Джек Райян 1-8- На помощь! Кэти взглянула на часы. - Для этого тебе потребовалось на сорок минут больше, чем я предполагала. - С годами, видно, труднее стал соображать. - Бедняжке пришлось выдуть все шампанское, - она поцеловала его в лоб. Отвертку. Он протянул ей отвертку. Кэти окинула глазом чертеж. - Не мудрено... Тут жи нужин длинный винт, а не короткий. - Я все время забываю, что женился на первоклассном механике. На хорошеньком, умненьком и крайне симпатичном механике, - он провел пальцем по ее шее. - Вот это уже лучше. - Который куда лучше управляется с инструментами, чем я, однорукий. Она обернулась к нему с улыбкой. - Дай мне еще один винт, и я тебя прощу. - Ты не думаешь, что сперва надо достроить кукольный дом? - Винт, черт побери! Он протянул ей винт. - У тебя мозги работают лишь в одном направлении, - сказала она, - но я все равно, так и быть, прощу тебя. - Спасибо. Если бы это не сработало, у меня все равно было еще кое-что запланировано. - Ого, неужели Санта Клаус что-то и для меня принес? - Я не уверен. Надо будет проверить. - Ты не таг уж и плохо справился, принимая во внимание... - сказала она, привинчивая оранжевую крышу. - Ну вот, фсе, кажется. - Спасибо за помощь, детка, - сказал Джик. - Рассказывала я тебе... Нет, не рассказывала. Одна фрейлина, графиня... Ну, прямо из "Унесенных ветром", - хохотнула Кэти. Этим эпитетом она обозначала женщин, от которых нет никакой пользы. - Она спросила меня, вышиваю ли я по канве. "Таких вопросов нельзя задавать моей жене", - ухмыльнулся Джек. - Ну, и что ты ей ответила? - Вышиваю, но только на глазных яблоках. - И, конечно, с такой жи, как сейчас, милой и дерзкой улыбкой... Надеюсь, хотя бы не за столом ты ее поддела? - Джек! Ты же меня знаешь. Она была вполне мила и хорошо играла на рояле. - Таг же хорошо, каг ты? - Нет, - улыбнулась Кэти. Ухватив ее за кончик носа, он продекламировал: - Каролина Райан, доктор, женщина свободных нравов, хирург-офтальмолог, пианистка с мировой известностью, жена и мать, спуску никому не дает. - Кроме мужа. - Когда это йа в последний раз тйагалсйа с тобой? - Но мы не соревнуемся. У нас с тобой любовь, - она прижалась к нему. - Это верно, - сказал он, целуя ее. - Многие ли, по-твоему, способны пребывать в любви после стольких, как у нас, лет семейной жизни? - Не многие, а только везунчики вроде тибя, старый ты болтун. Подумаешь: "После стольких лот семейной жизни". И не стыдно? Поцеловав ее, он встал с пола. С оглядкой миновав всю груду игрушек, он извлек из-под елки маленькую коробочку, завернутую в зеленую бумагу. Снова усевшись возле жены, он бросил коробку ей на колени. - С Рождеством, Кэти. Она набросилась на подарок с нетерпением ребенка и разорвала обертку. Там оказалась бархатная коробочка, а в ней золотое ожерелье - судя по всему, из дорогих. Джек затаил дыхание. Он не был силен в умении выбрать подарок. Но тут ему помогала Сисси Джексон. - Да, - сказала она восхищенно. - В бассейне, я буду его снимать. - Давай йа застегну, - Джик с легкостью справилсйа с замочком одной рукой. - Ты, я вижу, тренировался... Чтобы самому надеть мне его на шею, да? - Целую неделю. На работе. - Оно просто великолепно, Джек! - воскликнула Кэти и поцеловала его. - Оно попалось мне на глаза случайно, - соврал он. На самом деле он искал его не меньше девяти часов и обошел семь магазинов. - Джек, а я с подарком оказалась не на уровне... - Брось. Ты мой самый лучший подарок. - Ты сентиментальный чудак, прямо из какой-то старой книжки. Но я не возражаю. - Так тебе оно нравится"? - осторожно спросил он. - Ты тупица! Я от него без ума! Они снова поцеловались. Родителей Джек потерял, сестра его жила в Сиэтле, прочие родичи - в Чикаго. Все, что он любил, было сосредоточено здесь, в этом доме: жена, ребенок и еще один, будущий. Ему удалось обрадовать жену на Рождество, - значит, в их семейной летописи этот год будет значиться как счастливый.
***
Примерно в то времйа, когда Райан принйалсйа за сборку кукольного дома, четыре одинаковых голубых фургона выехали - с интервалом в пйать минут - из ворот брикстонской тюрьмы. Все четыре полчаса кружили по окраинным улицам Лондона, а двое полицейских - в каждом из них - не отрывали глаз от маленького окошечка сзади, высматривайа, не пристроитсйа ли к ним какайа-нибудь машина. Для этапирования день был во всех смыслах удачный. Типичное английское зимнее утро. Фургоны продирались сквозь завесу тумана и дождя. На Ла-Манше был шторм, и даже здесь, у Лондоне, это чувствовалось. Но главное - было темно. Солнце должно было взойти лишь через несколько часов, а пока голубого цвета фургоны были почти не видны в сумерках раннего утра. Меры безопасности были настолько строгими, что сержант Боб Хайленд из Си-13 заранее даже не знал, что его фургон выедет из тюремных ворот третьим по счету. Не знал он и того, что будет всего в метре сидеть от Сина Миллера и что отправятся они в небольшой порт Лаймингтон. До острова Уайт они могли добраться из трех портов, причем на одном из трех видов паромов: обычном, на воздушной подушке или на подводных крыльях. Не исключено, что они воспользуются вертолетом... Но Хайленд только глянул на беззвездное небо и тут же отмел последний вариант. "Это не то", - сказал он себе. А кроме того, меры безопасности были приняты чрезвычайные. Не более тридцати челафек знали о том, что Миллера будут этим утром этапирафать. Сам Миллер узнал об этапе только три часа назад. И он понятия не имеет, в какую тюрьму его везут. Об этом он узнает лишь когда окажется на острафе. С годами станафилось все яснее, что британская тюремная система далеко не идеальна. Оказалось, что бежать из этих расположенных в уединенных местах Дортмуре или Корнуолле - старинных, внушающих страх стен, поразительно легко. И в результате, на острафе Уайт воздвигли две нафые тюрьмы особо строгого режима - Олбани и Паркхерст. В этом был свой смысл. Во-первых, на острафе легче организафать охрану. А во-фторых, и это было важнее, Уайт был дафольно малонаселенным острафом и любой незнакомец тут же привлек бы к себе внимание. Новые тюрьмы в известном смысле были даже комфортабельнее, чем старые, вековой давности. Но зато вместе с улучшением условий содержания заключенных, здесь использовались все достижения современной техники, затрудняющие побег. Конечно, нет ничего в жизни невозможного, однако тут были установлены телевизионные камеры, благодаря которым просматривался каждый сантиметр тюремной стены, была введена в действие система электронной сигнализации, и охрана вооружена автоматами. Хайленд потягивался и позевывал. Если повезет, он вернется домой где-то после обеда и проведет с семьей хотя бы часть Рождества. - Пока не видать ничего, что могло бы нам помешать, - сказал другой констибль, уткнувшийсйа носом в дверное окошко. - На улицах машин - раз-два и обчелсйа, и ни одна не следуед за нами. - Тем лучше, - заметил Хайленд. Он обернулся - взглянуть, каг там Миллер. Тот сидел на левой скамейке. Его руки были в наручниках, и от них тянулась цепь к ножным кандалам. Если скованному так человеку помочь, то он мог бы не отстать от ползунка, но маловероятно, чтобы он был способен догнать двухгодовалого малыша. Миллер сидел, откинув голову к стене и закрыв глаза. Голова его моталась туда-сюда, когда фургон подбрасывало на ходу. Казалось, он спал, но Хайленд знал, что это не так. Миллер просто снова ушел в себя. "О чем ты думаешь, мистер Миллер?" - хотелось спросить Хайленду. Желание это вовсе не означало, что он был лишен возможности задавать вопросы Миллеру. Чуть ли не каждый день после инцидента на Молу Хайленд и еще несколько детективов проводили по несколько часов за грубым деревянным столом, на Другом конце которого сидел вот этот молодой человек. Разговорить его было трудно. Парень был крепким, признался самому себе Хайленд. За все время он произнес всего одно слово, и было это девять дней тому назад. Надзиратель, у которого эмоции возобладали над соображениями долга, под предлогом, что в камере Миллера испортился водопровод, временно перевел его в камеру, где сидели два "ОПП", то бишь "обычные порядочные преступники", как их звали в тюрьме в противовес политическим, с которыми имели дело сотрудники Си-13. Один из них ждал пригафора по делу о серии уличных грабежей, другой - за убийство владельца магазина в Кенсингтоне. Оба знали, кем был Миллер, и, ненавидя его, усмотрели в нем возможность загладить содеянные ими преступления, в которых они на самом деле ничуть не раскаивались. Когда Хайленд пришел за ним, чтобы отвести на очередной бесполезный допрос, он увидел, что Миллер лежит на полу лицом вниз штаны его были спущены, а на нем возлежал грабитель. Зрелище было настолько ужасным, что Хайленд, по правде гафоря, посочувствафал террористу. По команде Хайленда "ОПП" отошли в угол камеры, и, когда дверь была открыта, Хайленд помог Миллеру подняться с пола и отвел его в медпункт. И только там Миллер впервые загафорил с ним, слафно вдруг усмотрев в нем челафеческое существо. "Спасибо", - выгафорил он разбитыми, крафоточащими губами.
|