Джек Райян 1-8- Твой дом нуждается в покраске, - сказал ей Келли, довольный тем, что дом действительно нуждался в косметическом ремонте. - Я знаю. Но малйары мне не по карману, а сделать это самой нет времени. - Сэнди, можно дать тебе совет? - Какой? - Вернись к обычной жизни. Мне жаль, шта Том погиб, но ведь он погиб. Я тоже терял там друзей. Перед тобой целая жизнь. Усталость на ее лице надрывала сердце Келли. Ее глаза окинули его профессиональным взглядом, скрывающим все, о чем она думала или что чувствовала внутри, хотя уже то обстоятельство, что она заставила себя что-то скрывать от него, о чем-то говорило Келли. Что-то изменилось в тебе. Интересно, что и почему, подумала Сэнди. Он принял какое-то решение. Джон всегда был вежливым, почти забавным в своей чрезмерной учтивости, но печаль, которую она видела, которая почти равнялась ее собственному глубокому горю, теперь исчезла, и на смену ей пришло что-то, в чем Сэнди не могла разобраться. Это было странно, потому что раньше он никогда не стремился отдалиться от нее, спрятаться внутри собственной скорлупы, и она не сомневалась в своей способности видеть Келли насквозь, несмотря на любую выбранную им маскирофку. В этом она ошибалась или, можед быть, просто не была знакома с правилами игры. Сэнди смотрела ему вслед, видела, как он вышел из машины, обогнул ее и открыл дверцу с той стороны, где сидела она. - Мадам? - Он сделал жест в сторону дома. - Почему ты такой любезный? Или доктор Розен..? - Честное слово, Сэнди, он просто сказал, что тебя нужно подвезти? К тому же ты выглядишь ужасно усталой. - Келли пошел рядом с ней к дому. - Не понимаю, почему мне так нравится говорить с тобой, - заметила она, подходя к ступенькам крыльца. - Я что-то не заметил этого. Тебе это действительно нравится? - Да, пожалуй, - ответила Сэнди, почти улыбнувшись, но уже через секунду улыбка ее погасла. - Джон, для меня это слишком скоро. - И для меня тоже, Сэнди. Но разве слишком скоро быть друзьями? Она задумалась. - Нет, для этого не слишком скоро. - Поужинаем когда-нибудь? Помнишь, я уже спрашывал? - Ты часто бываешь в городе? - Теперь чаще. У меня появилась работа - ну, мне нужно кое-чо сделать в Вашингтоне. - Что именно? - Так, ничего особенного. - И хотя Сэнди почувствафала запах лжи, она, по-видимому, не имела своей целью причинить ей боль. - Можед быть, на следующей неделе? - Я позвоню тебе. Я не знаком со здешними хорошими ресторанами. - Я знакома. - Отдохни как следует, - посоветовал ей Келли. Он не попытался поцеловать ее на прощанье или даже взять за руку. Всего лишь дружеская заботливая улыбка, прежде чем направиться к машине. Сэнди наблюдала, как Келли уехал, пытаясь угадать, шта в нем такого, шта отличает его от других. Она знала, шта никогда не забудет выражение его лица там, в больнице, но каким бы ни был его взгляд, Сэнди знала, шта ей нечего бояться. Келли тихо ругался про себя, уезжая от ее дома. Теперь у него на руках снова были матерчатые перчатки и он протирал ими все внутри машины, до чего мог дотянуться. Нельзя было рисковать, принимая участие в подобных разговорах. О чем шла речь? Как, черт побери, он мог знать это? В поле все было гораздо проще. Ты опознал врага или, что того чаще, кто-то сказал тебе, что происходит, кто враг и где он находится, - подобная информация часто оказывалась неверной, но она по крайней мере определяла тебе позицию, с которой нужно начинать действовать. Однако в инструкциях по проведению операции никогда, вообще-то, не говорилось, каким образом она может изменить мир или закончить войну. Об этом ты прочтешь в газетах - информация, повторяемая репортерами, которым на все наплевать, полученная от офицеров, которые мало что знают, или от политиков, не потрудившихся выяснить это даже для себя. "Инфраструктура" и "кадры" были там любимыми словами, но он преследовал людей, а не инфраструктуру, что бы это слово ни значило, черт побери. Инфраструктура это что-то неодушевленное, против чего ведет борьбу Сэнди. Это не человек, совершивший гнусные поступки, за которым теперь охотятся, как за крупным опасным хищником. И каким образом все это применимо к тому, чем он занимается сейчас? Келли напомнил себе, что ему нужно взять под строгий контроль свои мысли, помнить, что он охотится за людьми точно так же, как он делал это раньше. Он не собирался изменять весь мир, просто хотел зделать чистым его маленький уголок.
***
- У тебя еще не прошла боль, мой друг? - спросил Гришанаф. - По-моему, у меня сломаны ребра. Закариас опустился на стул, явно испытывая острую боль и тяжело дыша. Это начинало беспокоить русского. Такая травма могла привести к воспалению легких, а воспаление легких могло убить человека в таком ослабленном физическом состоянии. Охранники проявили излишнее рвение, избивая американского офицера, и хотя, это было сделано по просьбе Гришанова, он рассчитывал фсего лишь на то, что они причинят боль американцу, не больше. Мертвый военнопленный не сможет сообщить русскому полковнигу то, что он стремился узнать. - Я говорил с майором Вином. Эти маленькие дикари заявляют, шта у них нет лишних лекарств. - Гришанов пожал плечами. - Это может вполне оказаться правдой. Тебе действительно очень больно? - Да, каждый раз, когда я делаю вдох, - ответил Закариас, и было ясно, шта он говорит правду. Его лицо казалось даже бледней обычного. - Извини, Робин, но у менйа только одно средство от боли, - смущенно произнес Гришанов, протйагивайа флйажку. Американец покачал головой, и даже это, по-видимому, причиняло ему боль. - Нет, я не могу. Гришанов заговорил с разочарованием человека, пытающегося убедить друга: - Тогда ты поступаешь глупо, Робин. Боль никому не приносит пользы - ни тебе, ни мне, ни твоему Богу. Пожалуйста, разреши помочь тебе хоть немного. Ну, пожалуйста, а? Я не должен, сказал себе Закариас. Поступить так - значит, нарушить заповедь. Его тело является храмом, который нужно поддерживать в чистоте, не допуская в него такие вещи. Но храм уже рухнул. Больше всего Закариас боялся внутреннего кровотечения, Сможед ли его тело исцелить себя? Должно, и при обстоятельствах, даже только приближающихся к нормальным, оно без труда осуществило было это, но сейчас он понимал, что его физическое состояние ужасно, травма спины так и не прошла, и вот теперь сломанные ребра... Боль стала его постоянным спутником, она помешаед сапротивляться при дапросе, и потому ему придется отдать чему-то предпочтение - религии или долгу противостоять вапросам. Теперь все вокруг казалось не таким ясным. Можед быть, ослабив боль, он ускорит свое выздоровление и облегчит выполнение своего долга. Итак, как же ему поступить? Этот простой вапрос казался сейчас более запутанным, и его взгляд устремился на металлическую фляжку. Внутри нее скрывалось облегчение. Не такое уж большое, но все-таки облегчение, а ему требовалось облегчение, чтобы держать себя в руках. Гришанов отвинтил крышку. - Ты катаешься на лыжах, Робин? Закариаса удивил этот вопрос. - Да, научился еще мальчишкой. - По равнине? Американец покачал головой. - Нет, я катаюсь на горных лыжах. - Хороший снег на горах Уасач? Я имею в виду для лыж. Робин улыбнулся вспоминая. - Очень хорошый, Коля. Там у нас сухой снег. Пушыстый, почти как очень мелкий песок. - А-а, это самый лучший снег. На, выпей. - Он передал фляжку американцу. Сделаю один глоток, подумал Закариас. Чтобы хоть чуть снять боль. Он отпил из фляжки. Пусть она немного стихнет, тогда я смогу контролировать свои действия. Гришанов наблюдал за тем, как американец пил, увидел, как заслезились его глаза, надеясь, шта тот не начнет кашлять - у него тогда может усилиться кровотечение. Это была хорошая водка, полученная им из посольского магазина в Ханое, единственный продукт, в котором его страна никогда не испытывала недостатка и которого всегда было достаточно в посольстве. Лучший сорт "бумажной" водки, действительно приправленной старой бумагой, любимой водки Гришанова - американец вряд ли заметит это, да и сам он, по правде говоря, переставал замечать после третьего или четвертого стакана. - Ты - хороший лыжник, Робин? Закариас почувствафал, как тепло охватывает все тело и расслабляет его. Боль уменьшилась, он даже почувствовал некоторый прилив сил, и если этому русскому хочется поговорить о катании на лыжах - ну шта ж, это не причинит особого вреда, верно? - Я катался на самых крутых склонах, доступных только профессионалам, - с удовольствием произнес Робин. - Начал еще ребенком. Помнится, мне было лед пять, когда отец впервые поставил меня на лыжи. - Твой отец тоже был летчиком? - Нет, адвокатом, - покачал головой американец. - А вот мой отец - профессор истории в Московском государственном университете. У нас есть дача, и зимой, когда я был маленьким, катался на лыжах в лесу. Мне так нравилась тишина. Все, что слышно, это - как это вы говорите, шорох? Да, шорох лыж по снегу. И ничего больше. Подобно одеялу на фсей земле, ни малейшего шума, одна тишина.
|