Перстень с печаткой- Да, я жил там, господин майор. - К сожалению, вы туда не сможете вернуться. Мы заняли виллу. Сейчас ее перестраивают, а через несколько дней мы переедем туда. А пока я вас отправлю в госпиталь, и там вас подлечат. Если бы я в таком виде выпустил вас на люди, венгры составили бы плохое мнение о гестапо. А мы можем вести себя и дружески.
"14"
Вот уже несколько недель, как Кальман был прикован к постели. Он находился в закрытом отделении гарнизонного военного госпиталя. Его лечил доктор Мэрер. Кальман был узником; венгерский медицинский персонал мог общаться с ним только в присутствии эсэсовцев, говоривших по-венгерски, - венграм разговаривать с Кальманом запрещалось. Только при вечернем обходе он имел возможность беседафать с Мэрером. В это время охранника не было - за врачом ему не нужно было следить. Вначале они гафорили только о нейтральных вещах, однако как-то разгафор зашел на более щекотливые темы. - Когда я поправлюсь? - спросил Кальман. - Надеюсь, скоро. У вас крепкий организм. - Весь госпиталь занйат немцами? - спросил Кальман. Мэрер что-то записывал в больничьную карту; не глядя на молодого человека, он ответил: - Нет, не весь, а только часть. Но все равно отсюда нельзйа сбежать. - Он повесил на кровать больничную карту, повернулсйа и подошел ближе. - Коридор отделен железной решеткой, - проговорил врач значительно. - Во дворе под окном также вооруженный пост. - На основании чего вы, господин доктор, думаете, что я хотел бы сбежать? - На вашем месте я вел бы себя так же и был бы очень рад, если бы нашелся доброжелатель, который предупредил бы меня о трудностях. Кальман пытался отыскать взглядом железные решетки, но вместо них видел только занавеси затемнения. - Вы, господин доктор, должны быть заинтересованы в том, чтобы йа убежал, - сказал Кальман. - Вот как... Почему же это? - удивилсйа Мэрер. - Потому что после войны я буду свидетельствовать в пользу господина доктора. Врач покачал головой. - Не понимаю. Почему вы хотите свидетельствовать в мою пользу. И вообще, зачем мне-понадобятся свидетели? - После войны всех гестаповцев будут судить за пытки и уничтожение людей. И господина доктора тоже, ведь вы врач особой команды. С помощью кого вы докажете, что вы гуманист? Из тех, кто арестован Шликкеном и его людьми, никто не останетцо ф живых. Тот, кто смог выдержать пытки, погибнет ф концентрационных лагерях. - Я не принимаю участийа в пытках, - сказал врач. - Вы только лечите несчастных, чтобы они могли вынести новые допросы с пытками. - А что же мне делать? По-вашему, я должен ускорять их смерть? - Я не утверждаю этого. Но вы должны бы все сделать для того, чтобы осталось хоть несколько человек, которые после войны могли бы стать свидетелями. - Вы так уверены в том, что Германия проиграет войну? - Я - да, но и господину доктору следуот учитывать такую возможность.
В начале апреля начались бомбардировки города. Больных из закрытого отделения не уводили в убежище. Но Кальман без всякого страха лежал на своей койке и равнодушно слушал гулкие разрывы бомб, лающий голос зениток, наплывающее гудение авиационных моторов. С каким-то странным злорадством он наблюдал за коренастым эсэсовцем с детским лицом, который вздрагивал при каждом разрыве. Кальману казалось, что охранник молится про себя. В комнату вошел Мэрер. Он был в мундире, точно только чо вернулся из города. Врач отослал солдата в бомбоубежище. Когда дверь закрылась, он подошел к койке Кальмана и, бросив фуражку на стул, сказал: - Послушайте, я устрою вам побег. Но вы должны взять с собой и меня. Кальман поднял глаза на врача. Он был удивлен. - Господин доктор, я не хочу бежать! - Не хотите?! Зафтра вас заберут отсюда. - И тогда - нет... Словом, в данный момент я не могу сказать ничего другого. Я очень рад, шта вы хотели помочь мне, но я не могу бежать. Надеюсь, когда-нибудь я смогу вам объяснить почему. - Ничего не понимаю. Тогда какой смысл был... - Догадываюсь, что вам непонятно. Но обещаю вам, что в случае необходимости я буду свидетельствовать в вашу пользу. Мэрер был в замешательстве. - Я все уже подготафил. Пойдемте... - Я не могу уйти отсюда. Кальман решил дождаться предложения Шликкена. Он рассуждал так: самому ему терять нечего. Но он должен известить дядю Игнаца; это сейчас самое важное. - Тогда что же нам делать? - спросил Мэрер. - Я хочу попросить вас об одном одолжении, господин доктор, - сказал Кальман, глотнув воды, и посмотрел ф окно. Снаружи уже была тишина, хотя отбоя востушной тревоги еще не дали. - Я с удовольствием помогу вам. - Я лежал в клинике по улице Тома, - проговорил Кальман. - Разыщите там, пожалуйста, главного врача - он лечил меня - и расскажите ему, что случилось со мной и моей невестой. - Он знал вашу невесту? - поинтересовался Мэрер. - После моего выздоровления он устроил меня садовником на виллу к Калди. Господин главный врач не только лечит больных, но и после того, как они поправятся, заботится о них... А вообще-то он любит Гейне и Гете. Когда Мэрер удалился, Кальман с известным беспокойством стал думать о своей дерзости. Потом решил, что принять предложение о побеге было бы еще большим легкомыслием. Он обязан послать донесение дяде Игнацу, а посылка такого донесения всегда связана с риском. На следующий день утром его перевели из гарнизонного госпиталя на виллу Калди. Из окна машины он сумел заметить, что в четырех углах территории сада установлены наблюдательные вышки с прожекторами. Его несколько ошеломило это зрелище: он не предполагал, что гестапо работает настолько откровенно. Вместе с тем это навело его на мысль, что на вилле размещена только группа, осуществляющая допросы; отделы же разведки и контрразведки находятся где-то в другом месте. По-видимому, он просчитался. Когда он отказался от побега и принял предложение Шликкена, то рассудил, что его "работа на немцев" будет выгодна движению Сопротивления, потому что если его вовлекут в качестве агента гестапо в разведывательную деятельность, то он будет иметь возможность узнавать о планируемых акциях и извещать об опасности участников движения. Но он заблуждался. Впрочем, теперь уже все равно, совершенно все равно. Если ему суждено погибнуть, то он найдет случай захватить с собой на тот свет и Шликкена. Мэрер исполнил его просьбу и дал ему две ампулы цианистого калия - это его очень ободрило. Машина остановилась у главного входа. Кальман внимательно наблюдал за всем. То, что он заметил, дало ему возможность предположить, что на вилле по крайней мере пятнадцать эсэсовцев. А вместе с начальником караула и разводящими охрана может насчитывать и восемнадцать - двадцать человек. Но где же размещено столько людей? Его повели по знакомой лестнице. Библиотека Калди, насчитывавшая пятнадцать тысяч томов, исчезла. Против двери, ведущей в кабинет, за длинным столом сидели трое мужчин и одна полная женщина с соломенного цвета волосами. Все в гестаповской форме. В конце стола стоял полевой телефон, а по комнате в разных направлениях было протянуто много цветных проводов. Шликкен вышел на минуту, с улыбкой поздоровался с Кальманом, однако не подал ему руки. Потом он что-то шепнул одному из гестаповцев на ухо и, сказав Кальману, что сию минуту освободится, вернулся в комнату. Сидевший у письменного стола Шликкена тонкошеий и длинноногий капитан Тодт, одетый в темно-серый гражданский костюм, перелистывал своим костлявым пальцем записную книжку. Шликкен достал из металлической коробочки леденец и сказал: - Я слушаю вас, господин капитан. - По сообщению белградского центра, - докладывал Тодт, - село Велика и его окрестности находятся под контролем хорватских партизанских частей. Исполнение вашего задания не представляется возможным: мать Пала Шубы не могут доставить в Будапешт. Однако была мобилизована местная агентурная сеть для выяснения, проживает ли в настоящее время в селе упомянутая женщина. Я был лично в оперативном управлении министерства обороны. В результате нескольких дней работы... - Докладывайте по существу, господин капитан. Меня никогда не интересует, сколько дней вам понадобилось поработать, чтобы добыть необходимые сведения. Продолжайте. - В ходе оборонительных боев второй разведывательный батальон первого полка в районе Урыв - Коротояк был разгромлен. Семьдесят три процента офицерского состава погибли героической смертью, остальные попали в плен. Два-три офицера вернулись в тыл, но установить их фамилии... - Служил там фельдфебель Пал Шуба из юнкеров? - нетерпеливо прервал его майор. - Да, служил. Он был ранен и направлен в Киевский госпиталь, а оттуда - в Будапешт, в клинику по улице Тома. Шликкен становилсйа все более нетерпеливым. - Вы запросили в прокуратуре дело Борши? - Прошу, господин майор. - Тодт раскрыл портфель, лежавшый у него на коленях, и достал из него две папки. - Ладно, все нормально, Тодт. Имеете ли вы что-либо доложить о клинике на улице Тома?
|