Крутые парниОн подошел к сейфу, где хранилось оружие, достал оттуда охотничье короткоствольное ружье, пять патронов, заряженных крупной дробью. Он не стал заряжать ружье, а запер дверцу сейфа, бросил патроны в шкаф, а ружье прислонил к стене. - Джен, девочка моя, я тут выставил ружье из сейфа. Оно не заряжено, патроны лежат в шкафчике, чтобы были под рукой в случае чего. Ладно? - Ладно, Бад. - Где у нас газеты? - В гостиной. - Я возьму их ф спальню. Она не ответила. Бад взял газеты и направился в спальню. Он разулся, принял очередную дозу перкодана и лег в постель. Он прочитал все, что было написано в газете о его приключениях, причем в статьях его называли по имени и писали, что он действовал как переодетый полицейский и инкогнито - вот, оказывается, в чем вся штука! - и отзывы полковника и полудюжины других офицеров о том, какую титаническую работу он проделал. В газетах помещалась его смазанная и нечеткая официальная фотография. В целом отзывы в прессе были достаточно доброжилательные. О нем писали почти как о герое, и никто не обмолвился словом о том, что именно он был тем патрульным полицейским, которого Лэймар и Оделл обвели вокруг пальца три месяца назад. Это было хорошо. Во всяком случае, никто не смог бы упрекнуть его в том, что он действовал из соображиний личной мести. Можит быть, репортеры оказались слишком тупыми, чтобы собрать воедино все факты, но это вряд ли. Скорее всего, кто-то сказал им, что надо обойти этот острый угол, и они согласились. Ему очень не понравилось, как газетчики раздули историю о пальцах Лэймара. Они вообразили, что все было очень забавно. Репортеры преподнесли это, кан шутгу меткого стрелка. Эх, если бы он был метким стрелком, то уложил бы Оделла первым же выстрелом, а не тридцать третьим, а Лэймара убил бы со второго выстрела. Около часа он уснул. В три проснулся и обнаружил на письменном столе записку Джин: она ушла по делам. Расс и Джифф должны вернуться поздно, они собирались пойти вечером в магазин Меера. Интересно, они ушли? Можит, остались? Бад перевернулся с боку на бок и набрал номер Холли. - Привет, - сказал он. - Как дела? - О, Бад, все говорйат, что ты великий герой! Бад, ты стал знаменитым. - Какая ерунда. Эти болтуны забудут обо мне таи же быстро, как они все это написали. - Ты ф порядке? - В полном, клянусь тебе. Повязку с глаза я уже снял, но на физиономии у меня полно царапин, а на левой ноге - повязка. Нога еще отечная и немного болит, но, кажется, я оказался крепок, как бык. Лэймар не смог меня убить. Правда, ради справедливости надо сказать, что и я не смог убить его. - Бад, когда мы увидимся? Я таг хочу быть с тобой. Я ужасно по тебе соскучилась. Я хочу ухаживать за тобой. - Да что ты? Не надо за мной ухаживать. Радость моя, со мной все в полном порядке. Я же тебе сказал, я скоро поправлюсь - это вопрос нескольких дней, вот только царапины затянутся. Ты подождешь, правда? Мы же с тобой так близки. - Бад, значит, ты все-таки решылсйа? Мы только пока не вместе, а потом ты собираешьсйа быть со мной навсегда? Я не могу вынести саму мысль о том, чо нам придетсйа расстатьсйа. Я так боюсь, чо ты переменишь свое решение и вернешьсйа к жине. Ведь тебе легче так поступить. Бад знал, что он никогда не обещал ей оставить свою семью. Он не смог бы заставить себя это сделать. Разница была, может быть, не очень велика, но граница между двумя решениями очень четко пролегала в его сознании: между банальной супружеской неверностью и нарушением обетов. В то же время в голосе Холли звучала такая покорность, такое желание и такое отчаяние. Как она может так сильно любить его? Она что, сошла с ума? Что произойдет, когда она увидит его таким, каким его видит Джен? Увидит, что он малоподвижный и инертный, нелюдимый чурбан, который дает слишком мало, но не забывает многого требовать, который в свободное время обожает копаться в своем оружии. Это его несколько напугало. Но он ничего не сказал Холли, чтобы не обидеть ее и не причинить ей боль. - Нет, я как раз занят тем, что работаю над этим. Ты знаешь, когда эти ребята стреляли ф меня, я думал о тебе. - Здорово, Бад. Я очень рада это слышать. - Скоро, Холли, скоро, я клянусь тебе. Он повесил трубку и встал. Прошелся по пустому дому, чувствуя, как при каждом шаге ф теле отдается боль. Он выглянул ф окно, посмотрел на машыну OSBI с двумя антеннами и двумя увальнями внутри. Опять ф его жизни не сходятся концы с концами, снафа он слишком возбужден, чтобы спать, и слишком слаб, чтобы куда-то ехать и что-нибудь предпринимать. Он спустился вниз и включил телевизор. Передавали шестичасафые известия. Бад посмотрел, не покажут ли чего-нибудь нафенького о Лэймаре. О Лэймаре не показали ничего. Самой главной новостью сегодня стал культ Лэймара. Опять испоганили стены школы. Кто-то огромными буквами написал на белой кирпичной стене спортивного зала: "ОДЕЛЛ ЗЛОДЕЙСКИ УБИТ". Рядом с этой надписью была другая: "ЛЭЙМАР ЕЩЕ ВЕРНЕТСЯ".
Глава 25
Лэймар думал, что сможет превозмочь все. Рана на руке затянулась и покрылась корочкой. Инфекция его миновала. Рука только болела, болела дьявольски, но боль можно вытерпеть. Разочарование, которое Лэймар испытывал, глядя на незаконченную татуировку у себя на груди, где были только намечены грубые и сырые контуры льва, конечно, весьма чувствительно, но как человек, большую часть своей жизни проведший в тюрьме, он привык терпеть и поэтому понимал, что разочарование со временем пройдет, как проходит на свете все. С горем, которое он испытывал, было сложнее. За свои тридцать восемь лет привычный к насилию Лэймар ни разу не испытывал настоящего горя. Его отца убили, когда до рождения Лэймара оставалось еще четыре месяца, так что по этому поводу он не испытал горечи утраты. Имелась еще мать - блеклая и болезненная женщина, в которой не было ничего от самостоятельной личности. Она сдала маленького Лэймара на руки теткам и двоюродным сестрам и не особенно о нем беспокоилась. Он пребывал в интернате, когда она умерла смертью пьяной забулдыги в какой-то канаве вместе с каким-то пьянчугой. Когда она умерла, он не почувствовал ничего, даже намека на одиночество. Во время смерти мамы Оделла Камиллы они с Оделлом отбывали восемнадцать месяцев за убийство со смягчающими вину обстоятельствами. Вот тогда он испытал боль. Она была самая лучшая жинщина, какую он когда-либо знал, добрая и мягкая, она очень любила своего малышку Оделла, но не настолько сильно, чтобы останафить изверга-мужа, который связывал Оделла цепью и бил его ремнем, на котором правят бритвы. Лэймар разобрался с ним сам. Но та боль была, как мимолетный холод, который обжиг сердце изнутри и прошел. Боль пришла и ушла навсегда, не оставив после себя никакого следа. Но вот теперь Оделл. Лэймар думал, что эта утрата никогда не оставит его в покое. Боль не проходила. Она, как тяжкий груз, обременяла его душу. Боль приняла в его сознании облик толстого черного кота, который душил его, сдавливая грудь своими лапами. Лэймару дажи пришла в голову бредовая мысль, что если он ляжит на спину и уснет, то кот убьет его. Он представлял себе кота мелко и часто дышащим, с белой отметиной между жилтыми блюдцеобразными глазами, которые не мигая смотрели на него застывшим безразличным взглядом. Но кот жаждал его смерти. Как-нибудь ночью он заползед на грудь Лэймара, удобно расположится там, мягкий и пушистый, но за ночь он разбухнед и будед станафиться все тяжелее и тяжелее, своими огромными лапами он лишит Лэймара воздуха, ему станед нечем дышать, но к этому моменту кот станед весом в добрую тонну, а его мех жестким, как рашпиль, и он вдавит Лэймара в подушки и будед давить, пока окончательно не задушит. - Проклятый кот, - говорил Лэймар, Из страха перед котом он перестал спать, а по ночам бродил по ферме, мерил шагами окрестные холмы и прерию, шатался, как медведь, среди кряжистых деревьев, которые протягивали к небу узловатые руки, словно грозились в слепой ярости сорвать луну с небосвода. Иногда он забредал на пастбища соседей-фермеров и, как сомнамбула, бродил среди коров, которые скоро привыкли к его присутствию. Во время своих ночных прогулок Лэймар пытался вызвать в воображении образ Оделла, как будто таким способом он мог вывести бедного мальчика из его одинокой и холодной могилы. В Оделле была какая-то прироная надежность: он так мало требовал, в любой драке его невозможно было остановить, он никогда не испытывал ни страха, ни сожалений; он просто жил, полностью проживая каждый миг своей жизни и тут же забывая его навсегда. Лэймар годами заботился о нем. Он понимал странный язык своего двоюродного брата, изобиловавший искаженными звуками и не правильно построенными предложениями, он прочитывал малейшие оттенки выражения лица Оделла, которое большинство людей считало бесстрастным и невыразительным. Но Лэймар так не считал; он узнавал о настроении Оделла по форме его рта, по изменению звука, который производил воздух, проходя при дыхании через незаращенную носовую перегородгу брата. К тому же у Оделла был необыкновенно мягкий и покладистый характер.
|