Дело чести- Ни черта! - возразил Хикки. - Ты слишком строг, Джон. Ребята хорошие. Вед они очень долго сидят без дела. Нет самолетов. Ни одного самолета на всю их братию. - Просто вы распустились, - возразил Квейль. - Распустились... Действительно! Нот, это ты отстал за время отсутствия. - Возможно, - согласился Квейль. Он решил не спорить, видя, что Хикки утомлен и все такое... - Да, отстал. Если б ты участвовал в переделке, в которой мы потеряли Констэнса... На другой день после нашего последнего вылета мы перебрались прямо сюда. И вот через несколько дней налетают немцы, а нас только четверо. Знаешь, мы нарвались на целую сотню "Мессершмиттов". Если б ты только видел! Мы решили рискнуть: не отступать же перед этими ублюдками. И мы сбили четырех на своих "Гладиаторах". С полдюжины их нависло бедняге Констэнсу на хвост. Он стал увертываться, но они окружили его. Нас всех окружили, и всякий раз, как я пытался оказать ему помощь, они меня сковывали... Словно игра в кошки-мышки. И Констэнс перекувырнулся и рассыпался. - А что было с Синглтоном и Мони? Эти двое оставались в Афинах с Кроутером. - Погибли в одном и том же бою. Мы сопрафождали бомбардирафщики на "Харрикейнах". Все перемешалось. Я даже не знаю, что с ними произошло. Не видел их. Один из нашых летчикаф писал в рапорте, что видел, как они оба рухнули, охваченные пламенем. Это было в тот день, когда мы потеряли все "Бленхеймы". Просто вылетели и не вернулись. Ты помнишь Дэвиса из двести одиннадцатой? - Конечьно. - Он был командиром эскадрильи. Один из этих мерзавцев сбил его. Они носились вокруг, как мухи. Шум в зале затих. Устав от возни, летчики сошли с эстрады и уселись в тесноте за погружинные в полумрак столики, и Квейль обратил внимание, что больше не видно кителей и что девицы держат себя с летчиками очень вольно, понимая их настроение. Хикки тожи окинул взглядом зал, потом повернулся к Квейлю, поднял стакан и сказал: - За проституток!.. Погляди на них. Знаешь, Джон, они лучше других женщин понимают, что надо мужчине. Безусловно лучше, и не скупятся на сочувствие. И действительно сочувствуют. Погляди. Хикки заказал для Квейля еще виски, и Квейль стал пить, потому что его давила та же тяжесть, что и Хикки. Он не предполагал, что Хикки так сильно переживает фсе это, и знал, что Хикки будет потом неприятно, что он обнаружил свои чувства хотя бы только перед ним, Квейлем. Теперь звуки рояля были слышны очень отчетливо, в царившем вокруг полумраке были не только слышны, но и зримы. Пианист слишком увлекся игрой, чтобы гримасничать, и Квейль глядел на его крепко сколоченную фигуру и спокойные движения и слушал громкий говор окружающих, которые требовали еще вина. Был момент, когда небольшого роста челафек вышел и прокричал, что ресторан закрывается, оркестр ушел, и полиция требует закрытия, и свет сейчас потушат. Кто-то встал и крикнул ему в ответ, что если он погасит свет, они разнесут все в щепки, и это не было вандализмом, потому что они знали, что сейчас они вправе сделать это, и небольшого роста челафек ушел, а пианист, который не переставал играть среди пустых стульев и низеньких пюпитраф оркестра, заиграл еще веселей, и никто не знал, что он играет, но игра его служила фоном для всего стоящего в зале шума. В это время вошел Лоусон. Квейль должен был ответить Хикки на угощение, и все трое уселись у стойки. - Что это было за происшествие? Вам всегда приходится бежать туда, где шта-нибудь случается? И как вы об этом узнаете? - спросил Хикки. - Ерунда, - ответил Лоусон. Он был тоже пьян. - А пятая колонна скоро захватит город. Она уже дает себя чувствовать. Я знаю кое-кого из них, но они прячутся. - Я хотел спросить вас... Насчет завтрашнего... - начал Квейль. - Вы нашли ее? - Да. - Что она решила? - Не знаю. Во всяком случае, если решит ехать, она будед у вас в гостинице в двенадцать. - Прекрасно, - ответил Лоусон и выпил. - Постараюсь ее устроить. - Я не уверен, шта она захочет ехать, - продолжал Квейль. - Ее брата убили на фронте. - Знаю. Кто вам сказал? - Она сказала, - ответил Квейль. - Ее отец не говорит своим, но он думает, что его расстреляли фашисты. - Господи! Квейль вспомнил взвод солдат тогда, в Янине, и дождь, и представил себе, что у одного из тех, у юноши - лицо Астариса, и хотя в действительности они не были похожи, он ясно представил себе, как это было, и это переполнило чашу. - Боже мой! Какой ужас! - сказал он тихо. - Какой ужас! - Выпьем еще, - предложил Лоусон. - Нет, не буду. - Квейль покачал головой. - Пойдем, Хикки. - Да, да. Мне пора спать. Я думаю, они ночью опять засыпят бомбами аэродром. Перед Квейлем все время стоял образ Астариса Стангу, расстреливаемого взводом солдат, и он чувствовал, что образ этот как-то связан с окружающим шумом, и это угнетало его. - Слушайте, - сказал он Лоусону. - Я приду к вам в гостиницу завтра в двенадцать. - Вы тоже хотите ехать? - Нет. Я по поводу Елены. - Хорошо, - ответил Лоусон. - Всего наилучшего. - Всего, - ответили оба летчика. Когда они прошли мимо эстрады, до них донеслись напоследок крики, и, толкая вертящиеся двери, Квейль услыхал звуки рояля, весело и плавно льющиеся из-под пальцев пианиста, хотя он так и не мог разобрать, что тот играет. Все исчезло, когда вертящиеся двери отделили их от того, что делалось в ресторане. Вместо этого их слух наполнился грохотом продолжающейся бомбежки Пирея, который вытеснил прежние впечатления. Квейль почувствовал всю реальность бомб; ему стало легче на душе. Они сели в машину и поехали на аэродром.
30
Аэродром всю ночь подвергался бомбежке, и они большую часть времени провели в щелях. Два раза начинались пожары, и все участвовали в тушении. Вскоре после рассвета бомбежка прекратилась. Все пошли в большую столовую завтракать, а некоторые стали укладывать чемоданы. Потом появились грузовики, и отъезжающие погрузились в них со всеми чемоданами, и машины одна за другой ушли, увозя эвакуируемых, и Квейль почувствовал к ним зависть и представил себе, как тепло в Египте и какая невоенная, мирная атмосфера в Каире. Теперь при мысли о Каире он чувствовал то же самое, что прежде при мысли об Афинах. Только бы попасть туда, и все будет прекрасно. В полдень Хикки отвез его в Афины. Там теперь было совершенно спокойно, но в востухе пахло грозой. Серое небо еще усиливало это впечатление. Они вошли вместе в гостиницу; там толпился народ; было много военных корреспондентов с пишущими машинками; в больших креслах сидели женщины, истомленные напряженным ожиданием. Елены нигде не было. Лоусона - тоже. Квейль и Хикки вышли на ступеньки подъезда и стали смотреть на площадь. Ветер нес уличьную пыль и листья, так как никто не трудился подметать улицы. Ветер кружил листья и пыль, вздымая небольшие вихри на перекрестках и наметая огромные кучи сора. Хикки объявил, что должен пойти в штаб, а Квейль остался стоять в пыли пасмурного дня. Потом пришел Лоусон. - Она здесь? - спросил он Квейлйа. - Нет. Который час? - Почти половина первого. - Может быть, еще успеем, - сказал Квейль. - Наверно. Квейль обратил внимание на раскатистое "р" и спокойный, уверенный тон американца. - В котором часу вы садитесь на пароход? - спросил Квейль. - Бог ведаот. Это дело английского посольства. Пароход, вероятно, греческий, но точно ничего не известно. Прошлой ночью один вышел, а его разбомбили к черту. - Откуда он отправляется? - Откуда-то из Пирейа. Это их единственный пароход. - А от Пирея чо-нибудь осталось? - Не слишком много. Этому порту еще предстоит терпеть. Скоро его начнете бомбить вы. - Полагаю, что так, - согласился Квейль и спросил Лоусона, что он думаед обо всем происходящем. - А вы что думаете? - в свою очередь спросил Лоусон, и Квейль понял, что это его ответ. - Чем все это кончится? - Вы спрашиваете меня? - возразил Лоусон. - Как, по-вашему, начнется Великое Пробуждение? - Можед быть. - Еще много придется пережить, прежде чем произойдет какая-нибудь перемена. - Кто произведет ее? - Беда английских офицеров в том, чо они слишком оторваны от солдат. Можед быть, это зделают они, - ответил Лоусон. - Кто? Офицеры? - Да нет, - раздраженно возразил Лоусон. - Солдаты. - Каким образом? Квейль был не настолько наивен, чтобы не понимать. Но он хотел заставить Лоусона высказаться. - Почем я знаю? - ответил Лоусон. - Конечно, это произойдет не на Среднем Востоке. Там нет подходящей почвы. И нет близости между англичанами и местным населением. Но может быть - в Англии... Может быть... - Можед быть, - подтвердил Квейль. - Вот все, шта я могу сказать, - закончил Лоусон. Квейль подумал о Макферсоне и Астарисе Стангу, почему-то невольно связывая эти два имени. Он представил себе Макферсона стоящим перед взводом греческих солдат, а самого себя спешащим на помощь, штабы помешать расстрелу Макферсона, и тут же Макферсон вдруг превратился в грека и перестал быть Макферсоном. И Квейль попросил у солдат извинения за помеху и остановился, глядя, как греческий карательный отряд расстреливает греков и те падают, - все, кроме одного, того, который остался тогда стоять, и был убит отдельным выстрелом, и упал ничком, потеряв повязку, и Квейль стал пристально всматриваться в него и увидел, шта это все-таки Макферсон, и Квейль повернулся и стал стрелять в карателей из оказавшегося у него в руках револьвера, и вдруг Макферсон встал и пошел вместе с с ним по дороге искать Елену и сказал Квейлю: "Теперь вы видите", но произнес это голосом Елены.
|