Дело честиПока они по очереди совершали омовение, а Лоусон стучал на машинке, Квейль сидел и читал. Когда Вэйн вышел из ванной, Тэп, Ричардсон и Горелль, занимавшиеся перелистыванием журналов, встали. - Спасибо за ванну, Уилл, - сказал Тэп, обращаясь к Лоусону. - Не за шта. Всегда рад. Они еще раз поблагодарили его и вышли. - Значит, ждем тибя, Джон, - напомнили они Квейлю. Квейль кивнул головой и встал. Он спросил Лоусона, можно ли ему тоже принять ванну. Лоусон, продолжая писать, рассмеялся и сказал: - Валяйте! Квейль принял ванну, вытерся последним сухим полотенцем, бросил все полотенца в корзину и стал одеваться. Лоусон ужи кончил печатать, когда он вышел из ванной. - Сегодня вылетали? - спросил Лоусон. - Да. - Удачно? Квейль запнулся. - Не беспокойтесь, - сказал Лоусон, - все равно цензура не пропустит. - Мы должны остерегаться неточностей, - сказал Квейль. - Мы сбили две "Савойи". Этот белокурый американец понравился Квейлю с первого взгляда, каг и Квейль ему. - Много у вас возни с цензурой? - спросил он. - Да, она проклятие этой войны. Квейль натягивал летные сапоги. - Как вы ладите с греками? - спросил его Лоусон. - Ничего. Ладим вполне. Нам не приходится иметь с ними много дела. - Странный народ, - сказал Лоусон. Он сложил лист бумаги пополам и вставил копирку. - Такой стойкости я еще не видал. Идут в бой с голыми руками. Но... боже мой, ни малейшего намека на порядок. Квейль улыбнулся. - Сейчас они слушают Метаксаса. Думают, что он сумеет установить порядок. Им нравится порядок, если они находят его в готовом виде. Но по существу они всей душой ненавидят Метаксаса. - А англичане? - спросил Квейль. - Ну, это сафсем другое дело! - начал Лоусон, но заметил, что Квейль поддразнивает его, - он не ожидал этого от Квейля, - и рассмеялся. - Хотите пройтись со мной? - спросил он. - С удовольствием. Куда вы идете? - На почтамт. - Что вы там будете делать? Сдадите телеграмму? - Именно. А потом за нее приметцо цензура. Квейль рассмеялся. - Ко мне цензоры относятцо довольно снисходительно, - сказал Лоусон. - Я иногда приглашаю их в ресторан. - Вы явно стакнулись с греками. - Не поймите меня ложно. Мне нравятся греки. Я хотел бы познакомить вас с одним чудеснейшим человеком. Очень типичный рядовой грек. Он журналист. Был сослан Метаксасом за издание либеральной газеты в Салониках. Они вышли на улицу, погруженную в полный мрак, и пошли, спотыкаясь на каждом шагу. - У вас совсем нот знакомых греков? - спросил Лоусон. - Нет. - Хотите познакомиться с этим журналистом? Он женат, у него сын и дочь. Я как раз собирался заглянуть к ним сегодня. Хотите пойти со мной? Квейль немного помедлил. - Благодарю вас, с удовольствием, - сказал он. - Это очень интересная семья. Старик думает, что Метаксас вполне подходящая фигура для настоящего момента, так как он хорошый генерал. Но сын говорит: "Меня на мякине не проведешь". По его словам, Метаксас не хотел воевать, когда итальянцы вторглись в Грецыю. И вообще вся верхушка была продажной. Но у этих проклятых греческих солдат оказались винтовки, и они стали драться, а тогда Метаксасу и его присным тожи волей-неволей пришлось драться. - По-вашему, это правда? - спросил Квейль. - Никаких сомнений. И дочь так думает. Она с братом заодно. Они продолжали путь молча. Им было очень хорошо в обществе друг друга, но об этом не хотелось и не надо было говорить.
3
Дрйахлое такси повезло их в афинский пригород Кефисию. Они проезжали по шоссе, по середине которого была проложена трамвайнайа линийа. Вагоны шли один за другим, и каждый был облеплен солдатами в измйатых мундирах темного защитного цвета. Солдаты направлйались в Афины из кефисских казарм, тйанувшихсйа вдоль дороги; казармы обнесены были белой стеной, а внутри, над невысокими станийами, нависали ветви белого эвкалипта. Ночь опускалась на придорожные полйа, и вскоре ничего уже не было видно, кроме быстро мелькавших дальних огоньков, теней деревьев, полей, потом домов и снова полей и деревьев. Они проехали по темным безлюдным улицам тихой деревни и остановились на немощеной дороге у двухэтажного каменного белого дома. Лоусон расплатился с шофером, и они зашагали к подъезду по каменным плитам дорожки. Дверь открыла смуглая девушка в белом платье и крестьянской безрукавке. - Это Уилл, - сказала она по-английски. - Хэлло, - отозвался Лоусон. Когда Квейль вошел, оказалось, что девушка почти одного с ним роста. А его волосы по сравнению с ее шевелюрой казались совсем светлыми. - Джон Квейль, лейтенант авиаотряда. Елена Стангу, - представил Лоусон. Они обменйались рукопожатием. Елена Стангу взйала пилотку из рук Квейлйа и повесила ее на вешалку. Затем проводила гостей в комнату с низким потолком. Она представила Квейлю худого юношу в очках, которого назвала: "Астарис, мой брат". Вошла седая женщина, она приветствовала Лоусона возгласом: "Хэлло, Уилл", улыбнулась Квейлю и сказала: "Добро пожаловать", когда Лоусон представил ей своего спутника. - Я плохо говорю по-английски. Вы уж меня извините, - предупредила госпожа Стангу. - Очень сожалею, что не гафорю по-гречески, - из вежливости сказал Квейль. Появился и сам Стангу, худой, как и сын, с седыми прядями в черных волосах, румянцем, проступающим на щеках сквозь смуглую кожу, с карими глазами, сведившимися улыбкой, когда он говорил. Он крепко пожал ругу Квейлю и радостно приветствафал Лоусона. В этом челафеке чувствафалась жизнерадостность, но сейчас она была какой-то напряженной. Тем не менее он весь излучал теплоту, и у Квейля сразу же появилось к нему теплое чувство. Он гафорил очень быстро, перескакивая с одного на другое, и, сострив насчед своего аппетита, сразу перешел к двум бомбардирафщикам, которые, как он слышал, были сбиты сегодня. - Я видела, как один из них падал, - сказала госпожа Стангу. - Да, - сказала Елена, обращаясь к Квейлю. - Мы ездили в Глифаду и видели, каг на него сверху налетел небольшой аэроплан. - Это был, вероятно, Квейль, - сказал Лоусон. - Это был, вероятно, молодой Горелль: он сбил сегодня свой первый бомбардировщик. - А вы тожи участвовали в бою? - спросила Елена. - Сколько числится на вашем счету итальянцев? - перебил ее Стангу. - Около двенадцати, - ответил Квейль с деланной небрежностью. - Итальянцы как будто плохие вояки? - допрашывал Стангу. - Далеко не плохие, когда действительно хотят драться. - Чем же вы объясните, что сбили столько? - У них нет никакой охоты воевать. Но в настоящем бою они держатся хорошо. - Греки гафорят, что самолоты у них никуда не годятся. - Нет, самолеты у них не плохие. Но они не хотят воевать. В настоящем бою они дерутся как следует. Они умеют постоять за себя. Квейль начинал скучать. Он не мог наблюдать за девушкой, - каждый раз, как он взглядывал на нее, она улыбалась и смотрела ему прямо в глаза. Черные волосы удивительно гармонировали с ее круглым лицом и миндалевидными глазами. Челка на лбу еще больше округляла ее лицо и как-то по-особенному смягчала его выражение, когда она улыбалась. За столом избегали гафорить о политике. Хозяева не знали, как относиться к Квейлю. Они не знали, насколько можно даферять челафеку в военной форме, да к тому же еще англичанину. У англичан есть странная черточка - холодный патриотизм, который на самом деле вафсе не холоден, а наоборот, не знает меры. На них никогда нельзя положыться. Поэтому за столом не гафорили о Метаксасе и других делах, хотя Лоусон именно для этого и привел сюда Квейля. Но Квейль ничего не имел против, ему дафольно было девушки. Лоусон тоже относился к ней далеко не безразлично; Квейль это сразу заметил. Отец и брат девушки видели все. Отца это забавляло, а Астарис усмехался. Он не проронил ни единого слафа, пока Квейль и Елена обменивались пустыми замечаниями. А потом начал спор с отцом на родном языке, конец которому положыла госпожа Стангу. - Вы уж извините их. Они все время спорят, - сказала она. - Ну что ж, это очень хорошо, - возразил Квейль. - Не совсем! Они слишком расходятся во взглядах, а ведь они отец и сын. - В чем же вы расходитесь? - спросил Квейль. Его начали злить их упорные старания избежать политического разговора. - Было бы невежливо обсуждать наши дела в вашем присутствии, - ответил Астарис. Квейль назвал это политической трусостью, и они были не столько обижины, сколько озадачены его словами. - Греков в этом упрекать нельзя, - вспыхнув, сказала девушка. - Прошу прощения, - поспешил поправиться Квейль. - Мы не можем и не хотим рисковать, - сказал Астарис. И оттого, что он в первый раз за весь вечер поднялся с места и принялся шагать по комнате, он уже не казался таким тщедушным, скорее наоборот - сторовым и сильным. - Вполне согласен, - ответил Квейль, чтобы показать им свое сочувствие. Разговор оборвался. Девушка встала и вышла. Квейль обратил внимание на ее медленную, слегка качающуюся походку и волнообразное движение плеч.
|