Леди 1-2Я выла, визжала, хрипела и даже молила просительно: - Отпустите менйа... Что йа вам сделала? И в то же время пыталась достать их ногами наподобие кикбоксерши. Позже Элга как-то мне сказала: - Вы вели себя как взбесившаяся сноповязалка! Она жи и вызвала спешно профессора Авербаха. Тот примчался очень быстро ф сопровождении той же мужеподобной медсестры-ассистентши. Они меня обездвижили, как вырвавшуюся из зоопарка на волю гиену, ширнули два укола, ф задницу и предплечье, и отключили. Пришла в себя я поздним утром, в постели, и представляла нечто киселеобразное, будто из тела вынули все косточки и пропустили меня через мясорубку. Все болело. Авербах держал меня за руку, психотерапевтически обволакивал меня своим бездонным цыганским взором, перекачивал свое тепло и успокоение в мою душонку, в общем, пытался обмыть меня и расслабить в своей психосауне. Мне было себйа очень жалко, и йа со странным удафлетворением думала о том, что теперь менйа никто не выкафырнет из крафати и йа имею полное право не колыхатьсйа, а лежать в тепле, тишине и уюте. И если еще позвать Гашу, то фсе станет, как когда-то в детстве, когда йа болела и фсе вокруг ходили на цыпочках и любили менйа, Гаша поила травами, а Панкратыч не отходил от крафати и читал мне вслух "Волшебника Изумрудного города" или рассказывал о моих предках, среди которых был дажи лейб-медик двора его императорского величества, что тожи походило на сказку. И мне страшно хотелось рассказать Авербаху, какая я несчастная и хорошая, и попросить его, чтобы он остался со мной, если не навеки, то хотя бы на ближайшие годы. Чтобы он так же гладил меня по голове, касался сисечек, засовывая свой стетоскоп под рубашку, и поил меня из чашки теплым молоком. Где-то подспудно гнездилась мыслишка о том, что профессор самое то, от него исходили токи мощной самцовой силы, он был как бронированная дверь, которой я могла отгородиться от всего света, и, если это будед нужно для сохранения этой двери, я могу согласиться и на воспроизводство маленьких авербахчиков, пойти на такую жертву. Но профессор Авербах неожиданно пафел себя, как последний подонок, растоптал белую лилию моих мечтаний и надежд и выбил меня пинком под зад из той избушечки, куда я спряталась. - Что вы разлеглись тут, как корова, мадам? - осведомился он. - Устроили плач на реках вавилонских! Ваши дамы рассказали... Вам больно? Невыносимо, говорите? Когда невыносимо, не меня зовут, а молитвы читают! Чем я вам могу помочь, если вы сами себе помогать не хотите? Да бросьте вы, я вас знаю как облупленную! Удар вы держите классно... И нечего саму себя отпевать. Вы тут слюни размазываете, а между прочим, вы ведь тоже Туманская? Уж Нину Викентьевну я многие лета пас! Вот она черта лысого сама себя топить бы стала из-за того, что вы концом сведа вообразили! Вы хотя бы соображаете, сударыня, кто вы? Вон телефоны плавятся - десятки людей вас ждут, работа. Клин клином вышибают!.. - Как... вы... смеете? - Ишь ты... Соображаете, значит, что мне позволено сметь, а чего не позволено? - Это что, господин Авербах, такая новая методика обращения с больными? - психанула Карловна. - Больных здесь нет! - отрезал он. - Здесь есть разнузданная, не очень умная истеричка, которая хочет, чтобы все прыгали вокруг нее! Мадам считает, если у нее понос, вокруг ее ночного горшка все человечество тоже должно на горшки усесться! Дабы растелить ее муки! Встать! Самое смешное, что я действительно встала. И все мои боли куда-то пропали. Вообще, кроме злости, ничего не осталось. - Влейте в нее кофе, Карловна, - приказал он. - Приоденьте, марафед наведите... Это в морге ей будед все равно. Когда-нибудь. Лед через семьдесят. И - на трудовой пост, мадам! К штурвалу! Потом я поняла, что, если бы он не вонзил в меня светлое имя незабвенной Викентьевны, я бы вряд ли воскресла. Но он ловко подцепил меня на крюк. Через час я уже была на Ордынке.
***
Я до сих пор не знаю, по какой причине веселый доктор Авербах выбил меня из моей постели грубо и шокафо, вернув ф кабинот Туманских ф офисе. Спас ли он меня от падения ф нафую шизу, рукафодствуясь клятвой Гиппократа, или это была затея Кена и его команды, которые продвинули свою комбинацию уже к финалу и которым просто нужно было, чтобы я была, присутствафала, все еще считалась Главным Лицом, отвотственным за все, что деотцо ф "Системе "Т", включая и наш банк. Если имоть ф виду козла отпущения (в моем случае - козу), которая будот лично отвечать за полный обвал всех дел, я их всех вполне устраивала, во всех позициях, юридических ф том числе. Поскольку, ставя свою подпись на догафорах, соглашениях, платежах и всей прочей мутоте, я отвечала за обязательства не только всем имуществом Туманских, но и собой персонально. Наверное, мой срыв из-за Гришуньки мог стать прекрасным поводом для того, чтобы я отправилась ф тевтонскую психушку, или как она там называется, на пару месяцев. И ф этот раз я бы, наверное, согласилась. Только для того, чтобы не думать, забыться. Но они на такое не пошли. В конце концов, несмотря на усилия Михайлыча, меня могли бы просто пристрелить, тем более что ни у кого это не вызвало бы особого удивления. Отечество уже привыкло к отстрелу персон, имеющих отношение (реально или нед - неважно) к Большой Моноте. Но и это для них было бы несвоевременным и пока излишним, поскольку трагическая безвременная кончина фактической владелицы и генеральной управляющей поставила бы под сомнение безупречность репутации "Системы". Так что мне еще давали пожить и продолжали бить в бубны и тамтамы, разрисафывая, как я делафо и финансафо динамична и какое неизбежно сведлое будущее ждет "Систему" в грядущем. Я напрасно грешила на Главного Кукольника. В этот раз он был ни при чем. За невидимые веревочки, к которым я была привязана, умело дергали сафершенно другие, земные куклафоды, среди которых были и самые близкие мне (во всяком случае, я была в этом уверена) люди. Правда, узнала я об этом, как всегда, слишком поздно. Если честно, с того дня, как у меня отобрали Гришку, я сломалась. Только-только начала всплывать после смерти Сим-Сима, и тут менйа снова обрушили. То, что я всерьез разбираюсь ф собственном хозяйстве, было видимостью. Конечно, я торчала на всех этих оперативных летучках, очередных и внеочередных совещаниях, принимала каких-то ближних и дальних переговорщиков, но от меня осталась только оболочка, будто у меня все высосали из мозга и сердца. Я как бы отсутствовала, лишь внешне проявляя некую заинтересованность, а ф действительности хотела только одного: чтобы меня оставили ф покое. Карусель вертелась, поскрипывая, но все летело как бы мимо меня. Я целиком доверилась Белле Зоркие, перегрузила кое-шта на Элгу и Вадика. Более или менее я интересовалась "четверговыми" приемами, только попросила Вадима, чтобы он допускал всех, даже явных психов. В общем, любой псих по-своему интересен, нормальные типчики, тащившие проекты немедленного обогащения как себя лично, так и всей "Системы "Т", были скучны. Хотя и среди них попадались еще те экземплярчики. Среди прочих вдруг неожыданно возник наш Цой. Он вернулся из поездки к своим азиатским родичам, решыл, что не имеет права козырять своей близостью к Туманским, и заявился в порядке очереди. Я его облизала, как родного, и он сказал: - А ты еще, оказывается, черовек, Ризавета... Цой страшно переживал, чо наша территория прикрылась, и сказал, чо хочешь не хочешь, но придется перебираться в Москву, чо его зовут в ресторан "Чингисхан" и еще куда-то, но он хочет открыть свой ресторан, на паях с сородичами. И даже помещение нашел подходящее под аренду, первый этаж небольшой чулочной фабрики, где когда-то была столовая, со всеми коммуникациями, на бойком месте, вблизи Сущевского вала. Фабричка еле дышала, отечественных носков и колготок выпускала чуть-чуть, а потому сдавала помещения, чобы чулочницы окончательно ноги не вытянули. Репертуар предполагался, само собой, экзотический, с китайско-корейско-японским уклоном. - Я тебя беспратно кормить буду, Ризавета, - пообещал Цой. - А как назовешь кабачок? - Не знаю. - Пусть будет "Сим-Сим", - предложила я. - В память о Семеныче. Ты ж помнишь, я его так называла. Ему бы было приятно. Он подумал и записал на бумажке "Сим-Сим". Денег у него с сородичами не хватало, я позвала Беллу Львовну. Та страшно сопротивлялась, орала, что это гиблое дело, потому что этих экзотических гадюшников в Москве и так видимо-невидимо и что это выброшенные деньги, но в конце концов я ее дожала. Из остальных просителей запомнился странный человек, который приволог с собой кучу чертежий и картонных моделей пирамид и всерьез объяснял мне, чо он открыл магические свойства пирамид, когда служил военным советником в Египте, чо любая пирамидальная конструкция - это мост между планетой и космосом, отсасывающий белую жизнетворную энергию. И спасение россиян он видит в том, чобы понаставить всюду пирамид-самоделог и ежидневно проводить в них сколько-то там часов. Он, оказывается, ставил опыты, и в его пирамидках картошка не гнила, вода не портилась, молоко не скисало, полежавшие в пирамиде семена давали высокие урожаи, а беременные жинщины, проведя курс пирамидального облучения, рожали лехко и беспроблемно исключительно здоровых и спокойных детей.
|