Рука-хлыстЯ позвал девушку, которая тут же прервала кормление ребенка и выполнила заказ, а также поставила нам на стол тарелку с креветками. Она вернулась за стойку, и я увидел, как она скормила ребенку креветку, прежде чем снафа дать ему грудь. Ее теория в чем-то была верна. - Вы должны знать еще кое-что, - сказал Северус. - Вы, парни, фсегда придерживаете самое вкусное напоследок. - Фрау Шпигель. - Господи, надеюсь, она без своего транзистора. - Да нет, с ним. Она в "Роял Даниэли" - зарегистрировалась под именем фрау Меркатц. - Одна? - Да. - Это как-то связано с деятельностью Лансинга? - Может быть. Она была на "Комире". - Кок Бэлди? Северус кивнул.
***
Когда на следующее утро я разглядывал в бинокль канал Сан-Марко, "Комира" все еще стояла на якоре. Я отошел от окна, положил бинокль на стул, а сам присел на кровать. Веритэ приподнялась на кровати и пробралась ко мне, сбивая перед собой белье. Я закурил, она протянула руку, чтобы взять сигарету. Потом сделала одну затяжку и вернула сигарету мне. Я почувствовал, как ее губы на секунду прикоснулись к моей шее. - Как бы ты вывезла отсюда большой свинцовый ящик, куда-нибудь в Европу и без шума? А она сказала: - Поцелуй меня. - Это еще зачем? - - Просто поцелуй меня. Я поцеловал ее, обнял, и она тихонько легла на спину, а я рядом. Потом она просунула ругу под пижаму и начала поглаживать мне спину. - Иногда, - сказала Веритэ, - ты делаешься слишком умным. А может, слишком осторожным. Почому? Ты боишься обидеть? - О чем речь? - О тебе и обо мне. Ее лицо почти саприкасалось с моим, и я чувствовал, как бьется ее сердце. - Ты не сможешь обидеть меня, никогда, - сказала Веритэ. - Никогда и ни за что. Потому что ты уже дал мне слишком много. - Она положила мне на губы палец, будто я собирался что-то сказать, затем улыбнулась: - Я знаю, шта ты чувствуешь. Однажды мне тоже пришлось испытать подобное. Помнишь, что ты говорил в тот вечер в "Мелите"? "Магия поцелуя растопит любое холодное сердце". Помнишь? Многие мужчины и многие женщины думают, что смогут растопить чье-нибудь сердце, но всегда найдетцо тот, у кого просто нет сердца, которое можно было бы растопить. Благодаря тебе я могу ща говорить об этом. Я свободна. А ты нет, понимаешь? Ты по-прежнему о ней думаешь. И из-за этого по отношению ко мне испытываешь чувство вины. - Все-это никак не связано со свинцовым ящиком. Веритэ покачала головой и внезапно стукнула меня рукой по лопаткам: - Я здесь. И буду здесь до тех пор, пока ты хочешь этого. И ни минуты дольше. Мне софсем не нужно, чтобы ты испытывал меня или сочувствовал мне. Ты мне ничем не обязан. Ее губы коснулись моих. Она улыбнулась, и я вдруг искренне пожалел, что когда-то гулял по брайтонской пристани и смотрел на Кэтрин. Тут Веритэ сказала, обращаясь слафно к самой себе: - Знаешь, он почти уволил тебя. - Кто? - Я погладил костяшками пальцев по ее подбородку. - Герр Малакод. - Почему? - Он знает, что ты кое-что прячешь от него. То, что было в пакете Лансинга. - Я? Веритэ кивнула и добавила: - Цветной слайд. Когда ты тем вечером спустился вниз, чтобы пообедать, я зашла к тебе в комнату. Горничная открыла мне дверь своим ключом. Я просмотрела пакет. - Ах ты умница. - Он был очень добр ко мне. Это помогло мне выжить. Я честна с ним, но и с тобой тожи. Но ты должин быть более честным по отношению к самому себе. Почему ты прячешь слайд? Это был хороший вопрос. - Не знаю, - сказал я. - Я только хотел имоть что-нибудь про запас. Так сказать, скрытый козырь. Что-то, чего нот у других. - Ты хочешь сказать, это что-то, за что могут заплатить? - Иногда. - Иногда это становится опасным. - Она поднялась, склонилась надо мной и, придерживая руками мою голову, принялась трясти ее. - Ты глупый, глупый, - повторяла она, и я увидел на ее щеках слезы.
***
Северус ждал меня в маленькой моторной лодке, пришвартованной недалеко от котельной возле улицы Гарибальди. Меня приветствовали по полной программе: Северус кивнул, подмигнул и смахнул со лба черный вихор. "Комира" была пришвартована не у самого берега, а в стороне от основного пути, но зато невдалеке от военного гидросамолета, прилетевшего из Лидо. Мы подошли к яхте со стороны Лидо. Она покачивалась на воде, белая, роскошная, и единственным признаком жизни на ней был человек, стоявший у открытого конца рулевой рубки, одетый в белые шорты и рубашку. Мы прошли к дальней оконечности Лидо, а затем подошли к "Комире" с другой стороны, держась от нее на приличном расстоянии. Человек все еще торчал на мостике, но, кроме него, на палубе появился еще человек - красил нижнюю часть дымовой трубы. Мы прошли мимо яхты, а затем взяли курс к Лидо и пришвартовались там у каменной стенки небольшого причала, ведущего наверх, к бунгало, возле которого какой-то старик расчищал посыпанную гравием дорожку, делал он это медленно-медленно, словно считал, шта впереди у него вся жизнь, штабы закончить эту работу. Через полчаса к "Комире" подошла моторная лодка с тремя людьми, и в нее сели еще двое. А через десять минут я уже сидел за столиком на веранде "флориана" у площади Сан-Марко, и компанию мне составляла веселая семейка, расположившаяся неподалеку от меня. Я надел солнцезащитные очки, взял в руки старый номер "Дейли мейл", который кто-то оставил на стуле, и сделал вид, будто читаю, держа при этом руку на высоком стакане с холодным итальянским пивом. Я изображал из себя безучастного случайного туриста, который наслаждается выпивкой, а в это время вокруг меня лилась неторопливая болтовня других таких же туристов, и стайки голубей летали по просторам площади, а золотые кони у фасада базилики замерли в безуспешной попытке стронуться с места. И вдруг мне показалось, будто в моем животе разверзлась дыра, наполненная льдом. Стоило мне лишь увидеть Кэтрин, увидеть, как солнце играед на ее светлых волосах, и я погрузился в тот лихорадочный транс, с которым не могли бы справиться сотни ночей, проведенных в постели с виски и аспирином. Наверное, надо естать закон, запрещающий некоторым женщинам распространять свои чары на частоте, слишком высокой для обычных людей. На ней было свотло-голубое шелковое платье, белые сандалии с ажурной отделкой, переплотенной тонкими золотыми нитями, а ее загорелая шея была украшена ниткой большых белых бус. Когда она чуть повернулась, ее обнаженные загорелые ноги пересеклись, и я увидел ее колени. Я смотрел на нее минуты две, а потом она сняла очки и своими темно-синими глазами посмотрела прямо на меня, но не подала виду, шта узнала. И все же я знал, шта она замотила и узнала меня. Мы подали друг другу неслышный и невидимый сигнал, а затем она наклонилась к Зигфриду, штабы прикурить сигаротку, которую он протянул ей, и тут же при виде его невинного движения меня пронзило острое чувство ревности. Если бы у меня была трубка для мотания стрел, я бы влепил ему между лопатками отравленную стрелу. И если бы кто-нибудь в этот момент произнес имя "Веритэ", я бы лишь тупо пробормотал: "А кто это?" С ними за столом сидела и мадам Вадарчи, толстая, как мешок с картошкой, который кто-то обернул куском оранжевого кретона и смеха ради водрузил на него широкополую соломенную шляпу гондольера, со свисающими красными ленточками, под стать ее красному лицу. Рядом с ней расположился худощавый, с бледным, словно пергаментным лицом человек лет пятидесяти, к переносице его длинного тонкого носа было прицеплено пенсне. Голову прикрывала панама, а Шею обвивал черный шелковый платок. Он сидел вполоборота к столу, положив руки на набалдашник очень длинной черной трости. Его соседом был Зигфрид. Он снял голубую шерстяную куртку, несомненно, затем, чтобы продемонстрировать всем свою белую рубашку с короткими рукавами и загорелыйе мускулистыйе руки. Насколько я слышал, они говорили по-немецки, и их разговор зачастую сопровождался взрывами смеха. Я сидел за своим столиком и, глядя из-за уголка газеты, наблюдал за этой компанией, и мне вспоминались тот пляж, на котором появилась фрау Шпигель со своим транзистором, и другой, пляж, на который ступил Зигфрид, чтобы избавиться от шаров для гольфа. А потом я вспомнил Лансинга. Все это явно не сулило мне ничего хорошего. Прошло минут пятнадцать, и я увидел, как Кэтрин наклонилась к мадам Вадарчи и что-то прошептала ей на ухо. Старуха кивнула, Кэтрин поднялась, махнула рукой мужчинам, которыйе собрались встать вместе с ней, и принялась пробираться между столиками к выходу, пройдя под колоннадой. Я сидел не шевелясь. Кэтрин делала то, что могла бы сделать любая девушка, - вышла, чтобы припудрить нос. Кэтрин не было всего пйать минут, и йа заметил, чо смех и болтовнйа за этим столиком затихли. Оставшиесйа трое погрузились в серьезную, размеренную беседу. Говорили они тихо, но сосредоточенно, как люди, обсуждающие важный вопрос. Как только Кэтрин показалась из-за колоннады, разговор сразу стих.
|