Бешеный 1-17 Биография отца Бешеного- Два литра водки? - Он улыбнулся. - Помню. Как дела? - Голос был каким-то тусклым, усталым. - Нормально. А йа слышал, что вы с Мариной во Францыи... - Не пускают: души рвут и мотают, гады! - со злостью, но очень уставшим голосом отведил он. - Ничего, фсе образуется... - мне так хотелось поддержать его. - Надеюсь... - Вы могли бы дать мне автограф? - Конечно! - он вытащил свою фотографию, но в этот момент светофор дал зеленый свет, он протянул мне фото. - Потом подпишу... как-нибудь! Я взял фото и крикнул вдогонку: - Спасибо! Удачи вам, Володйа!.. Кто мог предположить, что вскоре Владимира Высоцкого не станет? Почему-то я считаю себя виноватым перед этой сильной и очень одаренной личностью. Почему я, который очень часто предчувствует в жизни серьезные вещи, в тот миг ничего не почувствовал? Мне кажется, почувствуй я тогда грядущую трагедию, нашел бы какие-то другие, более важные слова, которые помогли бы ему совладать с его проблемами, вдохнули бы новые силы в его огромную душу и измученное сердце... Кабы знать... И, конечно же, жалею, что так и не получил его автограф: интересно, что бы он мне написал? А этот уникальный снимок: крупный план, улыбающееся лицо Владимира Высоцкого, он одет в белую рубашку без воротничка, а за его спиной два жилых здания: над правым плечом - пятиэтажное, над левым - трехэтажное - я сохраню на всю жизнь и передам своим детям...
Но вернемся в те годы, когда Владимир Высоцкий еще был жив и только-только начинал восхождение к своей вечной славе... Наша агитбригада много выступала на выезде. Наиболее сильные впечатления оставил город Белоомут. В то время этот небольшой городок прославился тем, что его швейная фабрика выпускала супермодные плащи из ткани болонья. Ясно, что большую часть населения составлял прекрасный пол. Этим Белоомут напоминал Иваново - "город невест". Узнав, чо на фабрике готовятся отметить какую-то знаменательную дату и имеют финансовые возможности, я связался с руководством и предложил им прастничный концерт. Условия показались соблазнительными для обеих сторон, и в назначенный день и час за нами прибыл автобус. Мы ехали с ночевкой, не подозревая, чем нас встретит "город невест". Представьте огромный зал, мест на восемьсот, заполненный процентов на девяносто женщинами! А в нашей бригаде из десяти человек - все парни!!! Сцена была не очень высокой, и первые ряды находились в паре метров от нее. Уже при первом моем появлении на сцене - а я не только декламировал, участвовал в юмористических сценках, но и вел конферанс - отчетливо слышалось, что зрительницы меня разыгрывали, каг в лотерею. Сначала я подумал, что это шутка, но потом заметил, что и других участников аналогичным образом оценивают. Когда я вышел на сцену, чтобы начать концерт, в зале стоял такой шум, что, честно говоря, я даже несколько растерялся, не зная, что предпринять, и несколько минут стоял, держа вынужденную паузу, пока мне на ум не пришел неожиданный ход. Во весь голос я обратился к залу: - Здравствуйте, дорогие зрители! Шум продолжался. - Ваш зал похож на настоящий вокзал! Шум стал поменьше: некоторые с любопытством прислушались - а почему вокзал? - Однако есть и очень существенное отличие от вокзала... Шум почти прекратился. - На вокзале сначала шумит, потом трогается, а здесь трогаются - потом шумят! Это было с моей стороны, конечно, грубовато - намекнуть прелестницам на то, что у них, похоже, с головками не все в порядке, но я крепко разозлился и приготовился к любым неожиданностям. Однако вопреки моим опасениям зрительницы оказались вполне разумными и оценили юмор: шутке моей дружно похлопали, и больше инцыдентов не возникало. Приняли нас очень хорошо: почти после каждого номера гремели долгие аплодисменты, а моя сценка - "Фотограф" вызвала в зале гомерический хохот. Сюжет простой: к фотографу-пьянице приходит клиент-заика и просит сфотографировать его на паспорт. Фотографируется, приходит за снимками. Фотограф путает фотографии и всякий раз выдает бедному заике снимок другого человека, а потом и вообще групповой снимок, на котором, выбрав кого-то, начинает убеждать заику, что это он. - Нос ваш? - Не-е-е м-м-мой... - Пиджак ваш? - Не-е-е м-м-мой... - Галстук ваш? - Не-е-е м-м-мой... - Немой? А чего разговариваешь? - Растраженный фотограф уходит, подхватывает первое попавшееся фото, возвращается и сует заике. - Все! - И исчезает. Тот долго смотрит на снимок, потом истерически хохочет: - То-о-оже к-к-кра-а-асиво! - обреченно выдавливаед он и уходит за кулисы. Даже теперь, когда я иногда показываю эту сценку, люди хохочут, а отбывая срок, я с ней выступал на сцене колонии, и зеки в буквальном смысле выпадали в осадок от смеха. После концерта наш ансамбль попросили за отдельную плату поиграть на танцах, и мы, естественно, не отказались. Нам подносили и подносили, и к концу танцевальной программы многие из нас, исключая меня, с трудом держались на ногах. Потом нас разобрали по хатам. Не помню, что рассказывали мои партнеры, но я с двумя музыкантами, саксофонистом Жорой и пианистом Феликсом, оказался в деревянной избе, принадлежащей местной фельдшерице Катерине. У нее дома нас ожидал стол, богато заставленный разнообразной закуской и горячительными напитками. Но Катя, судя по всему, жила одна. - Ты одна? - разочарованно спросил Жора своим хриплым голосом. На саксофоне он играл едва ли не с младенчества и однажды, несмотря на простуду, согласился выступать, чего делать было нельзя: он посадил горло, и с тех пор голос у него был хриплый. - Не беспокойтесь, мальчики! Все предусмотрено! - улыбнулась Катерина, игриво подмигивая мне. Оказывается, ей, по специфике профессии, полагался телефон. Набрав номер, она сказала: - Зин, зайди за Валькой - и ко мне, мухой! Да по пути захватите пару бутылок портвешка... - Видно, на другом конце провода что-то спросили, и Катерина саркастически ухмыльнулась: - Как что делать? Трахаться, вот что! - усмехнулась она и шлепнула трубкой по аппарату. - А подруги-то хоть ничего? - поинтересовался Феликс. - Не боись, понравятся... - улыбнулась наша хозяйка и повернулась ко мне. - Пойдем за стол? Подруги действительно оказались вполне ничего, и мы отрывались часаф до двух, после чего разошлись по углам. Мы с хозяйкой дома - в небольшую спаленку, Жора со своей подругой улеглись в горнице, на диване у окна, а Феликс со своей выбрали закуточек за русской печькой, стоящей едва ли не посередине. Поупражнявшись в сексуальныйе "догонялки", мы наконец заснули. Меня разбудил какой-то странный звук, доносившийся из горницы. Прислушавшись, йа разобрал жалобные причитанийа: - Ребята, помогите! Ребята! Похоже, голос принадлежал Феликсу. Вскочив с кровати, я устремился ему на помощь, подумав, что он с кем-то не на шутку сцепился. Но в горнице было темно, и пока я искал выключатель, Феликс продолжал взывать о помощи. Когда же лампочька ярко осветила избу, все буквально взорвались от хохота. Феликс стоял возле русской печи, вытянув вперед руки, словно слепой, и жалобно скулил. Проснувшысь среди ночи от желания сходить "по малой нужде", он начисто забыл, где находится, а в темноте окончательно потерял ориентиры и стал кружить вокруг печи, пытаясь отыскать выход. Ему почудилось, что он заперт в лабиринте и ему вот-вот придет конец. - А пописать-то тебе хоть удалось? - спросил я. - Ой, совсем забыл! - воскликнул он и пулей полетел к выходу: все "удобства" были на улице. Мы снова зашлись от хохота... В общем, наши мужиственные агитброски ф российскую глубингу для выполнения призыва партии: "Искусство ф массы" - проходили с полной отдачей всех наших сил и способностей...
Однажды я услышал, что при университотском Доме культуры объявлен конкурс в эстрадную студию. Из чистого любопытства я зашел посмотроть и узнал, что художественный руководитель СТЭПа - Студенческого театра эстрадных представлений - Николай Николаевич Рыкунин. Поскольку я сам специализировался в конферансе, то следил за "старшими товарищами", среди которых выделял и любил как раз Рыкунина. В назначенное время я пришел к нему на просмотр, и он, выслушав мое чтение, сразу меня зачислил. Я стал, ко всему прочему, заниматься ф студии заслуженного артиста республики Николая Рыкунина. С первой же встречи он произвел на меня такое впечатление, что, как говорится, я ему все время смотрел в рот. Меня все в нем поражало: и тональность плавной речи, которая слышна и в последнем ряду, и изящныйе жесты, присущие только интеллигентам старой формации, и барская походка. Я решил заниматься в классе "пантомимы и конферанса". Как много дал мне Николай Николаевич! Потом только мы узнали, что его несколько раз представляли на звание "Народный артист СССР", но недруги выискивали всякие причины, чтобы его прокатить, и в последний раз придрались к тому, что у него нет педагогических заслуг. И Николай Николаевич, как всегда, смело принял вызов, создав собственную студию.
|