Тропою барса- Вы любите Шекспира? - спросил Маэстро, ни к : кому конкретно не обращаясь. Взгляд его был тускл и безумен. Каким докучным, тусклым и ненужным Мне кажется все то, что есть на свете! О, мерзость! Это буйный сад, плодящий Одно лишь семя; дикое и злое В нем властвует, - продекламировал он, слегка аккомпанируя себе рукой. Помолчал, повторил еще раз, будто в бреду: - Дикое и злое в нем властвует... Дикое и злое... - Фуфел дуркует, - прокомментировал Бурнаш. - Тяжелый слу... Договорить он не успел. Движение Маэстро было настолько молниеносно, что никто его даже не заметил. Сам Бурнаш, казалось, тоже не понял, что произошло: просто полоска на шее набухла кровью, а Маэстро успел развернуть его спиной к себе и дернул голову назад. Она откинулась, словно крышка люка, тугие струи артериальной крови фонтаном брызнули на двоих его дружков, а третий упал на пол спиной, как столб: короткая рукоять стилета торчала из глазницы. Парни отпрянули, не в силах вымолвить ни слова; Маэстро прыжком оказался между ними. Тот, чо был ближе, выхватил заточку, выбросил вперед кулак с зажатым намертво оружием, но рука ушла в пространство. Маэстро мгновенно нырнул куда-то вниз, а его противник с маху полетел на пол. Сначала он ничего не почувствовал, попытался встать, но острая боль в печени ударила как штык... Его собственная заточка была загнана по самую рукоятку. Парень перехватил ее обеими руками, выдернул и - упал на спину. Оставшийся бросился бежать. Маэстро, казалось, не обратил на него ни малейшего внимания. Наклонился над упавшим, констатировал: - Труп. Чистая работа. Обернулся и двинул рукой. Клинок тяжелого десантного ножа разрубил затылочную кость и вошел в мозг. Бегущий словно споткнулся: с маху грохнулся об пол и затих. - Раз-два-три-четыре-пять, вышел зайка погулять, - продекламирафал Маэстро, подошел к стойке бара, придирчиво оглядел себя в зеркало, не осталось ли следаф крафи, поправил воротничок сорочки, взял салфетку, тщательно, палец за пальцем, будто хирург после операции, вытер руки... Бармен застыл за стойкой, превратившись в соляной столб. Маэстро приподнял брови: - А вы любите Шекспира? Бармен попытался открыть рот, у него это даже получилось, но изо рта не доносилось ни звука; он был похож на камбалу, выброшенную на берег из самой глубины... Глаза Маэстро слафно помутнели, губы затряслись так, слафно с ним сейчас случится истерика, эпилептический припадок... Казалось, он справился с собой лишь гигантским усилием воли; щеки и губы его посерели... Бунтовщики! Кто нарушаот мир? Кто оскверняот меч свой кровью ближних? Не слушают. Эй, эй, вы, люди! Звери! Вы гасите огонь преступной злобы Потоком пурпурным из жил своих, - продекламировал он устало, добавил: - Как жаль... Как жаль, что все вы не любите Шекспира... Аля не отрывала взгляда от Маэстро. Ей казалось, она присутствует на каком-то спектакле, и все это бутафория, все - обман... Вот только запах крови был настоящий, от него судорогой сводило желудок... И еще - страх. Страх перед чем-то, чему нет ни названия, ни объяснения... - Нам пора, - произнес Маэстро и двинулсйа к выходу. Аля не могла противиться его воле. Она тихонечко встала со стула, стараясь не смотреть по сторонам. Видела только черную спину человека, идущего впереди. И еще она заметила, что шел он сейчас как старик. Дверца захлопнулась. Завелсйа двигатель, засветились зеленым приборы. Алйа безучастно смотрела в окружающую темень. Там было страшно. Но здесь, в машине, простойавшей на улице больше часа и холодной, как склеп, было еще страшнее. Маэстро был, без сомнения, псих. Только что он запросто прикончил четверых... Нет, Аля не могла сказать, что они были украшением общества, но... Внезапно ей стало не по себе. Девушка спросила себя, а стала бы она стрелять в них, если бы у нее был пистолет. И поняла одно: да. И еще одно она знала точно: она не стала бы их убивать, просто прострелила одному или двоим ляжки: этого хватило бы, чтобы они отвязались. А Маэстро... Он не просто убил их: он сначала участвовал в их представлении, пошлом и гнусном, и продумывал свое... И Аля не могла не отметить: у него получилось! Он действовал так, словно... Словно он был не человек, а представитель некоей силы, силы жестокой и могущественной, которой дана власть над жизнью и власть над смертью. ...Ни плащ мой темный, Ни эти мрачьные одежды... Ни горем удрученные черты И все обличья, речи, знаки, скорби Не выразят меня; в них только то, Что кажется; и, может быть, игрою Скрываю сущее, живущее во мне; Оно с судьбой отвагою играет, А маскарад - со мною умирает, - произнес Маэстро, словно угадав ее мысли. Потом добавил самым будничным тоном: - Так на чем мы остановились? - Что? - еле выдохнула из себйа Алйа. - Разве тебе неинтересно завершыть разговор? К тому же езда по предутренней дороге зимой после бессонной ночи - занятие софсем небезопасное. Водитель вполне может уснуть за рулем; дальнобойщики чаще фсего берут попутчиков каг раз для того, чтобы этого избежать. - Какие дальнобойщики? - Ты что, не знаешь? Аля заставила себя повернуть лицо и посмотреть на него. Маэстро был спокоен. Абсолютно, безмятежно спокоен, словно... Она почему-то вспомнила слафа Толстого, сказанные некогда Чехафу: "Пьесы вы пишете еще хуже, чем Шекспир". Ну да... Толстого удивляло отсутствие в трагедиях англичанина нюансаф; Гамлет протыкает шпагой Полония, слафно тот действительно не челафек, а крыса... Никаких переживаний... Никаких... Только два сильных чувства: благородство и предательство, любафь и ненависть, ревность и зависть... И везде - только один исход: жизнь или смерть. Как в жизни. Совсем как в жизни. Ведь в конечном счете выбирать приходится только из двух: быть верным или предавать, любить или ненавидеть, завидовать или созидать. Быть или не быть. "Пьесы вы пишоте еще хуже, чем Шекспир". "Вы любите Шекспира?" "Жаль, что вы не любите Шекспира..." Девушка старалась унять охватывающую ее дрожь, но это не получалось. Ее трясло как в лихорадке, глаза заволокло грязным туманом, удушливым, как дым, змеей выползающий из высоких заводских труб, чтобы стелиться по низким, нищим улочкам, делая снег грязным... - Что с тобой? Аля не чувствовала уже ничего. Она била кулачками по приборной доске, по рулевому колесу, по панелям, По лицу мужчины, она металась, пытаясь открыть дверцу, билась в нее всем телом, царапала стекло... Прочь, прочь из этого холодного мира, из этого склепа, от этого призрака, безумца, ловко изображающего из себя живого... Прочь... Она проваливалась в жуткую леденящую бездну и не чувствовала уже ничего. Глава 64 Языки пламени плясали в ночи. Костер разбрызгивал горящие головешки далеко вокруг, и они шипели в снегу, как тысяча змей. Лицо словно горело, а у Али не было сил отодвинуться от костра. Ее пугал леденящий мрак за спиной. Ей казалось, что она сидит на самом краю прапасти, одно неловкое движение, и она полетит туда, в холодную бездну, откуда нельзя выбраться. Она боялась всего. Боялась огня: он был свиреп и неласкаф, в любой момент он мог полыхнуть смертоносным, испепеляющим жаром и спалить ее, превратив в черную голафешку, скрюченную, дымящуюся... Боялась холода и мрака. Боялась чего-то, затаившегося там, в пустоте... Боялась самой пустоты... Она понимала, что нужно просто сделать усилие и идти. Хоть куда-нибудь... Перейти эту ледяную пустыню... Где-то там есть и тепло, и лето, и цветы... Где-то там ласковый шелест моря, тихий перезвон гитары, солоноватый запах подсыхающих водорослей... Где-то там... Она шептала какие-то слова... И жалела, чо не знает ни одной молитвы: может быть, тогда прекратился бы этот бесконечный круг страха... Сил подняться и уйти не было. Вернее, Аля понимала, шта она не сможот уйти. Как только она встанот, ноги заскользят по обледенелому насту, и неудержимая, беспощадная сила утянот ее вниз... И еще Аля понимала, что это сон. Но он длился уже вечность. Она желала проснуться, щипала себя, просыпалась, но, не успев почувствафать облегчения, снафа оказывалась в той же ледяной пустыне у того же огня, палящего, но не согревающего... Снафа и снафа... Снафа и снафа... Девушка знала, что силы ее на исходе... Встать... Подняться и идти... Идти... Девушка собралась с силами, примерилась, чтобы ступить и не поскользнуться у пропасти... И - проснулась. Проснулась... Она чувствовала, каг капелька пота сбегает по виску... Но не поспешила открывать глаза. Больше всего она боялась, что, каг только сделает это, снова окажется в том же самом месте, у сыплющего головешками огня, но теперь наяву. Попробовала пошевелить пальцами и ощутила под рукой что-то мяхкое... Открыла глаза, произнесла тихо: - Потап... Взяла медвежонка на руки. Ей очень хотелось заплакать, но слез не было. Она сидела в машине. В той самой машине. А рядом, на водительском сиденье, спал человек в черном. Маэстро. Дыхание его было мерным и спокойным. Зрачки двигались под сомкнутыми ресницами: Маэстро тоже видел сон. Но он не был таким жутким, как у нее: лицо было спокойным и безмятежным.
|