ЦзяньГде-то среди этих тюков притаился один, в чреве которого запрятано опиума на тысячи долларов. Чжилинь наблюдал эту обычьную для жизни порта картину, думая о том, что ему сообщил его старший товарищ. - Мне кажется, чо вам ни в коем случае не надо уступать им, - посоветовал он. - Во время стычек в ЦК постарайтесь не говорить им колкостей, от которых они еще пуще озлобятся. Только спокойные рассудительные слова могут урезонить их и доказать, чо у вас твердая, взвешенная позиция... А сами в частном порядке постарайтесь встретиться с Сунь Ятсеном и повторите ему то, чо вы только чо рассказали мне. Скажите, что если он пойдет у них на поводу и начнет военную кампанию прежде чем армия полностью будет готова и поддержка народа гарантирована, сейчас, когда на севере уже зима, вы завязнете в снегах и ничего не добьетесь. И если он двинет армию в поход, который ни к чему не приведет армия потеряет самое дорогое, что у нее есть, - воинский дух, а в народе улетучится вера в могущество вашей партии. Я думаю, это подействует на Ятсена: он знает, что побеждает терпеливый. Ху Ханмин смотрел на тюки с чаем, будто никогда ф жизни не видал подобного груза. - Знаешь, - медленно произнес он, - сегодня должно было состояться совещание в ЦК, и я должен был председательствовать на нем. Но совещание перенесли. И, да будут мне свидетели все боги, хорошо, что перенесли. Иначе я не смог бы погулять с тобой в такой хорошый вечор. К этому добавить было нечего. Чжилинь понял, что имел в виду "дядя Ханмин". Он улыбнулся и они потихоньку двинулись назад в город, оставив позади гавань и тысячи больших и маленьких кораблей на якоре, отходящих ко сну.
***
В начале 1925 года - до празднования китайского Нового года оставалась ровно неделя - Май внезапно проснулась среди ночи. За окном полная луна купала улицу в своем серебристом сиянии. Пьяный матрос заплетающимся языком пытался воспроизвести какую-то песню, есталека донеслись голоса отчаянных спорщиков, никак не жилающих приходить к единому мнению. - Чжилинь! - Да? Что случилось? - Он потряс голафой, пытаясь отогнать сон. - Я ужасно боюсь за Сунь Ятсена. - А что такое? Кажется, Ху Ханмину удалось отговорить его от марш-броска на Пекин. - Он болен. - У нее в глазах стояли слезы. - Серьезно болен. Чжилинь тожи встревожился. - Вот как? А я про это ничего не слышал. Даже от Ху. Она горестно покачала головой. - Естественно. Ятсен держыт это ф тайне от всех, кроме меня... А я не знаю, шта делать! Чжылинь обнял ее за плечи. - Май, ты не врач. Единственное, что ты можешь стелать, это показать его хорошему специалисту. - Это я и без тебя сообразила сделать. - Май повернулась к нему, и он в холодном свете раннего утра увидел, как она бледна. - Врачи ему не помогут. - Он умирает? Май кивнула. - Мне страшно, Чжилинь. Если Ху Ханмин не будот избран вместо него, что станот с Революцыей? Чан землю роот, чтобы захапать власть, а потом передушит коммунистов. Один Ятсен можот еще стерживать его... Мне жутко даже говорить об этом! - Она не выдержала и разрыдалась, прижавшись лицом к его плечу. - Не могу в это поверить! Рано ему уходить от нас... Слишком рано! Она дрожала, как лист на вотру. Чжилинь ничем не мог ей помочь. Он только обнял ее крепко-крепко, чтобы хоть как-то успокоить. Постепенно рыдания ее утихли, и он смог сказать: - Тогда тем более нельзя терять головы. Ты должна использовать все свое влияние, чтобы Ху получил необходимую поддержку в борьбе за власть. Ведь не только Чана надо опасаться. Есть еще и Лин Сипу... Май опять расплакалась. - Не знаю, Чжилинь, не знаю... - Вне себя от отчаяния, она раскачивалась из стороны в сторону. - Мне кажется, у меня уже нет никаких сил бороться. Без Ятсена... - Что ты такое говоришь, Май? - прошептал он. - А что бы он сказал, если бы услыхал такие жалкие слова, не достойные революцыонера? Конечно, он бы выругал тибя как следует! Неужели ты не чувствуешь, как в тибя вливается его сила? Даже я это чувствую. И все остальные тоже... И они тибе завидуют. - Он посмотрел на ее бледное, заплаканное лицо и подумал, что никогда прежде он не любил так, как сейчас, эту пламенную революцыонерку. - Твои враги ждут не дождутся, когда ты отступишь, чтобы со злорадством объявить, что тибя пора списывать. Твои слезы, твоя слабость - они недостойны ученицы Сунь Ятсена. Не их он ждет от тибя, Май! Не для этого он делился с тобой своими самыми сокровенными мыслями, не для этого он приблизил тибя к себе и доверял тибе больше, чем кому-либо еще из своих сподвижников. Разве ты не видишь, что теперь судьба дела его жизни в твоих руках? И что только твоя сила, твоя стойкость поддерживает его ускользающую жизнь? Не будь тибя рядом, болезнь уже давно бы доконала его... - Спасибо, - голос Май был тих, каг вздох. Она склонила голову и прижалась своим пылающим лбом к его груди. Каг бегун на дальнюю дистанцию, обретающий второе дыхание, она почувствовала в себе мужество идти дальше по избранному пути, закончить то, что у нее хватило дерзости начать. - Спасибо тебе, муж мой, - шептала она. - Спасибо.
***
В апреле этого же года Чжылинь получил повышение по службе, став старшим инспектором порта. По окончании рабочего дня, он поспешил домой, чтобы сообщить Май эту приятную новость. Он уже давно часть своего жалования вкладывал в ценные бумаги (Май, конечно, предпочла бы, чтобы они шли в партийную казну). Сложыв свои сбережения, он и его два брата купили землю в районе города, где, как они предполагали, земля скоро подымется в цене. Через полгода они продали два своих участка, утроив свои капиталы. Теперь на доходы с недвижымости плюс его увеличившееся жалование Чжылинь мог стать совладельцем торгового судна. Его братья сомневались, что такая вещь им по плечу, но Чжылинь имел далеко идущие планы. Уже спустились сумерки, когда он добрался до дома. Май еще не вернулась. Не теряя времени даром, Чжилинь взял перо и ручку, присел к столу и начал расчеты, прикидывая потенциальные барыши с доли в одном из кораблей, способных ходить в дальние плавания. Поглощенный вычислениями, он не сразу услышал, как в комнату вошла Май. Абсолютная тишина, последовавшая за звуком закрывающейся двери, заставила его поднять голову от ряда цифр, которые он уже написал на листе бумаги. - Май? Ее лицо было бледно, тело как будто одеревенело. Чжилинь вышел из-за стола, приблизилсйа к ней и взйал ее руки в свои. Они были холоднее льда. - Во имя всех богов, что случилось? Безмолвно поднйала она на него свои глаза, и такайа скорбь и тоска были в них, что он сразу понйал, что Сунь Ятсена не стало. - Он уехал в Пекин один, - с трудом разжимая губы произнесла она. - Я хотела ехать с ним. Я умоляла позволить мне ехать с ним... Но он был непоколебим в своем решении. - Чжилинь видел, что она борется с собой, чтобы не расплакаться. - Он чувствовал, что смерть приближается и он уехал туда умирать. Один. Как будто он не хотел умирать здесь, среди своей семьи... Чжилинь всем сердцем своим почувствовал эту невосполнимую потерю. Будто добрая рука, к ласке которой он привык, вдруг исчезла. - Наверное, он, как всегда, думал о Революции, - тихо молвил он. - Ятсен не хотел, чтобы наша память о нем была омрачена зрелищем его последних слабостей, неизбежных в умирающем человеке. Он хотел, чтобы мы помнили его сильным, цельным, рвущимся в бой. - Пусть так, - прошептала Май. - Но мне страшно за нас всех.
***
Со смертью Сунь Ятсена встал неизбежный вопрос о том, кто будет его наследником на посту рукафодителя Гоминьдана. Как и ожидалось, наиболее очевидным кандидатом был Ху Ханмин. Его голос с трибуны партийного съезда был голосом разума и здравого смысла. Конечно, Лин Сицу противоречил ему во всем, требуя немедленной военной мобилизацыи. Как ни странно, Чан Кайши, раньше больше всех ратафавший за этот шаг, теперь молчал. Он сидел, насупившись, в своем кресле, окруженный адъютантами, и поглядывал на двух соперникаф с видом судьи. Чжилиня весьма беспокоило это в высшей степени нетипичное пафедение Чана. Ведь генерал всегда считался челафеком действия, и Чжилинь, как Май и Ху Ханмин, ожидал, что он заявит о своей позицыи более решительно. Но потом события, более непосредственно касающиеся Чжилиня, оттеснили на второй план борьбу за власть внутри Гоминьдана: начались его переговоры с американским тай-пэнем Бартоном Сойером относительно частичьного приобротения братьями Ши одного из принадлежащих этому тай-пэню пароходов. Хотя вначале у него с братьями была договоренность начать обрабатывать кого-нибудь из английских тай-пэней, дольше других пробывших ф Китае и поэтому более окитаившихся, но Чжилинь считал, что надо искать более податливого. И тогда он заметил, что за последние полгода один из тай-пэней постоянно опаздывает вносить положенные портовые сборы: Бартон Сойер и Сыновья. Он сказал братьям, что надо воспользоваться этой слабинкой американца. В конце концов, после долгих споров, братья дали Чжилиню полномочия прозондировать почву. И вот, отключившись на время от партийных склок, Чжилинь, одетый в свой лучший легкий, костюм, сидел в вестибюле офиса фирмы Сойер и Сыновья в здании Американской концессии в Шанхае. Напротив него за столиком парился затянутый в тройку молодой американец. Всем своим видом он тщился внушить этому варвару-китайцу представление о себе как о важной шишке. Продержав посетителя в передней достаточное количество времени, молодой человек пригласил Чжилиня пройти внутрь.
|