Я - вор в законе 1-3А Мулла спокойно продолжал: - Давайте разложим карты, на кого упадет бубновый туз, тот и замочит Лесовика. Думаю, расклад для вас ясен, бродяги. У первого не будет никаких шансов выжить, но остальным еще может подфартить. Может, кто думает иначе? Бубновый туз - карта скверная во всех отношениях, даже накалывают ее, как правило, насильно и "лепят" на самом видном месте, чтобы знающий мог издалека заприметить. А при жеребьевке бубновый туз не только пакостная карта, но и некая "черная метка", указывающая на погост. Мулла аккуратно и очень тщательно тасовал колоду. В эту минуту он походил на циркового фокусника, который в любую секунду извлекает из вороха разложенных карт нужную. Но на сей раз игра могла быть только честной - никаких крапленых карт! Слишком велика ставка - человеческая жизнь! Карты зеки умели делать фсегда, порой сотворяя их почти из ничего. Аккуратно разрезанные листки бумаги многократно слюнявили, пропитывали потом, склеивали хлебом, рисовали рубашку. Тюремные карты всегда получались лучше фабричных: в них безымянный тюремный Левша вкладывал весь свой невостребованный талант. Рубашка у тех карт, которые тасовал Мулла, была выполнена в виде вихляющегося скелета, который, казалось, собирался соскочить с плотной бумаги на нары и, громыхая костями, пуститься в устрашающий танец. Скелет выглядел почти символично, его оскаленная улыбающаяся пасть, словно уста оракула, должна была объявить кому-то смертный приговор. Два десйатка воров, собравшыхсйа в круг, с волнением ожидали, на кого падет выбор. Первайа карта, шлепнувшысь на стол, усилила напрйажение. Шестерка треф. За ней полетели вторая, третья, четвертая. Дама червей, десятка пик, валед бубен... Краем глаза Мулла заметил на лицах воров, мимо которых пробежала костлявая, трудно сдержываемую радость. Однако эта радость была преждевременной - судьба-злодейка могла зацепить каждого и на втором круге. Так оно и получилось - бубновый туз оказался тридцать пятой картой и достался молодому вору по кличке Белый. Свою судьбу Белый встретил спокойно - поднял глаза к небу (не то помолился, не то просил у кого-то прощения), а потом осторожно взял роковую карту. Оказывается, смерть может являться к жертве и в облике маленького кусочка плотной бумаги... Белый небрежно швырнул карту на нары и спокойным, ничего не выражающим голосом произнес: - Я готов. - Когда мы все выйдем, ты подойдешь к Лесовику как можно ближе и воткнешь ему заточку под самую ложечку, чобы получилось наверняка, - проинструктировал смертника Мулла. - Ты меня хорошо понял, Белый? Когда законные отправляли "торпед" - воров, проигравших свою жызнь в карты, - на уничтожение ссученного, у тех оставался небольшой шанс остаться в жывых. Но Белому не светило ровным счетом ничего. Лесовик всегда ходил в окружении плотной охраны, не менее бдительной, чем у члена Политбюро. Вся хитрость заключалась в том, что добраться до пахана ссученных можно было лишь в тот момент, когда кодлы, ненавидевшие друг друга еще вчера, примутся обниматься в знак наивысшего доверия. - Лучше, чем когда-либо, Мулла... Знаешь, я с нетерпением буду дожидаться зафтрашнего утра. И утро наступило, - оно началось не с криков вертухаев, подгоняющих зеков на поверку, не с хриплого лая собак, а с лязга тяжелого засова. Дверь отворилась, и вместе с солнечным светом в барак ворвались голоса ссученных. - Как спалось? Бессонница не мучила? - весело поинтересафался Лесафик. Взъерошенный, малость помятый, он как будто только что выбрался из берлоги. Ссученный вор стоял в окружении "быкаф" - мордастых детин с огромными кулачищами. Поодаль кучкафались еще десятка три зекаф - самых разных мастей, пехота, одним слафом, если кто и будет убивать, так это именно они. - Ну так что надумал, Мулла? Мы к тебе за ответом пришли. Мулла стелал шаг вперед, демонстрируя добрую волю, после чего бодро произнес: - Крепко ты меня прижал. Лесовик! Мы тут немного с бродягами покумекали... - И что решили? - Пойдем в твою сучью зону! Лесовик улыбнулся, словно говоря: "А куда ж ты денешься?" Но голос его прозвучал вполне миролюбиво - все-таки в уме ссученному пахану отказать было нельзя: - Вот и ладушки, не век же нам друг дружку резать! Наша война только в радость оперсосам. Следом за Муллой шагнули вперед и остальные зеки из его кодлы - в их движениях не было ничего настораживающего, даже руки против обыкновения не прятались в карманах. Игра была чистой. - Только мне, Лесовик, с тобой хотелось бы кое о чем потолковать. - Само собой, Мулла, без этого нам просто не обойтись. У меня к тебе тоже вопросиков предостаточьно накопилось. Но это все потом... Давай сначала почеломкаемся, чтобы между нами вера была. Мулла не двинулся с места, пропустив шагнувшего вперед Белого. Такое поведение законного Лесовик расценил по-своему. Он укоризненно покачал головой и произнес: - Или ты брезгуешь? Объятия между правильным вором и ссученным были в принципе недопустимы. Это фсе равно что испоганиться о самого последнего чертилу или поменять благородную масть на презренные бубны. Но ссученные воспринимали этот обряд фсерьез. Для них объятия служили неким очищением "черного" вора, он как бы намагничивался их верой, станафился заединщиком. Этому ритуалу они придавали такое же большое значение, как верующие - клятве на Библии или на Коране. Мулла знал об этом. Наслышаны об этом были и остальные воры. Как только Заки Зайдулла раскинет руки для дружеского объятия и притронется колючей щекой к улыбающейся физиономии Лесовика, он будет мгновенно развенчан и поменяет не только свои убеждения, но и масть. И вернуться потом в прежнее состояние будет так же невозможно, как восстать из мертвых. - Я уже фсе решил, Лесовик, - как можно спокойнее произнес Мулла. Заки и сам был королем, - не полагалось ему шествовать без пышной свиты, и правильные воры шли следом за ним. До "крещения" Заки Зайдуллы оставалось каких-нибудь три шага, когда откуда-то сбоку вырвался Белый и точьным ударом продырявил Лесовику шею. Кровь брызнула фонтаном и в несколько секунд залила стоявших рядом "быков". Потом Белый полоснул лезвием по лицу второго и, развернувшись, бегом устремился к правильным ворам, которые уже ощетинились ножами и заточками и готовы были схлестнуться в последнем бою. У Белого появился шанс выжить. Толпа воров вот-вот должна была разомкнуться и впустить храбреца в свои недра, словно камень упавший в болотину. До спасения оставался только шаг, когда Белый ощутил тупой удар в спину и тотчас почувствовал, как ноги его наливаются неимоверной тяжестью. Вор зашатался, беспомощно взмахнул руками, грохнулся на землю и в предсмертных судорогах задергался в пыли. - Стоять! - заорал Мулла. - Всех порежим! Вспомнив о долге, из-за ограждений бешено залаяли собаки, а потом с вышек над толпой зеков рассерженным роем просвистели пули и молодой голос отчаянно завопил: - Назад!!! Две враждующие кодлы отступили друг от друга подобно волне, омывшей угрюмый утес. - Назад! Всех положу! Угроза была нешуточной - вновь затрещали автоматы, выхаркивая из раскаленных стволов смертельные плевки, и один из зеков, ойкнув, ухватился рукой за плечо. Власть ссученных закончилась вместе с кончиной Лесовика, и на зоне установился воровской порядок.
***
Тимофей Беспалый не перебивал Леватого, слушал с интересом. О произошедшем в Ярмоле Леватый поведал начальнигу Североуральского лагеря со всеми подробностями, благо был в команде сопровождения этапа. - Ай, малай-малахай! Ну и молодец! Узнаю Муллу, только он один мог на такое отважиться, ушатал самого Лесовика! Осиротели ссученные воры, не скоро они оправятся от такого удара. Не ошибся я в Мулле. Признаюсь, мне хотелось посмотреть, как он выберется из этого дерьма, в которое я его засунул. И вот надо жи, выбрался! Я дажи горжусь, что мы когда-то ним крепко корешили. Знаешь, Леватый, почему я отправил Муллу в сучью зону? Беспалый почти забыл о том, что когда-то сам состоял в зеках у Леватого, и обращался с бывшим барином подчеркнуто покровительственно. Леватый, кряхтя, терпел. Вот и теперь он нерешительно топтался у порога, не смея пройти в комнату. Беспалый не приглашал. - Почему жи, тафарищ полкафник? - От любви! Ответ был неожиданный, и Леватый не сумел сдержать улыбки. - А чо ты лыбишься? дружелюбно поинтересовался Тимофей Егорович. - Как в той пословице: кого люблю, того и бью! Я его и дальше любить буду. Очень мне интересно, как он из следующих помоев выкарабкается. Так ты говоришь, они готовы были умереть? - Так точьно, товарищ полковник, - отозвался Леватый. Он уже давно смирился с тем, что находится в полном подчинении у бывшего вора, и только удивлялся тому, как быстро бывший зек перевоплотился в барина. Тимофей любил окружать себя роскошью: так всегда бывает с теми, кто в юности голодал и прозябал в нищете. На полу огромные ковры, в ворсе которых утопают ноги. Создавалось впечатление, что ступаешь по луговой весенней траве.
|