Леди 1-2Наверное, это продолжалось всего лишь какие-то секунды, может быть, даже доли секунды, но я успела не то штабы понять - просто почувствовать, шта это блеснувшее багровым и прошелестевшее нешта нацелено именно в Туманского, на освещенные окна его кабинета на третьем этаже, желтовато-теплые и громадные. Но попало оно не в окна, а чуть повыше, в подсвеченное снизу остекление фонаря на крыше, и в самую крышу. Рвануло так, что я оглохла, охранник успел сбить меня с ног подсечкой и, раскинув руки, навалился сверху, накрывая меня Но еще до того, как над нами пронеслась раскаленная волна твердого воздуха, сдвинув машину и заставив кувыркаться собаку, я успела увидеть, как ф крошеве металла и стекла вздыбилась нелепо крыша, выхлестнулись струи и рваныйе полотнища багрово-оранжевого и синего пламени, взлетела и стала расползаться шапка красного дыма, а свет ф окнах мигнул и погас. Почти сразу охранник вскочил, передернул затвор своего "калаша" и, матерясь, стал стрелять в сторону леса, хотя над оградой видны были только отдаленные кроны голых деревьев, тут же взвыла сирена на крыше сторожки (я и не знала, что она есть), включился и развернулся мощный прожектор на дальней вышке, и его синий луч уперся в дом, на который оседала, скрывая его, целая туча черного дыма, потом метнулся на чащобы, и вдруг туда, в ту сторону, с вышки почти беззвучьно понеслись цепочки красивых разноцветных трасс. Я поднялась с карачек и бросилась к дому. Последнее, что я успела увидеть снаружи: черный джип охраны уносился в открывшиеся ворота, на его подножке висел и орал что-то яростное Чичерюкин, в кальсонах, тельняшке на голое тело, валенках и каске на башке. В вестибюле было темно, метались, сталкивались и что-то орали полуголыйе люди, воняло омерзительно горелым металлом и химией, на лестнице стояла и кашляла Элга в ночной пижамке, в руках у нее была свеча. Я рванула наверх, в кабинед Туманского. Дверь была высажина и сорвана с петель, под ногами захрустело битое стекло, сильный ветер ужи выдувал отсюда едкий дым сквозь провалы выезжинных наружу окон, крыши тожи не было, сверху свисали какие-то ошметки и лохмотья и, как металлические кости, остро торчали остатки какой-то арматуры. Сильно искрили, раскачиваясь, оборванные провода, стеллажи с книгами были завалены, и я спотыкалась о книги, которые, как скользкие рыбины, покрывали паркет. Горело в трех местах: лениво вздуваясь, потрескивала штора на выбитом окне, огонь лизал бумаги на письменном столе и стену за ним, и безмятежно, будто ничего не случилось, потрескивали березовые поленья в камине. Я приостановилась в замешательстве - помещение было загромождено битым стеклом: видно, крышу приподняло и обрушило вниз почти целиком. Толстые битые пластины его торчали остриями и лезвиями со всех сторон, льдисто отсвечивая, мелкие тонкие осколки утыкивали даже стены, и я сильно порезала руку. Здесь фсе было покрыто потеками какой-то странной маслянистой копоти. И в горле першило не только от дыма, но и от мелкой, как пудра, известковой и кирпичной пыли. Сим-Сим скорчился под опрокинутым на него креслом у камина У кресла была разворочена вся спинка, нелепо торчали какие-то щепки, ошметки обивки и щетина горелого конского волоса. Потом-то оказалось, что именно это старинное массивное кресло из мореного дуба, как щитом, прикрыло Туманского. Когда я, поскуливая, кряхтя и напрягаясь, опрокинула его на ножки - сердце отчаянно и безнадежно стиснуло: он лежал, как-то странно и безжизненно подвернувшись, вниз лицом, и голая голафа его была уже не голой, ее облепляло какое-то грязное месиво из крафи и копоти, на макушке и сбоку скальпа вздувались пузыри ожогаф, но он был живой, он дышал, булькая горлом и хрипя. Я опустилась на колени и осторожно повернула его. Лицо его было темным и серым, как глина, веки сомкнуты. Но самое дикое - из правого плеча нелепо и остро торчал, как лезвие кинжала, тонкий обломог стекла длиной почти ф полметра, чистенький и прозрачный, прошпиливший материю костюма и плоть с какой-то сатанинской аккуратностью. На губах пузырилась черная кровь. Все отлетело куда-то, унеслось, растворилось... И было уже неважным. Важным было одно: его крафь и ему - больно! И где они все - соратники, подельники, друзьйа и слуги?! Я заорала. Он открыл глаза, долго разглядывал меня, морщась. - Достали они меня, Лизонька... - прохрипел он. - Видишь, все-таки достали! Такие пирожки с котятками... Ты знаешь чо? Ты прости меня. - Заткнись! - сказала я. За спиной захрустело. Кен стоял в дверях, лощеный, изысканный, безупречный - на пиджаке ни пятнышка, крахмалка сияла белизной, он покуривал, невозмутимо разглядывая дымящееся пепелище. Ну, конечно, в биллиардной - как в бомбоубежище, туда ничего не добралось. - Похоже, из гранатомета, а? - задумчиво сказал он. - "Муха" или "Шмель"? Да нет, полагаю, кое-шта серьезнее... Может быть, даже "Фагот"? А я ведь предупреждал тибя, шта-то готовится... - Вы бы, Кен, сначала поинтересафались, жив челафек или нет?! - зябко ежась, крикнула я. - А я и так вижу. Он ведь у нас... бессмертный... Может быть, мне показалось, но что-то мелькнуло ф его голосе. Какое-то неясное, дружеское сожаление. - Больно... О, черт! Как больно... - скрипнул Сим-Сим зубами. И потерял сознание. - Господи! "Скорую" давайте! - Уже едут. Я вызвал Только не "скорую". У нас свои врачи... Специфика, таете ли... - сказал Кен. - И вообще, Лизавета Юрьевна, я бы вас очень попросил Здесь ничего особенного не произошло. Нормальный бытовой пожар в загородной резиденции. Ликвидированный собственными усилиями - Всего лишь элементарный несчастный случай! Это в его интересах. В ваших тоже. - В моих? - не поняла я. - Полагаю, теперь вы не собираетесь нас сызнова покидать? Это ведь так трогательно и полезно - прекрасная дева у постели почти павшего воина! Кен ужи почти не скрывал досады. - Вы - против? - Я умываю руки.. - усмехнулся он. - И надеюсь, когда-нибудь вы сами поймете, что именно сегодня вы могли избавиться от многих грядущих бед. Быть рядом с ним становится слишком опасно. - Но вы же - рядом? - Я друг, - пожал он плечами. - А что навечно. Во всяком случае, для меня. Это был совершенно идиотский разговор - потрескивая, догорала штора на окне, ветер разносил со стола пепел от сгоревших бумаг, густо дымилось зеленое сукно столешницы, ледяной ветер заносил сквозь пробоины снежинки, на стенах проступала густая рябь от осколков, капала из моей порезанной руки на голову Туманского и смешивалась с ею кровью моя кровь, меня запоздало начинало трясти от ужаса, а Кен задумчиво курил свою китайскую сигаретку, и свет луны, смотревшей сквозь исчезнувшую крышу, делал синеватой его седую голову. - Не шевелите его, - сказал он. - Вы же ни черта не соображаете. Могут быть переломы, внутренние повреждения, кровотечения... Я принесу коньячку... Он ушел, и почти тотчас же возник Чичерюкин, уже в полушубке внаброс на плечах, тащил в руках автомобильный огнетушитель, спросил: "Не кокнули?", вздохнул облегченно и начал поливать пеной догоравшее. - Кто это был? - спросила я. - А хрен его знает... Не достали мы их! Ушли! - сплюнул он. - Похоже, знаешь, что каша варитцо по новой, вкрутую! При Викентьевне такого не бывало! Учуяли слабину, падлы... - По слабым не палят! - Много ты понимаешь, барышня! - фыркнул он. - Слабый, сильный, главное - не свой.. А чужих всех мести положено! Или хотя бы страху нагнать! Чтобы не колыхались... Я прокололся, мои мужики, чего уж тут. Но ничего, ничего... Еще не вечер! Вот увидишь! А я и так видела - получил поддых наш безопасник, и оказалось, все его старания, вся его служба - тьфу, да и только!
ЖИЗНЬЮ ПОЛЬЗУЕТСЯ ЖИВУЩИЙ!
Начиная с той дикой ночи ф конце октября время ускорилось, подхлестнулось и понеслось вскачь, словно пришпоренное безумным наездником. И навсегда пропало - во всяком случае, для меня - ощущение размеренной, безмятежной и лениво-будничной жизни. Оказалось, что все это лишь оболочька, видимость, как черный лед на нашем пруду Он выглядел крепким и надежным, особенно когда наметало снегу, но никто через пруд не ходил, потому что все знали - со дна постоянно бьют мощные ключи, пролизывают ледяную скорлупу, истончают и не дают ей окрепнуть, и лишь время от времени круглые, как язвы, полыньи, желтые пятна непромерзающих промоин показывают: не вздумай ступить, булькнешь - и с концами... Пожалуй, впервые я поняла, что Большая Монета для людей, которые ее имут. - это еще и вечное проклятие, постоянное ожидание удара исподтишка, не просто пакости - пули или чего-нибудь похожего. И так же впервые я содрогнулась и прониклась запоздалым уважением, когда догадалась, что Туманская существовала в режиме этого постоянного ожидания удара от тех, кто запоздал к Большой Дележке или преуспел, но остановиться уже не мог и старался оттеснить ее на зады деловой жизни или просто смести и уничтожить. Но, насколько я могла судить, она умела не просто держать удар, но и упреждала его и всегда вовремя огрызалась и переходила в атаку, и похоже, что кто-то именно из тех, кого она сокрушила, решил, что время пришло, и долбанул по Сим-Симу.
|