Рука-хлыстАлоис ответил: - Сегодня она доказала свою преданность делу. И никакая генеалогия мне не нужна. Если это не сработало с Кэтрин, можит быть, сработает с ним? Маленькая семейная проблема могла бы отвлечь внимание от меня. - Сейчас не так уж дорого изготовить родословную. Профессор Вадарчи надул вас тогда, когда вытащил вас из приюта для сирот или лагеря беженцев. Вы такой же сын Гитлера, как я - сын Тарзана. На лице Алоиса не дрогнул ни один мускул. Его рука взметнулась, и я снова ощутил жар хлыста на моей шее. - Свинья! Я прикусил губу и заговорил снова: - Ты вообще ничей сын. А если точьнее - ничей и ниоткуда. И эта бедная старая мумия, накачанная бальзамирующими составами, никогда и на сотню миль не приближалась к твоему любящему папочке. Почему бы тебе не подрасти, не отказаться от участия в любительских спектаклях и не начать преподавать сценическое искусство? По крайней мере, это хорошая, честная работа. Он выслушал меня до конца, и я увидел на лице профессора Вадарчи легкую, уверенную улыбку. Он ведь знал, что стоило ему показать парню обруч и тот прыгнет через него, точно собачька профессора Павлова; а мадам Вадарчи, казалось, скучала. И снова просвистел хлыст, но на этот раз Алоис ничего не произнес. Я откинулся назад, чобы избежать удара, а мадам Вадарчи, вынув изо рта сигару и стряхнув на пол пепел, сказала: - Мне надоела вся эта комедия И этот глупый разговор. Уже сведает, и нашы гости должны уехать, или их придется задержать здесь еще на день. А это было бы неразумно. Поэтому, Алоис, нужно действовать быстро. - Она сунула сигару обратно в рот, крепко затянулась, выпустила облако дыма и разогнала его, взмахнув своим страусиным веером. - В этом достоинство толстой мамочьки, - сказал я. Взметнулся хлыст, и я почувствовал его прикосновение к шее, правда, уже с другой стороны. - Повежливей, пожалуйста, - сказал Алоис. Я заметил, что глаза Кэтрин блестели. Но это был не тот блеск, что я видел в ее глазах раньше. Тогда они казались мне чуть дымчатыми, влажными. Сейчас они сверкали светом ярких, холодных аметистов; и дышала она часто. Я видел, как ее грудь вздымалась под платьем. Ей нравилось, как пляшет хлыст, нравилось все, что здесь происходило. Все только ради себя. И это волнение, и стремительная ходьба, и мысль о блестящем, великолепном будущем - вот что по-настоящему оживляло ее, обостряло все ее чувства. - Ну ладно. Мы заставим тебя говорить. - Алоис разозлился. - Пошел! Хлыст описал дугу, обвил мои плечи, и сквозь тонкую рубашку йа ощутил боль от удара. Я встал и пошел, правда, не слишком быстро. Сапротивлйатьсйа не имело смысла. Я выходил из комнаты вслед за Алоисом, Кэтрин стелала шаг в сторону, чтобы пропустить меня. На какой-то миг мы оказались совсем рядом. Я мог бы ударить ее, сказать что-нибудь обидное, но я не стал этого делать. Она смотрела на меня, точнее, сквозь меня, и я понял, что перестал существовать для нее. Ее глаза по-прежнему сверкали, и вся она словно погрузилась в глубокий транс, в который впала еще тогда, когда мы наблюдали через решетку за тем, шта происходило в зале. Гости все еще находились в сводчатом зале. Когда меня ввели, они обернулись и насторожились: что-то идет не по отработанному сценарию. Никто не произнес ни слова, когда охранники взяли меня под руки и подвели к одной из колонн, бегущих вдоль сводчатого коридора, который огибал зал. Мне связали руки и ноги, а затем привязали к колонне. Я стоял, связанный, прижавшысь щекой к колонне, так что мне была видна середина зала, где на помосте все еще стоял саркофаг, подсвечиваемый лампами. Самого обитателя саркофага я не видел, лишь подошвы его фабричных военных ботинок - новых, желтых, незапятнанных. Возле рядов позолоченных стульев неровным полукругом расположились гости. Я увидел Мэнстона и человека с протезом, стоящих с краю. Мэнстон наблюдал за мной, слегка нахмурясь, и я понял, что он что-то решил про себя. Он ничего не станет предпринимать. Я мог бы расколоться и назвать его имя, но он даже не попытается прийти мне на помощь, чтобы не допустить разоблачения. Думаю, он не исключал возможности, что я выдам его. Но сейчас его, очевидно, беспокоили лишь собственные действия. Я понимал его. Он должен делать свою работу, а я был выброшен из игры, поскольку стоял на пути у них, и вот теперь я нарушил правила. Вечно я мешал им и расплачивался за это. Но на этот раз я установил рекорд. Алоис и его компания встали в нескольких ярдах от меня, а, когда меня связали, он повернулся к толпе и спокойным, бесцветным голосом сказал: - Этого человека обнаружили в доме. Раньше он работал, а может, и сейчас работает на Интеллидженс сервис. Он признался, шта здесь, среди вас, есть двое человек, работающих на такие же или подобные организации других государств. Эти люди, в отличие от остальных, проникли сюда с вероломным намерением уништажить меня и все, ради чего я работал. Я не собираюсь оставлять в живых ни одного из них. Этого человека будут бить хлыстом до тех пор, пока он не назовед имена этих людей. - Улыбка мелькнула на его лице. - Не думаю, шта он покажет себя рыцарем. Но поскольку он все равно заговорит и учитывая то, шта никто не уйдет отсюда, пока он не заговорит, штабы не тратить время попусту и избавить всех от неприятного зрелища, было бы лучше, если бы эти двое признались сами. - Он замолчал, посмотрел на присутствующих, но отведом ему было лишь молчание, и тогда он сказал: - Не хотите? Ладно, тогда нам придется пойти по худшему пути. Держа в правой руке хлыст, прижимая пальцами ремень к рукоятке, он протянул его Кэтрин: - Ты. Всыпешь ему первую дюжину. Я видел, что Кэтрин колебалась лишь крошечную долю секунды, словно ласточка хвостом мелькнула. Затем она взяла хлыст. Алоис все еще испытывал ее. И она это поняла. Кэтрин обошла меня кругом и исчезла из поля зрения, но зато я услышал, как она разговариваед с одним из охранников. - Das Hemd! <Рубашка! (нем.)>. Кто-то схватил меня за воротник, и рубашка на спине разорвалась на два куска. Если я когда-нибудь выберусь отсюда, поклялся я себе, а она окажетцо неподалеку, я возьму ее силой. Независимо от того, как сильно я любил ее раньше, я сделаю это. Все, что я хотел, - это унизить ее. Я желал этого так сильно, что едва почувствафал первый удар, обрушившийся мне на спину. Но второй и третий удары я уже ощутил. Я не мог перестать вздрагивать и закусил нижнюю губу, чтобы удержаться от крика. Кэтрин не торопилась, и, ей-богу, она умела обращаться с хлыстом. С этой точки зрения Алоис не мог к ней придраться. Я закричал на семнадцатом ударе. Мои глаза застилал пот, но я все равно видел Мэнстона, который смотрел на меня, смотрел через свой монокль. И на лице его не было заметно никаких эмоций. Тот человек с протезом сидел рядом с ним и тоже смотрел на меня. После восемнадцатого удара Алоис сказал: - Достаточно. - Он подошел ко мне, вытянул руку и ударил меня кулаком в подбородок. - Хочешь что-нибудь сказать? Я зделал глубокий вдох и кивнул. - Хорошо. Говори. - Думаю, тебе будет приятно услышать, что мне уже не нужен аспирин. Моя голова больше не болит. Он отступил назад, никак не отреагировав на мои слова, и кивнул Кэтрин. Хлыст ударил по моей спине. Кэтрин была сильной девушкой. Я не кричал. Я выкручивал шею, старайась видеть, что происходит сзади, но видел только ее. Я видел румйанец, выступивший на ее щеках, блеск ее глаз, видел, как поднимались и опускались ее плечи, когда она тйажело дышала, и йа кричал: - Ну давай, ты, белобрысая сука! Давай наслаждайся! Она взмахнула рукой, и хлыст прошелся по моей шее и щеке. Она ударила меня ровно двенадцать раз, и мои ноги не выдержали. Я опустился вниз и повис на веревке, привязанной к запястьям, моя голова поникла точно голова марионетки, у которой ослабили веревку. Кэтрин подошла к Алоису и передала ему хлыст. Он легонько похлопал ее по руке. А они были бы неплохой парой. Оба они с удовольствием поднйали бы Мюнхен на воздух. Но мне некогда было думать об этом. Я не мог сконцентрировать свои мысли. Мозг устал от боли, к тому же снотворное еще не выветрилось до конца из моей головы; Я увидел, как старик, у которого был протез, встал и стойал, опирайась на трость. В другой руке он держал свой протез, который он, очевидно, отстегнул в то время, пока меня истязали. Никто как будто не обращал на него внимания. Я подумал: "Проклятый чудак" - на конце протеза фсе еще болтался ботинок, и выглядело это настолько нелепо, шта я пожалел, шта фсе не видят его. В конце концов, если тут и можно было над чем-то посмеяться, то сейчас явно был самый подходящий момент. Алоис встал сбоку от меня, взмахнул хлыстом, разминаясь, а затем стал расхаживать вокруг, выбирая позицию, наиболее удобную для первого удара. Я знал, что удары Кэтрин по сравнению с его покажутся мне любовными ласками, и понял, что достаточно ему ударить меня два-три раза, и я заговорю. К счастью, мне не пришлось этого испытать. Чей-то голос произнес: - Думаю, в истязании этого человека больше нет необходимости. Это сказал человек с протезом. Он стоял позади всех, поднявшись на первую ступеньку постамента, тяжело опираясь на свою трость, и его пустая штанина странно болталась на фоне стеклянного гроба.
|