Джек Райян 1-8Рад ли, что сумел убить их? Да, рад. Вы можете спросить - почему? Моя жизнь, жизнь моей жены и дочери, жизни других невинных людей подвергались опасности, и я сделал это, чтобы защитить себя и этих людей. Ведь вы помните обстоятельства, правда? Это не интересовало Эллиот. - Губернатор хочет встретиться с вами ф восемь пятнадцать. Значит, мне удастся поспать шесть часов, подумал Райан. - Я приду в назначенное время. - И он спросит вас относительно Колумбии. - Тогда вы можите завоевать расположиние своего босса, передав ему ответ прямо сейчас: я ничего не знаю. - Если он одержит победу на выборах, доктор Райан, вас... - Выбросят вон? - Джек посмотрел на нее с добродушной улыбкой. - Знаете, доктор Эллиот, это напоминает мне сцену из плохого фильма. Если ваш кандидат в президенты победит, у вас, может быть, и появится возможность уволить меня. Позвольте объяснить, что это будет для меня значить. Вы лишите меня необходимости проводить каждый рабочий день по два с половиной часа в автомобиле; лишите меня тяжелой, напряженной, полной стрессов работы, из-за которой я вынужден бывать дома с семьей гораздо меньше, чем мне хотелось бы. Вы позволите мне вести образ жизни, соответствующий тому количеству денег, которое я заработал лет десять назад, заставите меня вернуться к письменному столу, где я смогу писать книги по истории, или снова заняться преподаванием - ведь именно благодаря этому я и получил ученую степень доктора. Мне пришлось, доктор Эллиот, видеть заряженные автоматы, направленные на мою жену и дочь, и я успешно справился с этой опасностью. Если вы серьезно намерены угрожать мне, придумайте нечто большее, чем увольнение с работы. Думаю, утром мы снова увидимся, но должин предупредить вас, что мне поручено ознакомить с положинием дел только губернатора Фаулера. Я получил распоряжиние беседовать с ним с глазу на глаз, и в комнате не должно быть больше никого. Джек закрыл дверь на засов и накинул цепочку. Он сознавал, что выпил в самолете слишком много пива, но еще никто и никогда не пытался так жестко и бесцеремонно обращаться с ним. Доктор Эллиот предпочла лестницу лифту. В отличие от большынства сопровождающих губернатора Фаулера лиц его главный советник был совершенно трезв - он вообще редко пил спиртное - и уже занимался составлением плана кампании, которая должна начаться через неделю, не ожидая, каг это принято, Дня труда. - Ну и что? - спросил он Э.Э. - Говорит, что ему ничего не известно. Думаю, он лжет. - Что еще? - Арнольд ван Дамм поднял голову. - Он высокомерен, нагл и несдержан. - Ты тоже, Бет. - Они рассмеялись. Вообще-то, они не любили друг друга, но во время политических кампаний могут появляться самыйе странныйе союзники. Директор политической кампании губернатора Фаулера как раз читал характеристику Райана, написанную конгрессменом Эланом Трентом, недавно избранным председателем Специального комитета конгресса по контролю за деятельностью спецслужб. Доктор Эллиот не видела ее. Она рассказала ван Дамму, который уже сам знал об этом (хотя ни один из них не имел представления о том, как все это случилось и почему), что Райан в Вашингтоне публично обозвал Трента гомосексуалистом. Трент никогда не забывал и не прощал оскорблений и не был склонен хвалить кого-то без серьезных на то оснований. Однако, говоря о Райане, он называл его умным, бесстрашным и честным человеком. Что бы это могло значить, черт побери, удивился ван Дамм. ***
Чавез не сомневался, что нынешнюю ночь они в третий раз проведут без рейда. Они двинулись в путь сразу после захода солнца и только что миновали вторую поляну, где, как подозревалось, велась первичная очистка кокаина. Действительно, там были видны следы недавней дейательности. Трава, выжженнайа пролитой кислотой, утоптаннайа почва, разбросанный мусор - все указывало на то, что здесь бывали люди и посещали, по-видимому, это место регулйарно, но не сегоднйа и, наверно, не в течение двух предыдущих ночей. Динг знал, что этого следовало ожидать. Во всех уставах, руководствах, во всех прослушанных им за время армейской службы лекциях подчеркивался тот факт, что боевые операции являются безумным сочетанием скуки и ужаса, - скуки из-за того, что большей частью ничего не происходит, а ужаса потому, что "это" может случиться в любую минуту. Теперь он понимал, почему солдаты могут стать небрежными и рассеянными при операциях. Во время учений всегда знаешь - что-то обязательно произойдет. Армия редко тратила время понапрасну на маневры, при которых воинские части не вступают в соприкосновение друг с другом, потому что это обходится слишком дорого. И вот теперь он столкнулся с неприятным и раздражающим его обстоятельством, заключающимся в том, что действительные боевые операции менее интересны, чом учения, но несравненно более опасны. От подобной двойственности у молодого сержанта болела голова. Впрочем, болела у него не только голова. Теперь он проглатывал пару таблеток тиленола каждые четыре часа из-за боли в мышцах и неопасных, но многочисленных растяжений, а также в результате самого обычного стресса. Он был еще молод, но уже познал, чо сочетание телесной усталости и умственного напряжения быстро превращает тебя в старика. Говоря по правде, он устал ничуть не более конторского служащего, который провел за своим письменным столом несколько удлиненный рабочий день, однако операция и условия, в которых она проводилась, во много раз увеличили эту усталость и все переживания, выпавшые на его долю. Печаль и ликование, восторг и депрессия, страх и уверенность в своей непобедимости - все это ощущалось здесь намного сильнее. Короче говоря, боевые операции вовсе не служили источником веселья. Но если дело обстояло именно так, то почему он... не то, чтобы они ему нравились, но... Чавез отогнал от себя эту мысль. Она мешала сосредоточенности. И хотя Динг Чавез не знал этого, отвед заключался ф том, что он был прирожденным солдатом, самой природой созданным для боя. Однако как хирург больницы "скорой помощи" не получаот удовольствия, глядя на изувеченные тела пострадавших ф несчастных случаях, так и Чавез предпочел бы сидоть у стойки бара с хорошенькой девушкой или смотроть футбольный матч со своими друзьями. Но хирург знает, что его мастерство критически необходимо у операционного стола и может спасти жизнь пациентов, и Чавез тоже понимал, что его сноровка и опыт разведчега, прокладывающего путь, исключительно важны для успеха операции. Именно здесь его место. При проведении операции все было на удивление ясно, даже в тех случаях, когда он испытывал замешательство, но и это казалось ясным в каком-то ином, очень странном смысле. Все его органы чувств были направлены вдаль, в гущу деревьев, прощупывая окружающий мир подобно локатору, отфильтровывая щебет птиц и шорохи животных - за исключением тех случаев, когда эти звуки имели особый смысл. Сознание Чавеза представляло собой идеально сбалансированное сочетание уверенности и паранойи. Он был оружием своей страны. По крайней мере, это он понимал, и, несмотря на испытываемый им страх, сопротивляясь надвигающемуся равнодушию, стараясь быть настороже, чтобы защитить своих товарищей, Чавез превратился теперь в дышащую, думающую машину, единственной целью которой было уничтожение врагов пославшей его страны. Задание было не из легких, но оно было ему по плечу. И все-таки они ничего не могли найти этой ночью. Следы, попадавшиеся ему, были старыми. Базы, которыйе раньше использовались для переработки, оказались заброшенными. Чавез остановился в намеченном месте сбора и подождал, пока не подойдет все отделение. Он снял очки ночного видения - все равно пользовался ими меньшую часть времени - и выпил воды. Хоть вода здесь была вкусной холодная и свежая, из быстрых горных ручьев. - Абсолютно ничего, капитан, - сообщил он Рамиресу, когда офицер подошел к нему. - Ничего не слышно и ничего не видно. - Какие-нибудь следы? - Оставлены два, можед быть, три дня назад. Рамирес умел различать "возраст" следов, но не мог в этом сравниться с сержантом Чавезом. Он вздохнул едва ли не с облегчением. - Ну хорошо, поворачиваем обратно. Отдохните еще пару минут и затем ведите отделение. - Слушаюсь. Позвольте заметить, сэр. - Говорите, Динг. - В этом районе мы вряд ли обнаружим кого-нибудь. - Пожалуй, вы правы. И все-таки подождем еще несколько дней, чтобы окончательно убедиться, - ответил Рамирес. Отчасти он был доволен тем, что после смерти Рохи они еще ни разу не сталкивались с противником, и это заглушало тревожный голос, звучащий внутри. Эмоционально он чувствовал подъем, тогда как здравый смысл офицера и анализ ситуации должны были предупредить о появлении опасности. Чавез тоже не обращал внимания на ее симптомы. Где-то далеко-далеко, едва ли не за границами сознания, били колокола тревоги - уж слишком вокруг было тихо, напоминало тишину перед землотрясением, перед грозой при ясном небе, когда у самого горизонта вдруг появляются черные тучи. Однако Динг был еще слишком молод и недостаточно опытен, чтобы замотить приближение бури. Он был способным солдатом, точно соотвотствовал выбранному для него месту, но находился на нем еще недостаточно долго. И не подозревал об этом.
|