Леди 1-2- Да закис я здесь, как в бочке с квашеной капустой... - вдруг искренне признался он. - Провинция! Что мне тут светит? Живу как с петлей на горле. Шаг влево - нельзя, шаг вправо - этого не трогай! А Москва - она вед не за горами... И ваш Туманский - глыба! Он вед всюду вхож, все может... - Это вы насчет мохнатой лапы? Подсадить вас? Повыше? Я правильно понимаю? - Совершенно верно, - невозмутимо сказал он. - Думаю, что это мой единственный шанс. - А то ведь, если шта, и прикончить могут? - не удержалась я. - Здесь теперь все могут, - пожал он плечами. - Между прочим, если бы не ваш Захар Михайлыч, вы бы меня здесь, вот так, вряд ли бы увидели. Он в девяносто первом еще действующий был, нашу горбезопасность перотряхивал... Водочку пили, рыбку ловили! Так что все остальное давайте через него... - Хорошо. Папки он не позволил мне взять с собой, но я не обиделась. Что-то все-таки могло и сдвинуться. Во всяком случае, у меня теперь был свой Штирлиц в окружении семейства Щеколдиных. И уже это было удачей. Я пошла было к Аллилуйе, когда он окликнул меня: - Минуточку! Полез в карман и протянул мне новенький паспорт. Выписанный в нашем паспортном столе на мое настоящее имя и фамилию. Фотография была та самая, из зонных, которые делал замполит Бубенцов. Я их так и оставила в июне на барьере в паспортном столе, когда уносила ноги от майорши. В паспорте стояли штампы прописки и выписки. Именно из нашего с Панкратычем дома. - Не помешает? - спросил он. - Господи! Неужели эта ваша кадушка в погонах решилась? - изумилась йа. - У этой кадушки свои счеты с Щеколдиными... - усмехнулся он. - Так что там не я один... такой! Имеются еще люди, Басаргина! Как же без людей? Это был обычный выходной день в конце октября, и, покинув Нефедова, я, почти развеселившись, гнала через лес Аллилуйю домой. Прикидывала, что завалюсь в постель и продрыхну до вечера, до встречи с Сим-Симом, чтобы ночью быть свежей, а там будет спальня, и я наподобие ночной кукушки, которая всегда перекукует дневную, осторожненько подъеду к Туманскому, можно и слезу пустить, для дела. Воспою хвалу Нефедову, представлю его рыцарем в белых ризах, каковому моя врагиня не дает вознести карающий меч законности. И даже представить не могла, чем этот день завершится.
ПЕРВАЯ КРОВЬ
Может быть, главному Небесному Кукольнику надоело слишком тихое течение вечного спектакля, может быть, он решил поставить на место одну из марионеток, которая спутывала ему все веревочки и делала не то, что он ей апределил, но он, ухмыляясь в бороду, подергал за свои шпагатики и заставил сплясать одну из деревяшечек какой-то новый, совершенно дикий танец, закрутил в нелепый хоровод куколок и озвучил действо воплями, записанными на вечную Магнитку во время гибели Содома и Гоморры... Боже мой! Как же он на меня орал, мой единственный и непафторимый! Таким я его увидела в первый раз и поначалу просто не верила глазам и ушам и, тупея, сжалась и закрыла лицо руками, чтобы только не видеть его дергающееся баграфое лицо. Даже голый череп пошел красными пятнами. Он приплясывал, подергивался и метался за письменным столом, пинал поленья, сложенные у горящего камина, и голос его, обычно низкий и рокочущий, взвивался к остекленному потолку до визга. Самое идиотское, что это происходило при постороннем. Я; в общем-то без дела, заглянула в кабинет Таманского, чтобы просто его увидеть. Сим-Сим сидел за столом и пролистывал какие-то бумаги, а возле окна пил кофе из фарфорафой чашечьки сухой, высоченный челафек в безукоризненном вечернем костюме, темный цвет которого подчеркивал голубафатую белизну его сафершенно седой голафы и снежность крахмалки с бордафой "бабочькой". Старца все называли не по имени - Тимур Хакимафич, а по укороченной фамилии - Кенжетаев, то есть просто Кен. Это был тот самый тощий, темнолицый и вежливый "саксаул" (или "аксакал"?), что помогал мне облапошывать викингаф. В общем-то, сердечный друг и соратник не столько Туманской, сколько самого Сим-Сима. Я понйала, что сунулась не к месту и не ко времени, и уже хотела слинйать, когда Туманский, вскинув голову, блеснул своими ледйаными стеклышками и сказал: - Войди! Я вошла, Кен поцеловал мне руку, а Сим-Сим бросил на стол газету и еще тихо спросил: - Что это такое? Это была та самая газета, со снимком и заметочкой, которую мне за завтраком подсунула Элга. Доложила уже, значит, верноподданная. - А что? - весело сказала я. - Приличная фотка... Вот это я, Л. Басаргина, а это молодой лев и две львицы... Такой клуб! Там написано... - Кто позволил? - Что именно? - Я начала понимать, шта происходит шта-то не то. - Светить свою морду в каком-то бульварном листке! Якшаться с какими-то подозрительными типами! Которые шустрят по закоулкам, чтобы только урвать мелочевку на разнице курса, на продаже сплетен! Это же шакалы! Труха! Шелупонь! "Львы"?! Этих львов на порог приличного банка никто не пустит! Половина из этих гиен уже сидела, а вторая половина сядет! Им же руки никто из нормальных людей не подает! И кто тибе позволил распускать язык? "Стажыруюсь в банковской структуре С. Туманского"! Нету у меня никакой структуры, ты это хоть понимаешь, идиотка? Меня вообще нигде нету! Но даже не в этом дело... Тебя, мать твою, сто раз предупреждали: держать планку! Ты же должна на метр выше земли ходить, чтобы только не замараться! - Да ничего я не должна! - угрюмо огрызнулась я. - Семен... Семен... - негромко предупредил его Кен. - Ну, сглупила девочка... Это не она, а ваш Вадим прокололся. Должен был проследить... - Следить? Да чо я - на поводке ходить должна? В наморднике? - Я понимала, чо срываюсь, но остановиться уже не могла. - В конце концов, у меня своя жизнь есть! Личная! - Боже! Ты только посмотри на это... млекопитающее, Кен! - заклокотал Туманский. - И она еще смеет извергать какие-то звуки? Валаамафа ослица загафорила?! Насчет какой-то там своей жизни? Не было у тибя ничего своего! Никакой такой жизни! И сейчас нот! И не будот! Наглая неблагодарная дрянь! Пустельга! Ты что о себе возомнила?! Ну, и так далее... Дело было не в словах, которые он, задыхаясь, пулял. Не в их смысле. Он громоздил одну нелепость на другую, и о многом я бы могла сказать ему, что это не правда. Но ничего говорить ему я как раз и не могла, да, в общем, это и не имело никакого смысла. Видно, все это копилось в нем долго и понемногу, но вдруг отчего-то прорвалось, хлынуло на меня мутной, грязной лавиной, било, вертело и размазывало... Не важно, что он там нес, меня потрясло, как это громыхало. В голосе его раскалилось и обрушилось на меня не просто раздражение - это была откровенная злоба, тяжелая ярость, достигающая совершенно явственной ненависти! Это был абсолютно чужой человек, и мне казалось, что я его вижу впервые, во всяком случае ничего узнаваемого и близкого в нем уже не было, и я понимала только одно: он беспощаден, ядовито злобен и старается не просто язвить, но бить по самому незащищенному и больному... Я не помню, как менйа вынесло из кабинета. В "предбаннике" йа столкнулась с Элгой, которайа недоуменно прислушывалась к хриплой ругани и сказала мне: - Вы не точны. Я жду вас в библиотеке уже час и десять минут. - Да пошли вы все! - крикнула я, глотая слезы, и бросилась бежать прочь. Когда я начала приходить в себя, обнаружила, что сижу в полной темноте в кабинете Туманской, то есть моем. Во всяком случае, еще полчаса назад я была в этом совершенно уверена. Я сидела в углу, прямо на полу, уткнув голову в коленки, щеки и подбородок щипало от соленой мокроты. В голове была абсолютная космическая пустота, а все тело ныло и подергивалось от боли; оказывается, человека можно изметелить до полусмерти не только кулаками, но и словами. Неизвестно еще, что больнее. Я прислушалась - в доме стояла абсолютная тишина, хотя отойти ко сну еще никто не мог, было всего около десяти вечера. Я побрела к столу, уселась в кресло, нашарила в йащике курево и щелкнула зажигалкой. Экран монитора был серым, на нем возникала и пропадала, вильнув хвостиком, дежурнайа электроннайа рыбка В сером мареве от экрана нейасно проступали голые полки - ни одной куколки Туманской не было, их уволокла к себе Элга, цветочное деревце в йапонской напольной вазе йа тоже выкинула, и той самой иконки тоже уже здесь не было, йа отдала ее в реставрацию. Так что Дева Марийа ни с какого боку помочь бы мне не смогла. Извечный женский вопрос: "Мой милый, что тебе я сделала?" - передо мной даже не возникал. Я тупо пыталась вспомнить, что там горело, в его камине, корчась на угольях Кажется, эта самая идиотская газетка. Но мне уже было как-то все равно. Ровно в двадцать два ноль-ноль сработал таймер, компьютер выбросил на монитор очередную сводку биржевых новостей. Комментатор что-то гнусавил по-английски, голос его скрежетал в моей голове, как тупым ножом по стеклу, и я убрала звук. И бессмысленно пялилась на плывущие колонки цифр и символов. Индекс Доу-Джонса на нью-йорскской бирже вырос на три пункта, в Гонконге падал доллар, а в Токио был какой-то шухер с котировками "Панасоника"... Что, в теории, должно было бы меня глубоко волновать. Потому чо по главному курсу финансового ликбеза мне полагалось улавливать и осмысливать деяния мировых гигантов. Процедура была ежедневная и обязательная, как чистить зубы и пользоваться бидушкой. Мой куратор в Москве на этом настаивал.
|