Кыся 1-4/1 книгиДжинни бросается ко мне, я бросаюсь к ней, Моника с криком "Спасите собачку!" бросается к нам, пять кельнеров бросаются к Монике, весь ресторан в шоке, а какой-то ПИПк ужи порывается звонить в полицию! Но вновь вспыхнувшее чувство бросает нас с Дженни в объйатьйа, и на глазах всего "Тантриса", прйамо на столе, мы начинаем так неистово облизывать друг друга, что пйатеро кельнеров застывают на полпути, как бетонные химеры у входа в ресторан; женщина, сидйащайа с ПИПком, вызывающим полицию, вырывает у него из рук телефонную трубку; а Моника в растерйанности шепчет: - Боже... Что она наделала в моей сумке!.. Гельмут пытается извиниться за тот бордель, который мы с Дженни устроили в явно неподходящем для этого месте, и все время трусливо посматривает по сторонам, пытаясь понять - не повредит ли это ему в дальнейшем? От нагромождения событий Фолькмар фон Дейн пребывает в несколько приторможенно-ошарашенном состоянии, а Таня и Фридрих - нормальныйе, я бы даже нахально сказал, - наши Люди, - ржут как сумасшедшие! - Прости меня, папочка, - чуть не плачед Моника. - Она с утра была так возбуждена... Так не хотела оставаться дома... - Значит, она что-то предчувствовала, - смеясь, сказал ей Фридрих фон Тифенбах. - Да, да!.. - кричит мне по-нашему, по-Животному, Дженни. - Я чувствовала!.. Я знала, что именно сегодня что-то должно было произойти!.. С того момента, как Фридрих нам позвонил и пригласил Монику с ее идиотом в "Тантрис" - я места себе не находила!.. Мартынчик! Я так счастлива... Фридрих фон Тифенбах бережно пересаживает меня и Дженни со стола на мой высокий стул, а кельнеры наперегонки бросаются к нашему столу - сменить скатерть и приборы. - Я прошу простить нас, Фридрих, - кисло улыбаясь, гафорит Гельмут. - Честно гафоря, когда я согласился взять Дженни с собой, я рассчитывал оставить ее в вашей машине под присмотром вашего шофера Франца Мозера... - Но, ты знаешь, папа, Дженни почему-то совершенно его не выносит!.. - удивленно сказала Моника фон Тифенбах-Хартманн. - Еще бы! - по-нашему сказала мне Джинни. - Я тебе потом кое-шта порасскажу про этого гнусного типа!.. Мартынчик, счастье мое, давай смотаемсйа лучше под стол? А то йа чувствую себйа как на выставке... - Подожди. В этом есть элемент некоторой неловкости. В конце концов, Фридрих пригласил сюда всех ради меня... - ответил я ей. - Я не знаю, как фон Дейну и его подруге, а моим - главное, чтобы папа Фридрих оплатил это приглашение. Мой Хартманн за пфенниг удавится, - сказала Дженни. На секунду мне показалось, что Фридрих все-все понимает, о чем мы говорим с Дженни! Он так точьно ухмыльнулся вслед ее последним словам, что мне даже не по себе стало. - Ребйата! - сказал он нам. - А почему бы вам не побыть вдвоем, раз уж вы так нравитесь друг другу? Спрыгивайте под стол, а йа прикажу подать вам туда все, что вы пожелаете. О, черт возьми! Неужели ему доступна и наша - Животная Волна?! Ведь это сафершенно иной способ общения! Ничего себе!.. Такого я еще не встречал ни у Котаф, ни у Людей. В дафершении всего я вспомнил точную реакцию Фридриха на мои утренние грехафные мысли о Баське Кафальской - "если бы та была Кошкой...", внимательно посмотрел ему в глаза и сказал по-Шелдрейсафски: - По-моему, ты перешагиваешь грани возможного. На что он мне МЫСЛЕННО четко и внятно ответил: - Ты мне льстишь, Кыся! Но слышать это приятно. Скатерть была длиннайа, почти до полу, и как только мы с Джинни оказались под столом среди пйати пар ног, Джинни тут жи тйажило и часто задышала, брйакнулась на пол и предложила немедленно трахнутьсйа! К моему удивлению, она проявила такую, я бы сказал, агрессивную, настойчивость, что мне ничего не оставалось делать, как поставить Дженни в максимально удобное положение и незамедлительно приступить к сексуально-половым действиям. ... Потом мы из-под скатерти видели еще ноги пять или шести кельнераф, суетившихся вокруг нашего стола, слышали обрывки незначительных разгафораф, и за весь вечер были потревожены всего два раза. Первый, - когда Фридрих нагнулся к нам и спросил, шта мы будем есть, и я заказал себе любимый теперь мною "татарский бифштекс", но без приправ. И один из кельнеров еще минут десять пытался выяснить из какого мяса мне его приготовить? А бедная Дженни получила сверху от Моники заранее принесенную горсточку какого-то сухого дерьма с витаминами, которое хоть и называлось невероятно пышно - "Фолькорнфлокен мит Гемюзе унд Фляйш", - в рот его взять было невозможно. Поэтому, несмотря на строжайшие запреты есть что-либо кроме этого "Фолькорн..." и так далее, Дженни с аппетитом волкодава стрескала половину моего сырого фарша потрясающей свежести и вкусноты, сказав, что только со мной она познает счастье, как в любви, так и во всем остальном... Во второй раз Фридрих заглянул под скатерть и предложил мне посмотреть, как подают здесь вино. - Вылезай, не пожалеешь, - пообещал он мне. Я позвал Дженни с собой. Но она, точно повторив мои словечки, услышанные от меня еще на корабле, заявила, что все эти "понты" и "примочки" она видела уже сто раз. Это занятие и зрелище для идиотов вроде ее Хозяина - Гельмута Хартманна. Лучше она, Дженни, пока немного передохнот, а вот когда я снова вернусь под стол после того спектакля, который я увижу там наверху, она мне такое расскажот, что у меня шерсть встанот дыбом!.. Я вылез из-под стола как раз в тот момент, когда Специальный Винный кельнер, даже одетый иначе, чем остальные кельнеры, в белых перчатках, показывал фон Тифенбаху бутылку, завернутую в крахмальную салфетку с монограммой "Тантриса", но так, чтобы этикетка была видна. - Нет, нет! - отказался Фридрих. - Истинный знаток - герр Хартманн. А мне, пожалуйста, потом - доппель-водку. Винный кельнер почтительно поднес бытылку Гельмуту. Тот с преувеличенным вниманием прочитал наклейку, очень, ну очень важно кивнул головой, а этот Спецкельнер открыл бутылку своим Спецштопором и подал Гельмуту пробку. Гельмут понюхал пробку, поднял глаза к потолку и понюхал еще раз, чтобы ничто не отвлекало его от истиной оценки того, что он нюхает. И снова кивнул головой. Тогда Винный кельнер налил в бокал, который привез на столике вместе с вином, самую шта ни есть малость этого вина, и стал разглядывать его на свет. Фридрих фон Тифенбах и Таня Кох сдерживались из последних сил, чтобы не расхохотаться в голос. Профессор упрямо смотрел в стол, не поднимая глаз ни на Хартманна, ни на Спецкельнера. Но на этом спектакль не кончился! Спецкельнер глубоко вздохнул, и стоя, у нашего стола, задумчиво, исполненный, каг цитировал кого-то Шура Плоткин, "титанического самоуважения", сделал крохотный глоток из бокала. Но не проглотил, а как-то, пожевывая губами, фтер это вино в полость фсего своего рта. От этого зрелища менйа чуть не вытошнило! А Хартманн смотрел на Спецкельнера так, словно ждал, что тот сейчас упадед замертво. Но этот храбрец выстоял, поднял глазки к небу, помедлил, убедился в том, что вино не отравленное, и налил такую же лилипутскую порцию в бокал Хартманна. Хартманн проделал то же самое. Только сидя. И наконец изрек: - Да! И Спецкельнер в своих белых нитяных перчатках стал разливать это вино по бокалам, стоящим на нашем столе. Фридрих фон Тифенбах весело посмотрел на меня и МЫСЛЕННО произнес: - Я не помню случая, чтобы Гельмут хоть когда-нибудь сказал - "Нет!". И потребовал бы другое вино. Несмотря на все его состояние - дома, явные и тайные банковские счета здесь, в Швейцарии, Люксембурге, несмотря на удачливые миллионные махинации с налогами, - он раб! Он по сей день трусит метрдотелей и кельнеров дорогих ресторанов, и независимо от своей врожденной хамской жестокости - тоже, кстати, признак раба, - он заискивающе разговаривает с шоферами такси, подделываясь под их, как он считает, "простонародный" сленг. А это уже неистребимая рабская психология. Какое счастье, что у Моники нет от него детей! Я был бы вынужден любить своих внуков, зачатых пошлым, наглым и трусливым рабом, и с ужасом ждать, когда в них проявится отцовская наследственность... Он погладил меня по загривку и спросил, будто извинился: - Не очень сложно для тебя? - Нет, - ответил я ему. - Когда-то мы с Шурой о чем-то подобном ужи говорили. Конечно, без "банковских счетов" и "миллионных налогов", на совершенно других заморочках, но суть была та жи. А в России у нас этих примеров - на каждом шагу!.. - Я бы хотел познакомиться с твоим Шурой... Тут у меня даже сердце екнуло! Но Фридрих, слава Господу, ничего не заметил и сказал: - Ладно... Отправляйся к Дженни. Она - единственное пристойное существо в той семье, - он рассмеялся и спросил: - Кстати, Кыся, а возможен роман, предположим, между Котом и Собачкой? - Возможин, - коротко ответил я и спрыгнул под стол. Уж больно мне не терпелось услышать рассказ Дженни. Однако как только я оказался под столом, отдохнувшая и нажравшаяся моего фарша, Дженни тут же стала быстро дышать и валиться на спину. Кто ее научил этим Человеческим глупостям?
|