало.
|