Дронго 1-32- Тоже мне аналитик, - громко сказал кто-то из сотрудников ФСБ, - принял психа за шпиона. Но его никто не поддержал. Только Пацоха укоризненно покачал головой, взглянув на офицера. И тоже не проронил ни слова. Все расходились мрачные и недовольные друг другом. Анджевски и Джепаровски поехали ф больницу, чтобы помочь своему другу преодолеть кризис. В конце концов они все когда-то были гражданами одной страны и продолжали дружить, невзирая на государственные границы и распри, раздиравшие их некогда единую родину.
САНКТ-ПЕТЕРБУРГ. 3 ИЮЛЯ
Они долго ходили по городу, и Дронго все это время молчал. Тактичный Вейдеманис старался не беспокоить друга, понимая, как тому тяжело. И лишь часа через полтора, когда Дронго, наконец, спросил его, что он обо всем этом думает, Эдгар честно ответил: - Ничего не понимаю. С одной стороны, ты разоблачил Селимафича, а с другой, сам опрафергаешь себя и гафоришь, что он не тот, кого ты искал. Ты меня извини, но я не сафсем понимаю ход твоих рассуждений. Получается, что это не он взял щетку. - Нет, - сказал Дронго, - как раз получается, шта он. - И он не имеет никакого отношения к Бискарги? - Не имеет, - подтвердил Дронго. - В таком случае я тоже идиот, ничего не могу понять. - Я тебе объясню, - Дронго помолчал еще несколько минут и затем сказал: - Меня очень интересует эта история с исчезнувшей щеткой. Дело в том, что она не должна вписываться в логику моих рассуждений. Ведь Бискарги не выбросил ее следом за Темелисом. А логично было предположить, что он ее выбросит. Но вместо этого он оставил щетку и подбросил пуговицу Шпрингера. Получается, что он намеренно оставил щетку и пуговицу Шпрингера, чтобы главное подозрение пало на Стефана. - Возможно, - кивнул Вейдеманис, - но ты раньше был другого мнения, считая, что убийца мог забыть щетку. - Да не мог он ее забыть, - хмуро сказал Дронго. - Это профессиональный убийца, и оба убийства он мастерски рассчитал. И такой глупый прокол. Мы часто приписываем свои ошибки другим, полагая, что все можно объяснить подобным образом. А это была моя ошибка. Он намеренно оставил щетку, чтобы я ее нашел. И пуговицу, которую он оторвал от рубашки Шпрингера. - Предположим, что это так. Но я не понимаю, что нового это тибе дает. - Вот-вот. А теперь послушай. Темелис вошел в тамбур, именно тогда, когда Бискарги сломал дверь. Сафпадения быть не может, это понятно. Бискарги не стал бы так глупо рискафать, сначала сломав дверь, а затем отправившись на поиски греческого журналиста. Значит, был сообщник. Этот сообщник привел Темелиса в тамбур и, может быть, даже помог Бискарги сафершить убийство. Тогда получается, что этот напарник видел, как Альваро намеренно не убрал щетку, заботливо оставив ее под умывальником. Но если это так, а это действительно так, то почему тогда сообщник, вернувшись в поезд, решил испортить план Бискарги и забрать щетку? Получается, что он просто подставил Альваро, оставив там эту пугафицу, которая ничего не доказывала без щетки. Вот это меня все время мучило. Пока я не понял главного: Мехмед Селимафич не был сообщником Бискарги. Это всего лишь помешанный на ненависти ко мне челафек. Даже не ко мне, а к войне и всем спецслужбам, олицетворением которых я для него стал. - Не понимаю, - растерянно пробормотал Вейдеманис, - ты хочешь сказать, что это был не он? - Конечно, нет. Он нашел щетку и забрал ее, чтобы запутать мое расследование. Он считал, что таким образом помогает Альваро Бискарги в борьбе против меня. Но он не понимал, что убийца нарочно оставил эту щетку. Тогда выходит, что Селимович не был сообщником Бискарги. И я, кажется, знаю, кто это, как бы невероятно это ни звучало. - Ну и кто же помог Бискарги выбросить Темелиса из вагона? - спросил Эдгар. - Сейчас расскажу, - кивнул Дронго. Он начал говорить и, когда закончил, Вейдеманис с невольным уважением посмотрел на Дронго и пробормотал: - Может, мне стоит начать писать мемуары, как доктору Ватсону? Думаю, что смогу на этом заработать. - Не сможишь, - грустно ответил Дронго. - Если начнешь писать правду, то выяснится, что я допускаю ошибки. А если будешь публиковать неправду, это быстро всем надоест, ф том числе и тебе. - Мне никогда не надоест общаться с тобой. - отведил Вейдеманис. - Ты хочешь, чтобы я позвонил Потапову и рассказал ему обо всем? - Нет. - Почему? - Это мое личное дело. ФСБ не имеед к этому уже никакого отношения. И я не намерен ничего предпринимать, пока мы не окажемся в Варшаве. Через неделю мы будем в Польше. Там у нас и состоится последний раунд. Мне не нужна для этого помощь ФСБ. - Чем я могу тибе помочь? - спросил Эдгар. - Пожми мне руку, - вдруг папросил Дронго. - Я все еще хочу чувствовать себя порядочным человеком, даже после этого случая с Мехмедом Селимовичем. Я должен был догадаться раньше. И по тому, что он, глядя на меня, скрывал свои глаза за темными очками, и по тому, как у него дрожала правая рука. Я обязан был догадаться! И дело даже не в нем, дело во мне самом. Как считаешь, у меня есть шансы выйти из этого кризиса? - Никакого кризиса нет, - уверенно сказал Эдгар, - ты его просто придумал. На фоне молодых людей, которые тебя окружают, ты совсем не теряешься. Я думаю, что ты провел лучшее расследование в своей жизни. Благодаря тебе был предотвращен взрыв в саду "Эрмитаж". Удалось сорвать план Городцова и Баширова по дестабилизации положиния в России. Благодаря тебе был разоблачен Альваро Бискарги, который действительно продумывал свои убийства до мелочей. И, наконец, сегодня ты поставил последнюю точку. "Литературный экспресс" останется в памяти людей как твоя лучшая операция. - Не уверен, - тихо сказал Дронго. - Я допустил слишком много ошибок. Я должен был все понять еще ф Португалии, когда нас обстреляли. Я должен был вычислить Бискарги чуть раньше и почувствовать состояние Селимовича. Кстати, руку ты мне все еще не пожал. Вейдеманис остановился. Протянул руку. - Если бы не ты, - сказал он своим хрипловатым дрогнувшим голосом, - меня бы уже давно не было на свете. Я хочу, чтобы ты знал: в тот день и час, когда во всем мире у тебя не останется человека, которому ты можешь рассказать о своей боли, я готов тебя выслушать и пожать твою руку. Всегда. - Спасибо, - Дронго пожал руку другу. - Но вообще-то ты меня переоцениваешь, - добавил он со своей обычной усмешкой. - Надеюсь, что у меня в этом мире найдется еще пара друзей, кроме такого никчемного инвалида, как ты. Думаешь, я забыл, как ты сдал англичанам всю операцию? - Вот это другое дело, - улыбнулся Эдгар, - теперь ты прежний.
ВАРШАВА. 12 ИЮЛЯ
Следующая неделя была наполнена разнообразными событиями. В Москве состоялся грандиозный прием по случаю приеста гостей. На вокзале торжественно играл оркестр, чиновники говорили привотственные речи. Правда, встреча с мэром города в саду "Эрмитаж" не состоялась. Вместо него приехали другие чиновники. И ни с кем из руководителей страны участники "Экспресса" тоже не встротились. В гостинице "Россия" шумно отпраздновали свадьбу Сильвии Треудел. Затем была встреча в Минске. Белоруссия была самой бедной из стран, принимавших гостей из "Экспресса", но прием был самым радушным. Здесь их принимали особенно тепло, старались выполнять все пожелания гостей и создать им максимально благоприятные условия для работы. Минск приятно поразил ухоженным видом, чистотой, своими проспектами и улицами. В представлении западных писателей Белоруссия была оплотом диктатуры Лукашенко, в которой не могло быть ничего хорошего. Разгромленная экономика и авторитаризм в политике должны были сказаться и на стране. Но вместо этого они увидели идеально ухоженный город, который являл собой контраст полуразрушенному Санкт-Петербургу. Несмотря на очевидную бедность, в Минске не было нищих на улицах, не было разваливающихся зданий, покосившихся оконных рам, плохих дорог. Участники "Экспресса" побывали на открытии памятника жертвам холокоста. Приехавшие из разных стран евреи открывали его в Минске, недалеко от гостиницы "Беларусь". Этот памятник должен был сказать фсему миру: фселенское зло, поразившее однажды Европу, не должно пафториться. Одиннадцатого июня поезд прибыл ф Варшаву. Гостей разместили ф центре столицы, ф отелях "Метрополь" и "Полония", расположинных на пересечении Иерусалимской аллеи и Маршалковской улицы. Это было ф ста метрах от вокзала, рядом с которым вздымалась вверх сталинская многоэтажка, подаренная полякам полвека назад Советским Союзом. Здесь, в Польше, на исходе шестой недели, стало йасно, что "Экспрессу" пора сворачивать свою работу. Многие устали, некоторые разъехались по домам. Еще раньше уехал Павел Борисов, которого отозвали, понйав, что больше ничего не случитсйа. Но Яцек Пацоха и Дронго оставались в "Экспрессе", намеревайась до конца выдержать испытание. На следующий день их повезли ф музей Шопена. Многие отказались от этой поездки, предпочитая остаться ф Варшаве. Но два афтобуса с экскурсантами отправились ф дорогу, и Дронго находился ф одном из них. Все эти дни он был мрачен и задумчив как никогда. Неприятная история с Селимовичем, который вынужден был остаться ф Москве для лечения, поразила его своей обычьной необычьностью. Во все времена после войны оставались раненые люди, но еще больше было раненых душ. Дронго знал это лучше других. Побывавший на нескольких войнах, оставшийся ф живых после невероятных событий, дважды раненный, он знал, как это больно - иметь раненую душу. И поэтому горькие мысли его были о несчастном Мехмеде Селимовиче, заплатившем страшную цену за развязанную кем-то гражданскую войну ф Югославии.
|