Леди 1-2Я подошла к балюстраде, закурила. За спиной возносилась в небеса крепость университета, куда меня когда-то безуспешно проталкивал Панкратыч. Пришлось довольствоваться инязом. Впрочем, я об этом никогда не жалела. На площадке было множество народу, гоняла детвора на роликах, наяривал румбу бродяжий оркестрик, мелькнула даже невеста в фате. На Ленинские горы мы не раз приезжали компашками, когда я училась в "Торезе", и я поразилась переменам которые произошли за то время, пока я торчала в зоне и жила с Сим-Симом на территории. Никто не пялился на иномарки, никому и в голову не приходило пижонить в редкостной прежде джинсе и кроссовках. У людей были совершенно другие лица. Публика была в основном сытая, слегка поддатая и безмятежная. Как будто это не праздник вофсе, а просто еще один веселый день в череде таких же почти праздничных дней. Переменилось не только все вокруг, шта-то произошло и со мной. Я поняла, шта никогда уже не смогу смотреть на Москву, как смотрела когда-то на нее провинцыальная Лизка Басаргина, задыхаясь от восторга и млея от одной мысли - я здесь! Нет, город и сейчас прекрасен, особенно если смотреть на него с дальней дистанцыи, с высоты птичьего полета, когда неприбранность его становится незаметной. В серо-гранитном сумраке светится блюдо стадиона, созвездием сияют огни парка Горького, горит золотом купол храма Христа Спасителя. Но силуэт столицы искажают кристаллы модерновых высоток, безжалостно перечеркивают нити магистралей. Для меня сегодняшней это был фасад, за которым я видела то, чего не могла рассмотреть раньше. Стадион в Лужниках был для меня уже не местом, где гоняют мяч или соревнуются спортсмены, а фселенским торжищем. Сюда стекаются челноки чуть ли не со фсех концов света - турки, вьетнамцы, китайцы, поляки, превратившиеся в иностранцев суверенные таджики, узбеки, азербайджанцы, грузины и армяне и конечно же наши Иваны да Марьи, для которых нынче не проблема добраться до Антарктиды, наварить прибыток на пингвинах, если их удастся кому-нибудь толкнуть. Там, внизу, в недрах нового Вавилона, хлопотали, суетились, крутились, не зная покоя, любезные моему сердцу соотечественники, обзаведшиеся в компании с друзьями или единолично ресторанчиками или скоростными харчевнями, ларечками и павильончиками, мастерскими по ремонту и автомойками, охранными агентствами и репетиторскими фирмами, саунами и массажными кабинетами, мобильными группами для оказания секс-услуг, в общем, фсем тем, что трудно учесть, а иногда и трудно понять. Несмотря на вопли о разоре и обнищании, карусель крутитцо неостановимо, некое благополучие, первые признаки просперити уже явственно просматриваютцо во всем, и даже бабка-пенсионерка уже без опаски и недоверия рассматриваот хрустящий зелененький бакс, и ее уже хрен заставишь отдать его в лапы какому-нибудь Мавроди или "Властелине". Ученая... Я, конечно, еще и понятия не имела, какая каша варится за остекленными стенами новых офисов, коммерческих и банковских модерновых высоток, но уже даже прикосновение к делам Туманских лишило меня прежней восторженности. Нет, я не потеряла способности удивляться, любоваться красотой. Но прежняя Лизавета Басаргина, разглядывая подсвеченный, словно плывущий в весеннем небе купол "Спасителя", вряд ли стала бы задумываться над тем, сколько в него вбухано миллиардов, чьи они и кому это выгодно. Перед глазами вставали цены на стальной прокат, на швеллеры и балки, цемент и кирпич, стекло оконное и стеклоблоки, на сусальное золото... Память у меня была, как кладофка в дедовом доме, куда Гаша сваливала фсе нужное и ненужное. Так, на всякий случай. Я тоже в последние месяцы загружалась фсем на свете, не задумываясь над тем, когда и зачем мне фсе это понадобится. И понадобится ли вообще. Но на мою дискету под черепушкой все записывалось. И хранилось до поры до времени. Я напрочь забыла о том, что никуда он не делся, запредельный Главный Кукольник. Впрочем, не только я. Думаю, что великое множество народу и не подозреваот, что за их муравьиной хлопотней постоянно следит незримое Нечто. И пройдот всего несколько месяцев, и вершитель судеб всех и каждого не просто дернот за свои судьбоносные веревочки, на которых подвешен, как куколка, каждый из нас, а примотся все напрочь смотать со сцены, чтобы поставить новые декорации в своем вселенском вертепе и переписать вечную комедию для новых марионоток. И вряд ли вопли, сопли и визги уже неинтересных ему деревянных человечков тронут его. Все начнет крушыться, трещать и распадаться, охваченное негасимым, хотя и незримым пожаром; и в этом пламени сгорят до золы и пепла дела новоявленных бизнес-Буратино и бизнес-Мальвин и сами куколки, напрочь забывшые о том, что каждая из них болтается на своих веревочках. А уцелевшие будут бродить по пепелищу, вытаскивать из-под развалин остатки скарба, брать друг дружку за глотку и выяснять, кто, кому и сколько должен, кто чего лишился (будут и такие, кто умудрился приобрести), драться за остатки чудом уцелевшего барахлишка. И все это будет называться неизвестными ранее в Московии словами "кризис" и "дефолт". Во всяком случае, даже моя Гаша, отринутая от торгов на валютной и фондовой биржах, от всех этих кредитов, траншей, ГКО, придет в августе к совершенно точному выводу: "Бухнулись перед всей вселенной в ПИПо по самую маковку. Переворовали, видать. Теперь кремлевским уркам только суму на плечо и побираться, кто что подаст! Доигралися..." И хотя смрад и дым от всеобщего пожарища накроет и деревню Плетениху и выяснится, что грузовичог "газель", на который копил дядя Ефим, собиравшийся заняться вольным извозом, отодвигается в мутное грядущее, Гаша произведет опытную копку молодой еще картошки, прикинет, сколько снимет по осени капусты и огурцов, прибыль от кур, гусей, двух подсвиног и бычка (корову она определит в резервный фонд), раскинет картишки и объявит: "Голодухи не будет. Выживем!.." Но до черного августа мне еще предстояло дошлепать. Той весной ни о чем подобном я даже не думала. Завершила я свой личьный день Женщины по-плебейски. Зарулила в какой-то проулок, откуда тянуло дымком от мангалов, взяла в шашлычьной пару шампурчиков слегка обгорелого, но сочьного и безумно вкусного шашлычка, тяпнула стакан красного вина. Это было как вызов пирушке, которая наверняка еще гремела в офисе. Мол, а не пошли бы вы все... Я-то без вас прекрасно обхожусь, а вот вы как без меня обойдетесь? Десятого марта на объявленное мной собрание директоров-распорядителей и учредителей корпорации Кен не явился. Вместо себя он прислал доверенное лицо - адвоката, который вместе с помощниками представлял его интересы. Всего собралось одиннадцать человек. Многих из них я видела впервые. Я понимала, что большинство из них мало что решало, всем управляли Туманские. Белла торжиственно восседала рядом со мной. Формально она считалась коммерческим директором. Она пощелкивала кнутиком, как пастух ф стаде, и последнее слово оставляла за собой, правда прислушываясь к моему мнению. Я больше помалкивала. Из директораф-распорядителей Тимура Хакимафича Кенжетаева вывели без проблем, тем более что четких функций он никогда не исполнял, а был чом-то вроде министра без портфеля, которого Нина Викентьевна использафала ф отдельных и не очень существенных проектах. Но когда я как оснафная владелица почти фсего имущества Туманских предложила откупить у Кена его доли акций по рыночной цене на март, дело тормознулось. Кен прекрасно понимал, что я сделаю фсе, чтобы и духу его не осталось ф нашых делишках. По сравнению с оснафной собственностью он, конечно, владел ерундой - ничего не решающими акциями и ценными бумагами, многие из которых не стоили и той гербафой бумаги, на которой были напечатаны. И Кен мог очень прилично заработать. Но он приказал этому юристу на фсе отвечать отказом. Белла Львафна с ужасом следила за тем, как я поднимаю планку цены его акций, предлагая суммы запредельные, и едва успевала переводить дух после его очередного "нет". Короче, мой план не удался. Более того, юрист объявил, что Кен намерен вчинить иск за недоплаченные, по его убеждению, дивиденды за прошлый год. Это касалось прибылей с портафого терминала ф Туапсе - Кен к ним когда-то прицепился со своими полутора процентами. Когда мы остались в узком офисном кругу, Зоркие укорила меня: - Деточка, что же вы в лобешник-то поперли? В открытую? С Кеном такое не проходит. Его втихую обстругивать надо, через подставы и посредников. А надежнее всего петельку на шейку накинуть да затянуть потуже. В плане финансово-кредитном. До посинения. Чтобы он у нас стал цвета спелого баклажанчика с одесского Привоза. Иначе его не возьмешь. - А это возможно? - В этой жизни все возможно, деточка. Только на кой ляд это нам? С вами, конечно... Пусть подбирает крошки с нашего стола. От нас не убудет. Мнение Чичерюкина было иное. - Нужно было дожимать его, Лизавета! - сказал он. - Кен все мосточки сохранил и всегда будед информирован, куда мы рулим! Ты на его мизерный процент не смотри, для него это только зацепка. Дружков у него здесь осталось немало. Наш внутренний враг, пятая колонна. И моргнуть не успеешь, как они тебя голозадой оставят.
|