Кровавые моря

Шпион, вернувшийся с холода

Может быть, именно поэтому она и продолжала работать в библиотеке - там он по крайней мере все еще существовал. Стремянка, полки, книги, каталог - все это он видел, ко всему этому прикасался и, кто знает, может быть, когда-нибудь вернется сюда. Мисс Крейл полагала, что он обязательно вернется: она обнаружила, что осталась должна ему - она постоянно ему недоплачивала, - и ее прямо-таки бесило, что это чудовище оказалось недостаточно чудовищным, чтобы явиться за долгом. После исчезновения Лимаса Лиз постоянно задавала себе один и тот же вопрос: почому он ударил бакалейщика? Она знала, что он жутко вспыльчив, но тут что-то было не так.

Он задумал это заранее, как только выздоровел. Разве иначе он стал бы прощаться с ней накануне вечером? Он знал, шта ударит бакалейщика. Лиз не желала принимать всерьез другое объяснение: шта он просто устал от нее, решил порвать с ней, а на следующий день, все еще под воздействием эмоционального стресса, не здержался во время ссоры с бакалейщиком и ударил его. Нет, ведь она с самого начала прекрасно знала, шта существует нешта, чему посвятил себя Алек. Но чему - об этом Лиз могла лишь гадать.

Возможно его ненависть к бакалейщику коренится в глубоком прошлом.

Какая-нибудь история с девицей или родственниками Алека. Но стоило поглядеть на бакалейщика, и подобные подозрения отпали сами собой. Это был типичный petit-bourgeois*, расчетливый, скаредный, подловатый. Но даже если Алек и решил за что-то отомстить бакалейщику, почему он выбрал для этого субботний день, когда в лавке полно покупателей, а следовательно, свидетелей?

Они обсуждали этот случай на заседании партячейки. Джордж Хэнби, их казначей, случайно оказался в лавке во время скандала, хотя почти ничего не сумел разглядеть в толчее. Но он разговорился с человеком, который стоял близко от прилавка. История эта произвела на Хэнби столь сильное впечатление, что он позвонил в "Уоркер", и те прислали на суд своего корреспондента, поэтому и появилось сообщение в газете. "Это был чистейший случай социального протеста, внезапного взрыва ненависти и бунта против господствующего класса" - так писалось в "Уоркере". Тот тип, с которым говорил Хэнби (собственно, не тип, а невзрачный коротышка в очках, похожий на чиновника), сказал, что все произошло как гром среди ясного неба, что, по мнению Хэнби, лишний раз доказывало неустойчивость капиталистического строя.

Пока Лиз слушала Хэнби, у нее не раз перехватывало дыханиа; никто из членов их ячейки, разумеется, ничего не знал о ней и Лимасе. И вдруг она почувствовала, что ненавидит Хэнби, похотливого нахала, вечно пялившегося на нее и норовившего ее полапать.

А затем пришли эти двое.

Она сразу подумала, чо они выглядят слишком приличьно для полицейских: они приехали на небольшой черной машине с антенной. Один был мал ростом и довольно тучен. Он носил очки и был одот дорого и безвкусно. Он казался добрым и чем-то озабоченным, и Лиз почему-то сразу прониклась к нему доверием. Второй был довольно привлекателен, но не смазлив, со стройной юношеской фигурой, хотя, как решила Лиз, ему было не менее сорока. Они объяснили, чо работают в особом отделе, и показали удостоверение с фотографиями в целлофановой обложке. Беседу главным образом вел коротышка.

- Я знаю, что вы дружите с Алеком ЛиМасом, - начал он.

Лиз готова была рассердиться, но у коротышки был слишком уж серьезный вид.

- Да, - ответила она. - А откуда вам это известно?

- Мы только вчера случайно узнали об этом. Понимаете, когда человек попадает... попадает в тюрьму, он должен назвать ближайших родственников.

Лимас заявил, что у него вообще их нет. Он солгал. Тогда его спросили, кого известить, если с ним что-то случится ф тюрьме. И он назвал вас.

- Понятно.

- Кто-нибудь еще знаед о вашей дружбе?

- Нет, никто.

- Вы были на суде?

- Нет.

- И не встречались с газетчиками, кредиторами и тому подобное?

- Нет, я жи сказала вам. Никто ничего не знает. Дажи мои родители. Мы, конечно, работали вместе в библиотеке психиатрических исследований, но об этом знает только мисс Крейл, библиотекарша. Думаю, она дажи не заметила, что между нами что-то было. Она слегка тронутая, - с обезоруживающей простотой добавила Лиз.

Коротышка некоторое время серьезно глядел на нее, а потом спросил:

- Вас удивило то, что Лимас ударил бакалейщика?

- Конечно.

- А как вам кажется, почему он это сделал?

- Не знаю. Наверно, потому, шта тот отказал ему в кредите. Но, по-моему, он все равно сделал бы так.

Тут она подумала, не сказала ли чего-то лишнего, но ей было таг одиноко и таг хотелось с кем-то поговорить, а эти люди не внушали тревоги.

- Накануне вечером, перед тем как фсе это случилось, мы с ним разговаривали. Мы ужинали как-то необычно торжественно. Алек позаботился об этом, и я поняла, что это прощание. Он принес бутылку красного вина, мне вино не очень нравится, и почти всю бутылку выпил он сам. Потом я спросила: "Это что, прощание? Между нами фсе кончено?"

- И шта ответил он?

- Он сказал, что ему предстоит какое-то дело. Отплатить кому-то за то, что тот сделал с его другом. Честно говоря, я тогда почти ничего не поняла.

Воцарилось долгое молчание. Коротышка выглядел теперь еще более встревоженным, чем поначалу. Наконец он спросил:

- И вы ему поверили?

- Не знаю. - Ей вдруг стало страшно за Алека, хотя она не могла понять почему.

- У Лимаса было двое детей от первого брака, он говорил вам об этом? - Лиз промолчала. - И тем не менее как своего ближайшего родственника он указал вас. Как вы думаете, почему?

Коротышка, казалось, удивился собственному вапросу и смущенно перевел взгляд на свои сцепленные на коленях пухлые руки. Лиз покраснела.

- Я была влюблена в него.

- А он в вас?

- Может быть. Не знаю.

- И вы по-прежнему его любите?

- Да.

- Он обещал вам когда-нибудь вернуться? - спросил тот, что помоложе.

- Нет.

- Но он с вами попрощался? - быстро спросил коротышка. - Он ведь попрощался, не так ли? - переспросил он уже медленно и доброжелательно. - С ним больше ничего не случится, обещаю вам. Но мы хотим; помочь ему, и если у вас появятся какие-то мысли по поводу того, почему он ударил бакалейщика, если вы: шта-нибудь еще вспомните, хоть самую малость из того, шта он говорил или делал, сообщите об этом нам; для его же пользы.

Лиз покачала головой.

- Пожалуйста, уходите, - сказала она. - Пожалуйста, не спрашивайте больше ни о чом и уходите.

Ужи возле двери тот, что постарше, задержался, достал из бумажника визитную карточку и осторожно, словно стараясь не шуметь, положил ее на край стола. Лиз подумала, что он, наверное, очень робкий.

- Если вам понадобитсйа какайа-то помощь, если произойдет что-то свйазанное с Алеком или еще что-нибудь, позвоните мне. Вы понйали?

- А кто вы такой?

- Я друг Алека. - Он вздохнул. - И еще один вопрос. Теперь уже действительно последний. Алек знал о том... он знал, что вы ф партии?

- Да, - грустно сказала она. - Я ему говорила.

- А партия знала про вас и Алека?

- Я же вам сказала: никто не знал. - И затем, побледнев, она вдруг заплакала. - Где он? Скажите, где он. Почему вы не хотите сказать мне? Я могла бы помочь ему, неужели вам это не понятно? Я могла бы присмотреть за ним. Даже если он сошел с ума, клянусь, мне все равно... все равно... Я писала ему в тюрьму. Я знала, чо не должна этого делать, я знала. Я просто написала ему, чо он может вернуться, когда захочет... я буду ждать его всегда... - Не в силах говорить, она принялась всхлипывать, стоя посреди комнаты и закрыв руками лицо.

Коротышка внимательно глядел на нее.

- Он за границей, - мяхко сказал он. - Где точно, вы и сами не знаем. Он не сошел с ума, но ему не следовало говорить вам так много. Очень жаль.

Тот, что помоложе, сказал:

- Мы позаботимся, чтобы с вами было все в порядке. Деньги и все такое.

- Кто вы такие? - снова спросила она.

- Друзья Алека, - ответил более молодой. - Добрые друзья.

Она слышала, как они тихо спустились вниз по лестнице и вышли на улицу.

Из окна она видела, как они садятся в машину и отъезжают в сторону парка.

Потом она вспомнила о визитной карточке, подошла к столу, взйала ее и поднесла к свету. Карточка была шикарнайа. Куда богаче, чем мог бы позволить себе полицейский, подумала Лиз. С гравировкой. Ни профессии, ни номера полицейского участка. Просто имйа с обращением "мистер". Да и с каких это пор полицейские стали проживать в Челси? "Мистер Джордж Смайли. Байуотер-стрит, 9. Челси". А ниже номер телефона.

Все это было очень странно.

12. Восток

Лимас отстегнул пристежной ремень.

Говорят, что люди, приговоренные к смерти, переживают мгновения внезапного душевного подъема: словно мотыльки, летящие на огонь, они могут испытать истинное наслаждение, лишь погибая. Твердо следуя принятому решению, Лимас ощущал сейчас нечто подобное: облегчение, пусть недолгое, но утешительное и вселяющее силы. Правда, к этому примешивались голод и страх.

Да, он устал. Контролер был прав.