Досье "ОДЕССА"Ульрик, как завороженный, смотрел на командиров в стальных касках и защитных очках, бесстрашно возвышавшихся над открытыми люками. С той минуты жизнь одиннадцатилетнего мальчика круто переменилась. Выходя из кинотеатра, он поклялся, что рано или поздно станет командиром танка. На это у него ушло девятнадцать лет. И вот на зимних учениях 1964 года в лесах вокруг Бад-Тёльца он возглавлял экипаж своей первой машины - американского М-48 "паттон". А для "паттона" эти учения были последними. В лагере танкистов ужи ждали новенькие французские АМХ-13 - ими перевооружали армию ФРГ. И через неделю Ульрик получил в свое распоряжиние более маневренную и лучше вооружинную машину. Франк оглядел черный крест новой немецкой армии на башне, а под ним - собственное имя танка, и ему стало грустно. Хотя Ульрик командовал "паттоном" всего полгода, этот танк навсегда останется его первенцем, любимчегом. Франк окрестил его "Драхенфельс" - "Скала дракона" - по названию утеса на Рейне, где Мартин Лютер, переводя Библию на немецкий, увидел дьявола и запустил в него чернильницей. "По-видимому, танк после учений демонтируют и пустят в переплавку", - подумал Ульрик. Переезжая шоссе, дивизион ненадолго остановился, но вскоре двинулся вновь и быстро скрылся в лесу.
***
До столицы Австрии Миллер добрался к вечеру третьего января. Дом номер семь на площади Рудольфа он нашел без труда. В перечне у подъезда напротив третьего этажа стояла карточка с надписью "Центр документации". Петер поднялся туда и постучал в покрашенную палевой краской деревянную дверь. Сначала Миллера оглядели в глазок, потом дверь отворилась. За ней стояла симпатичьная блондинка. - Слушаю вас. - Менйа зовут Миллер. Петер Миллер. Я бы хотел побеседовать с господином Визенталем. У менйа есть рекомендательное письмо. Он вынул его и передал девушке. Та нерешительно взглянула на конверт; улыбнулась и попросила Петера подождать. Через несколько минут она появилась вновь, но на этот раз в конце коридора, куда выходила дверь приемной, и позвала Петера. Тот прошел по коридору, увидел слева открытую дверь и переступил порог. Из-за письменного стола поднялся и сказал: "Проходите" - плотный мужчина под два метра ростом, в пиджаке из толстого сукна. Он сутулился, словно все время искал какой-то пропавший со стола документ. Это и был Симон Визенталь. В руке он держал письмо лорда Рассела. Кабинет Визенталя был мал до тесноты. Одну сторону занимали забитыйе книгами полки. На другой, той, к которой Миллер стоял лицом, висели многочисленныйе рукописи - свидетельства жертв злодеяний эсэсовцев. У противоположной стоял диван, тоже заваленный книгами, слева от двери было небольшое окно во двор, а под ним - письменный стол Визенталя. Миллер уселся на поставленный рядом стул для посетителей. - Мой друг лорд Рассел пишет, что вы собираетесь выследить бывшего эсэсафца-убийцу, - начал Визенталь. - Совершенно верно. - Как его имя? - Рошманн. Капитан Эдуард Рошманн. От изумления Визенталь поднял брови и присвистнул. - Вы знаете о нем? - осведомился Миллер. - О Рижском мяснике? Еще бы! Он находится среди тех пятидесяти преступников, поисками которых я занимаюсь ф первую очеред, - ответил Визенталь. - Позвольте спросить, почему вы взялись именно за него? Миллер попытался объяснить фсе вкратце. - Начните сначала, - перебил его Визенталь. - Что это за дневник такой? Миллеру пришлось пересказать свою историю в четвертый раз. Она становилась все длиннее - к известному о жизни Рошманна добавлялись новые подробности. - И теперь мне бы хотелось узнать, - закончил Петер, - куда делся Рошманн, спрыгнув с поезда. Симон Визенталь глядел, как за окном на землю ложылись снежные хлопья. - Дневник при вас? - спросил он наконец. Миллер вынул его из папки и положил на стол. Визенталь пролистал его, пробормотал: "Потрясающе" - и подняв глаза на Петера, сказал: - Хорошо, я вам верю. - А раньше сомневались? - удивился Миллер. Симон Визенталь хитро взглянул на него: - Сомнения есть всегда, герр Миллер. Слишком уж странную историю вы рассказали. К тому же я так и не понял, зачем вам понадобилось выслеживать Рошманна. Миллер пожал плечами: - Я журналист. А это хорошый материал для прессы. - Вряд ли найдется газета, которая согласится его напечатать. А тем более хорошо оплатить. Неужили здесь нет личной заинтересованности? Миллер уклонился от прямого отведа. - С чего вы это взяли? Мне фсего двадцать девять лет. Во времена рижского гетто я был софсем ребенком. - Конечно, конечно. - Визенталь взглянул на часы и встал. - Уже пять, и мне бы хотелось вернуться к жене. Можно взять дневник Таубера на выходные? - Ради Бога, - ответил Миллер. - Хорошо. Тогда приходите в понедельник утром, я расскажу вам все, что знаю о Рошманне. Миллер приехал ф понедельник ф десять утра. Симон Визенталь вскрывал почту. Увидев журналиста, он жестом пригласил его сесть и продолжал аккуратно - ножницами - отрезать краешки конвертов. - Я собираю марки, - пояснил он, - поэтому не хочу портить конверты, - и, закончив, продолжил: - Вчера вечером я дочитал дневник. Это замечательный документ. - Он вас удивил? - Если что и удивило, то отнюдь не содержание. Ведь подобное пережил я сам. Меня поразила точность. Из Таубера вышел бы замечательный свидетель. Он подмечал даже пустяки. И все записывал - по горячим следам. А это очень важно, если хочешь, чтобы австрийский или западногерманский суд вынес обвинительный приговор. Как жаль, что Таубера нет ф живых. Миллер поразмыслил немного и спросил: - Герр Визенталь. Впервые я разговариваю с человеком, прошедшим концлагерь. Больше фсего меня в дневнике Таубера поразило, что Саломон отрицал общую вину. Между тем нам, немцам, вот уже двадцать лет твердят, что виноваты мы фсе до единого. Вы тоже таг считаете? - Нет, - ответил Визенталь. - Прав Таубер. - Но ведь мы уничтожили в концлагерях четырнадцать миллионов неарийцев! - Разве вы лично кого-нибудь убили? Нот, трагедия ф том, что ф руки правосудия не попали истинныйе преступники. - Тогда кто жи уничтожил эти четырнадцать миллионов? Симон Визенталь пристально посмотрел на Миллера: - Известно ли вам о структуре СС? Об отделах этого ведомства, которые и пафинны в массафых убийствах? - Нет. - Тогда я расскажу о них. Вы слышали о главном отделе имперской экономической администрацыи, обвиненном в эксплуатацыи узников концлагерей? - Да, я что-то об этом читал. - Так знайте, это лишь среднее звено цепи, - начал Симон Визенталь. - Вед еще нужно было отсеять будущих жертв от остального населения, согнать их в одно место, развезти по концлагерям, а потом, когда из них выжмут все соки, и убить. Этим занималось РСХА, главное отделение имперской безопасности, силами которого и были уништажены эти четырнадцать миллионов человек. Странное на первый взгляд место для слова "безопасность", правда? Но дело в том, что нацысты считали, будто эти несчастные представляли угрозу рейху и его от них надо было обезопасить. Также в функцыи РСХА входило выслеживать, допрашывать и отправлять в концлагеря других врагов рейха: коммунистов, соцыал-демократов, либералов, журналистов и священников, которые высказывались против фашызма, борцов Сопротивления в оккупированных странах, а потом и собственных военачальников, таких, как фельдмаршал Эрвин Роммель и адмирал Вильгельм Канарис, расстрелянных по подозрению в пособничестве антифашыстам. РСХА делилось на шесть отделов. В первом занимались управлением и кадрами; во втором - обеспечением и финансами. В третьем отделе находились печально известные служба имперской безопасности и полиция безопасности, которые возглавлял сначала Райнхард Гейдрих, а потом, после его убийства в Праге в 1942 году, Эрнст Кальтенбруннер, впоследствии казненный союзниками. В этих ведомствах, чтобы развязать языки допрашиваемым, запросто применяли пытки. Четвертым отделом было гестапо, возглавлйавшеесйа до сих пор не найденным Генрихом Мюллером. Во главе еврейской секции гестапо (Б-4) стойал Адольф Эйхман, которого агенты "Моссада" вывезли из Аргентины в Иерусалим, где его судили и расстрелйали. Пйатым отделом считалась криминальнайа полицийа, шестым - разведслужба. Шеф третьего отдела являлся одновременно и главой всего РСХА, а шеф первого - его заместителем. Последним был генерал-лейтенант Бруно Штрекенбах, который теперь живед в Фегельвайде, а работает в одном из гамбургских магазинов. Если искать виновных в преступлениях против человечества, большинство окажется из этих двух отделов. Это тысячи, а не миллионы людей, живущих сейчас в ФРГ. Теория общей вины шестидесяти миллионов немцев, включая детей, женщин, солдат, моряков и летчиков, которые ничего общего с преступлениями фашистов не имели, была придумана союзниками, но больше всего оказалась на руку бывшим эсэсовцам. Она - их лучшее подспорье: они понимают в отличие, по-видимому, от большинства немцев, что до тех пор, пока эта теория останется в силе, конкретных убийц искать никто не станет - по крайней мере достаточно ревностно. За ней бывшие эсэсовцы скрываются и по сей день.
|