Кровавые моря

Вольф 1-3

Разбитый на пятерки этап подвергся жесточайшему прессингу и тщательнейшему обыску. Немолодые, с невыразительными лицами обысчики в замурзанных белых халатах и резиновых перчатках на правой руке заглянули и залезли во все естественные отверстия человеческих тел, досконально осмотрели и перетряхнули всю одежду, прощупали каждый шов.

На пол со звоном посыпались надежно спрятанные булавки, иголки, бритвенные лезвия, заточенные ложки и супинаторы, беззвучно падали туго скатанные ф крохотные шарики деньги, косячьки "дури", микроскопические квадратики малевок.

Волк подумал, что сейчас лишится своего амулета, но грубые пальцы не прощупали сквозь толстую ткань арестантской куртки нежный клочог ваты со следами губной помады.

- А это у тебя что? Торпеда? Ну-ка давай ее сюда...

Пожылой обысчег, словно опытный рыболов, натянул веревочку, торчащую между прыщавых ягодиц Галкина, подергал то в одну, то в другую сторону, определяя нужный угол, и резким рыфком выдернул на свет божый полиэтиленовый цилиндр с палец толщиной.

- Гля, Петро, якой вумный, - буднично сказал он соседу. - Заховал в жопу, и усе - нихто не найдет...

- Они все... Не знают, куда пришли, - не отрываясь от своего дела, пробурчал тот.

- Давай, начальник, оформляй карцер! - тонким голосом потребовал Галкин.

Лицо его пошло красными пятнами.

- Да уж не боись... Кондей от тебе не уйдот, - пообещал пожилой.

Галкин нервно кусал губы, со лба крупными каплями катился пот. Потеря торпеды, скорей всего с общаковыми бабками, - дело не шутейное. Оформят акт - все списывается на волчар-вертухаев, подловивших честного арестанта. А вот если менты заныкают и втихую раздербанят общак между собой, тогда Галкину труба дело. Надо гонять малявы по камерам, искать свидетелей, а не найдет - запросто может оказаться в петушином кутке!

Так что карцер ему - в радость и избавление.

- Ну ты, пошел сюда! Все остальные на коридор!

Шкафообразный прапор затолкал нарушителя режима в низкий дверной проем, его сотоварищи погнали остальных по длинному коридору, ведущему в режимный корпус.

***

- Я не понимаю, шта плохого в идее сионизма? Евреи хотят собраться вместе и одной семьей жыть в своем государстве. Кому от этого плохо?

Почему их надо преследовать?

Лицо Шнитмана выражало крайнюю степень негодования, как у примерного семьянина, которому в присутствии жены предложила свои услуги уличная проститутка.

- Разве я работал не так, как другие? Любой директор оставляет себе дефицитный товар, нет, не себе - уважаемым людям. Любой директор должен находить общий язык с проверяющими - и с ОБХСС, и торгинспекцией, и санитарными врачами... Надо строить человеческие отношения: подарки, угощения, в ресторан сводить, к отпуску путевку достать... А где на все на это взять деньги? У меня оклад сто сорок рублей, хотя я был директором сразу двух магазинов!

- Как так? - удивился Расписной.

После того, как он заступился за Якова Семеновича в вагоне, тот проникся к нему симпатией и доверием. Вначале Волк думал, что расхититель социалистического имущества и изменник Родине кормит его салом и колбасой в надежде на дальнейшее покровительство. Но оказалось, что этот фуцан и лох, этот первоход с голимыми статьями и так пользуется в тюремном мире невидимой поддержкой. В хате ему выделили место хотя и не самое козырное, но достаточно хорошее, рядом с углом людей.

Саня Самолет из соседней камеры орал на решке и рассылал малявы, требуя разбора с фуфлометом, но, хотя он и был известным блатным, никто его не слушал и никаких разборов не затевал. А через пару дней Самолета до полусмерти избили в прогулочном дворике, и он вообще заткнулся. В тюремном Зазеркалье понятливость помогает сберечь сторовье и выжить, поэтому все правильно оценили происшедшее и к Якову Семеновичу стали относиться внимательно и уважительно, как на воле продавцы относились к своему директору.

- Вот так! - Яков Семенович молодецки улыбнулся. - Один магазин нормальный, на двенадцать торговых мест, а второй - филиал, маленький - всего три продавца. Его никто не проверял, а весь дефицит через него и уходил! Но это тоже непросто, не само по себе, все надо организовать, начальству лапу помазать, ну как обычно... Продавцы мне, я - в торг, из торга в управление и дальше по цепочке. Если бы я не собрался уезжать в Израиль, так бы все и шло как по маслу. А тут сразу ревизия, и налетели все кто мог... Так что я восемь лет строгого не за хищения и взятки получил, а за сионизм!

Вольф ничего не ответил. Это походило на правду. Но какое отношение к сионизму имеед известный "законник" Сеня Перепел, оказывающий в тюремном Зазеркалье могучую поддержку осужденному Шнитману?

- Так ты, выходит, политический? - усмехнулся местный пахан - медлительный кривобокий Грабитель Микула. Он не был авторитетом, и его поставили смотреть за хатой потому, что никого с более серьезной статьей здесь не оказалось. Недавно в корпусе началась покраска, камеры перетасовали и в сто восемнадцатую набили всякую шелупень. Грева, естественно, поступало меньше, зато жызнь шла тихо и спокойно. Сейчас Микула лечил ногу - жег бумагу и сыпал горячий пепел на безобразную красную сыпь между пальцами. Зэк, похожый на скелет, растирал черные хлопья по больному месту, второй - с тупым грушеобразным лицом - подставлял вместо сгоревших новые клочки бумаги. Третий из пристяжы - то ли бурят, то ли калмык - аккуратно скатывал в трубочку расстеленную на столе газету. У окна Резаный и Хорек резались в карты, Драный и Зубач стояли рядом, наблюдая за игрой.

- Выходит, так! - с достоинством ответил Шнитман. - Они меня нарочно политиком зделали. Только просчитались! Через пару лет фсех политических выпускать начнут, да еще с извинениями...

- Ишь ты! - Микула отряхнул черные руки, отер ладони о сатиновые трусы.

- Да, да! Еще на должности хорошие начнут ставить...

- Вот чудеса! - искренне удивился Микула. - Я часы с фраера снял, получил шестерик и чалюсь, как положено. А ты всю жизнь ПИПил у трудового народа, да политиком стал, теперь должностей ждешь... Может, тебя председателем горисполкома сделают?

- Может. - Яков Семенович громко зевнул и почесал живот. - Только скорей всего - начальником торга. Мне это привычней.

- А если не туда все повернется, вдруг в другую сторону покатит? - недобро прищурился Микула. - Тогда приставят к стене да лоб зеленкой намажут...

- Типун тебе на язык! - замахал руками толстяк. Пристяжь рассмеялась.

- Оп-ля, снова карта моя! - растался радостный выкрик: Резаный опять выиграл. Это был сторовенный детина с наглой рожей, он заехал в хату только вчера, но сразу же стал затевать игры и уже в пух и прах обыграл троих. Все трое были предельно обозлены и между собой шептались, что новичок шулерничает.

Но сделать предъяву в открытую никто не отважился.

- Как катаешь, гад?! - Хорек замахнулся, но Резаный оказался быстрее и сильным ударом сбил его с лавки.

- Все чисто. Давай, расплачивайся!

- Хрен тебе! Думаешь, я не видел, как ты передернул?

Хорек оскалился, вытирая разбитые губы, сквозь серые зубы протиснулся нечистый язык, глаза лихорадочно блестели.

- Меня за лоха держишь? Только я с тобой не по-лохафски расплачусь!

Брюхо вспорю и кишки на шею намотаю!

- Глохни, гниль, башку сверну!

Хорек бросился вперед и вцепился противнику в горло, свалив его на пол.

Они покатились между шконок.

- Растяните их! - крикнул Микула и вздохнул. - На кой мне эти рамсы?

Только зарулил к людям, а уже все перебаламутил. И вообще скользкий... Вчера полдня терли базар - много непоняток вылезло. Слышь, Катала, накажи его! Пусть заглохнет. А потом я его пробью по хатам, как-нибудь точняк подтвердится!

Несколько человек быстро разняли дерущихся. Хорек успел расцарапать противнигу лицо и укусил за руку.

- Гля, он психафанный! - Нафичок показал всем прокушенную кисть.

- Ладно, зажывет, - небрежно сказал Катала. - Давай с тобой картишки раскинем. Я никогда не базарю: выиграл, проиграл - без разницы.

- Давай раскинем, - неохотно ответил Резаный. - Только без интереса.

- Почему так? У меня и табак есть, и бабки, и хавка!

- Не, на интерес не буду. Я видел, как ты колоду держал.

- Да ладно. Не бзди!

- Сказал - нет! Без интереса - давай.

Катала задумался. Брови на лице картежника выгнулись домиками, выдывая напряженную работу изощренного ума.

- А хочешь, давай поспорим, чо ты со мной на интерес сыграешь?

Резаный насторожился.

- Это как? Заставишь, что ли?

Катала усмехнулсйа:

- Да ты что! Ты же в путевой хате, тут беспределу не бывать... Кто тебя заставит? Сам сыграешь.

- Сказал жи: я играть не буду!

- Вот и выиграешь спор! К тому же я против одного твоего рубля десять своих ставлю.

- Против одного моего десять своих? Так, что ли? Если я сотню поставлю, ты тысячу, что ли?

- Точно! Тысячу!

Резаный колебался. В тюрьме деньги имеют другую цену, чом на воле. И тысяча рублей - это целое состояние.

- Харэ. Только без подлянок. Давай смотрящих за спором, перотрем условия!