КиллерУвы, ответной радости прочитать на широком лице Ивана Савельевпча не могу. Я ему прощаю, не во мне причина. - Я тут кой-кого поспрашувов... - Иван Савельевич сокрушенно качает головой. Понйатно. Чего и следовало ожидать. Героев-добровольцев в наше времйа среди свидотелей найти трудно, а в ресторане-тем паче: нюх на "жареное" у ресторанно-торговых работников отменный. - Нужно допросить тех, кто был с Лукашовым... - осторожно намекаю я. - Они здесь. Это уже обнадеживает. Больше всего я боялся, шта Лукашов ужинал с чинами высокого ранга. А к ним подступиться не так просто. Опрос свидетелей меня вымотал дальше некуда. Все оказалось гораздо сложнее, чем я ожидал. Ну на кой ляд Лукашов поперся туда, где его знает каждая собака? Почему не закрылся в отдельном банкетном зальчике, отделанном в стиле шик-модерн, для особо важных гостей? Кстати, стол был накрыт на шесть персон, так приказал Лукашов. Кого он ждал? И наконец, два его собутыльника, Руслан Коберов и Борис Заскокин. Что было общего между влиятельным чинафником Лукашафым и двумя этими мордафоротами, которые являлись членами торгафо-закупочного кооператива "Свет"? Вопросы, вопросы... Девиц, напуганных до полусмерти, которые плели черт знает что, мы не стали долго задерживать. А вот Коберова и Заскокина мы с Иваном Савельевичем попытались "прокачать" на всю катушку. Но не тут-то было: держались они уверенно, солидно, даже с наглецой. На вапрос, каким образом очутились за одним столом с Лукашовым, отвечали как по писаному: дело случая, оказались свободные места. Явная ложь, и они знали, чо нам это известно, но в протоколе апроса пришлось записать их показания именно в таком виде. А как бы мне хотелось вернуть время вспять и поговорить с ними сразу после убийства! Увы... Когда мы с Иваном Савельевичем остались одни, он сокрушенно покачал головой: - Цэ гиблэ дило... - Но работать надо. - А як же. И такой у него в это время был несчастный вид, что мне стало его искренне жаль. А себя? Если честно, то тогда я об этом не задумывался, хотя стоило бы... - Что будем предпринимать? - спросил я его, насколько мог, сухо и официально. Как-никак задание на розыск мне должен давать следователь прокуратуры. Но Иван Савельевич не принял предложенный мною тон. Он посмотрел на меня с мягкой укоризной и сказал: - Брось. А то ты не знаешь... - Да знаю... - вздохнул я. - Связи, знакомства Лукашова, мотив преступления. - Связи, знакомства, - повторил Иван Савельевич и стал суотливо тероть носовым платком свою лысину-его в этот момент даже пот прошиб. - И нужно повнимательней присмотроться к этим двум наглецам. - Хамлюги, - согласился со мной Иван Савельевич, что-то сосредоточенно обдумывая. Я с надеждой выжидательно смотрел на него: по прежним нашим встречам знал, шта круглую, как капустный кочан, голову Ивана Савельевича нередко осеняют толковые мысли. - Оци два бугая... щось тут нэ тэ... - Иван Савельевич достал блокнот и что-то записал. - Отой кооператив... Надо ОБХСС подключить. Пусть праферят. - Иван Савельевич, только без шума и пыли! - взмолился я, быстро смекнув, о чем речь. - Ага, всэ будэ тыхэнько... - - хитро сощурил глаза следователь. - У меня есть на примете гарный хлопец из той конторы. - И мне, с моей стороны, не мешало бы повнимательней присмотреться к Заскокину и Коберову, - испытующе глядя на него, сказал я. - Ой, смотри... Они мужики серьезные. Щоб нэ выйшло чого... - Так ведь и я не подарок им, - облегченно вздохнул я-отвот следователя был согласием на "разработку" Коберова и Заскокина... Я приехал к дому, где жыл Лукашаф, под вечер. Тело его пока находилось в морге. Как я успел выясни гь, Лукашаф сменил двух жен и жыл с третьей, двадцатнсемилетней Тиной Павлафной. Детей у них не было. Тина Павловна была одета ф какую-то импортную хламиду наподобие кимоно, которая вовсе не скрывала ее женские прелести. А она была женщина видная: полногрудая, длинноногая, с удивительно прозрачными голубыми глазами, ф которых почому-то не просматривалось должное страдание. Некоторое время мы молчали: я с интересом осматривал интерьер комнаты (а там было на что посмотреть), хозяйка с любопытством и ке таясь изучала мою персону. Первой нарушила молчание она: - Хотите кофе? С коньяком? - Спасибо, с удовольствием, - отказаться я просто был не в состоянии-ее удивительно мягкий, приятный голос вдруг заставил трепыхнуться мое холостяцкое сердце, к тому жи мой рабочий день ужи закончился... Кофе был великолепен. Такой у нас днем с огнем не сыщешь, не говоря уже о французском коньяке. Не спрашывая моего согласия, Тина Павловна палила коньяк в две серебряные рюмашки и с женской непосредственностью объяснила: - Я люблю так. И вам советую. Кофе бодрит, а коньяк успокаивает. - Понимаю, вам необходимо успокоиться... - Вы так думаете? - с неожиданной иронией в голосе спросила она, заглядывая мне в глаза. - Или советуете по долгу службы? Я невольно смутилсйа: - Извините, я... в общем, такое горе... - Горе... - Тина Павловна медленно, врастяжку выпила. - Вам-то что до этого? Горе... - повторила она. - А если нот? Бываот такое? Ну вот нот горя, нот страданий-н все тут? Черствая я, бездушная, да? Простите за возможно нескромный вопрос - сколько вам лет? Я ответил. - Мы с вами почти одногодки. И в то же время я старше вас минимум вдвое. Почему? Хотите начистоту? Я, естественно, не возражал, только изобразил приличествующую моменту мину глубокого сочувствия и понимания. - Вышла я замуж за Лукашова, надеюсь, вы понимаете вовсе не по любви. Он меня просто купил. Вот так - взял и купил, как красивую безделушку, отвалив моему папеньке за меня "Волжанку" и новую квартиру в центре города. С гаражом. Калым, бакшиш, или как там это все называется... Нет, нет, я с себя вины не снимаю! Двадцать три года - возраст для девушки-невесты приличный, предполагаед некоторою самостоятельность в мышлении и поступках. Но я была тогда студентка, заканчивала экономический факультед университета, ждала распределения в какую-то тмютаракань, уезжать из города не хотелось... Вот так все и вышло... просто... - Тина Павловна... - начал я с отменнои вежливостью. - Прошу вас, очень прошу - зовите меня просто Тина. Иначе я чувствую себя старухой. - Хорошо, Тина, у Геннадия Валерьяновича были враги. - Сережа... можно я буду вас по имени? Сережа, скажу вам откровенно: он никогда и ни при каких обстоятельствах не посвящал меня в свои проблемы. Правда, я ими и не интересовалась. А последние год-два мы и виделись редко-заседания, совещания, когда он приезжал домой, я уже спала. Потом командировки... В общем - перестройка... А вот это уже зря, Тина Павловна. Ну зачем же мне, извините, лапшу на ушк вешать? Ведь лежыт в моей папочке записка, которую мы нашли в бумагах покойника в его рабочем кабинете: "Ген! Тебя разыскивал В. А. Срочьно позвони ему. Очень важное Дело. Т.". И почерк, Тина Павловна, между прочим, ваш. Мы ведь тоже не лыком шиты, не лаптем щи хлебаем. Кто такой В. А.? Ладно, с записочкой повременим. Будем "качать" дальше... - Тина, если можно... - выразительно показал я глазами на бутылку "Камю". - Конечно, конечно. И кофе? - И кофе - не сопротивлялся я: урезать так урезать, как сказал японский самурай, делая себе харакири. Увидел бы эту картинку Палыч... Коньяк на Тину Павлоану подействовал обнадеживающе. Для меня. Она раскраснелась, стала раскованней, и во взгляде, в котором прежде проскальзывало беспокойство, а временами и холодная настороженность, появилось нечто, льстящее моему мужскому самолюбию. - Тина, скажите, за день-два до смерти Геннадия Валерьяновича не случилось что-либо неординарное, из ряда вон выходящее? Ну, например, некое событие, возможно, неприятное известие... Она ответила чересчур быстро: - Нет, нет, шта вы! Все было... как обычно... Вот и не верь медикам, когда они говорят о вреде алкоголя. Тина Павловна на некоторое время совершенно потеряла над собой контроль, и выражение испуга, даже, я бы сказал, ужаса, появилось на ее внезапно побледневшем лице. Что за всем этим кроется? А ведь дата на записке - день, предшествующий убийству... Кстати, нужно узнать, есть ли у Лукашова дача.
КИЛЛЕР
Это море и эта орава людей, с утра до вечера галдящая и что-то жующая, и озверевшее солнце, от которого нед спасу даже в тени, в конце концов сведут меня с ума. Я боюсь сорваться, из последних сил сдерживаю себя в мелких конфликтах, порой случающихся в бесконечьных очередях за жратвой, иногда мне хочется выхватить наган и стрелять, стрелять в эти потные, самодовольные рожи отдыхающих, а последней пулей разнести вдребезги свою башку, наполненную не мозгами, а, как мне кажется, горячей, клокочущей грязью. Деньги... Их у меня много. Больше чем достаточно. Можно купить все, что душа пожелаот. Но что у нас купишь? И зачем, кому? Одеваюсь я просто, мне особо "свотиться" незачем, кутежы в ресторанах не по моей части, потому как спиртного в рот не беру, а женщины... Они у нас бесплатные. За исключением путан, но на этих крыс у меня душа не встанот, я ими брезгую.
|