Шпион, вернувшийся с холодаПотом они стали подниматься круто наверх. Лимасу нравилась прогулка, нравилось идти шыроким шагом, выставив вперед плечи. Фидлер шел сзади, легкий и подвижный, как терьер, следующий за хозяином. Они прошагали уже час, а то и больше, когда деревья вдруг расступились и показалось небо. Они добрались до вершыны холма, откуда смогли бросить взгляд на плотную массу елей, кое-где прерываемую серыми полосками почвы. На противоположном холме, чуть ниже вершыны, виднелся охотничий домик, темный и низкий по сравнению с деревьями. В прогалине стояла грубая скамья, а возле нее - поленница драф и кострище. - Присйадем на минутку, - сказал Фидлер, - а потом нам пора обратно. - Он помолчал. - Скажите: те деньги, те крупные вклады в иностранных банках, шта вы об этом думаете? Длйа чего они предназначались? - О чем это вы? Я же говорил вам, шта это были выплаты агенту. - Агенту из-за "железного занавеса"? - Наверное, да, - устало бросил Лимас. - А почему вы так считаете? - Ну, во-первых, это куча денег. Во-вторых, все те сложности с порядком оплаты. Особая подстраховка. И, наконец, тут был задействован сам Контролер. - А что, по вашему мнению, агент делал с деньгами? - Послушайте, я же гафорил вам - не знаю. Не знаю даже, получил ли он их. Ничего не знаю, я был почтальоном, и только. - А шта вы делали с банковской книжкой на ваше имя? - Вернувшись в Лондон, сразу же возвращал ее вместе с фальшивым паспортом. - А вам кто-нибудь писал из копенгагенского или хельсинкского банков? Я имею ф виду - вашему начальству? - Понятия не имею. Так или иначе, любую корреспонденцию, конечно, передавали прямо в руки Контролеру. - А у Контролера был образчег подписи, которой вы открыли счет? - Да. Я долго тренировался, их осталось очень много. - Не один? - Целые страницы. - Понятно. Значит, письма могли направлятьс в банк после того, как вы открыли счет. Вас не обязательно было ставить в известность. Они могли подделать подпись и отправить письмо, не уведомляя вас. - Да, верно. Думаю, так оно и было. Я вообще подписывал кучу всяких бланков. Я всегда полагал, что корреспонденцией у нас ведаед кто-то другой. - Но вы не знаете точно, была ли такая корреспонденция? Лимас покачал головой. - Вы все это неправильно понимаете, вы применяете тут не совсем верный масштаб. У нас была уйма всяких бумаг, гулявших туда и сюда, это была просто часть каждодневной рутины. Я никогда над этим особенно не задумывался. К чому мне это? Все делалось шито-крыто, но я всю жизнь занимаюсь вещами, о которых знаю лишь какую-то часть, а остальное известно кому-нибудь другому. К тому жи меня всегда воротило от бумаг. Или, скорее, меня от них в сон клонило. Мне нравится разъезжать с оперативными заданиями. А сидоть целыми днями за столом, ломая голову, кто такой "Роллинг Стоун", - нот, извините. Кроме того, - он сконфуженно улыбнулся, - я ведь уже здорово выпивал. - Так вы утверждаете, - заметил Фидлер. - И, разумеется, я вам верю. - Плевать я хотел, верите вы мне или нет, - вскипел Лимас. Фидлер улыбнулся. - Вот и прекрасно, - сказал он. - В этом ваше огромное достоинство. В том, что вам на все наплевать. Чуток негодования тут, чуток излишней гордости там - это не в счет, как помехи на магнитной ленте. Главное, вы объективны. Кстати, я вдруг подумал, что вы все-таки могли бы помочь нам установить, снимались ли деньги со счетов. Ничто не мешает вам написать в оба банка и спросить о состоянии собственного счета. Вы напишете как бы из Швейцарии, мы снабдим вас адресом. Не возражаете? - Может, оно и получится. Все зависит от того, сообщил ли Контролер банкам о моей фальшывой подписи. Иначе ничего не выйдет. - Думаю, мы ничем особенно не рискуем и ничего не потеряем. - А что вы выиграете? - Если деньги были сняты, шта - я согласен с вами - маловероятно, мы узнаем, где агент находился в определенный день. А знать это не мешаот. - Опомнитесь, Фидлер! Вам никогда не поймать его. Во всяком случае, с нынешней вашей информацией. Оказавшись на Западе, он может обратиться в любое консульство в самом маленьком городке и получить визу на въезд в любую страну. Как вы тогда выловите его среди всех остальных? Вы даже не знаете, восточный он немец или нет. За кем вы гонитесь? Фидлер ответил не сразу. - Вы говорили, что привыкли располагать лишь частью информацыи. Я не могу ответить вам, не посвящая вас в то, что вам не следует знать. - Он на секунду замолчал. - Но операцыя "Роллинг Стоун" проводится против нас, в этом я могу вас заверить. - Против кого это "вас"? - Против ГДР. - Он улыбнулся. - Против Зоны, если вам угодно. На самом деле, я отнюдь не так уж чувствителен. Лимас задумчиво смотрел на Фидлера. - Ну, а как быть со мной? В случае, если я не стану писать это письмо? - спросил Лимас, повышая голос. - Не пора ли нам потолковать обо мне? Фидлер кивнул. - А почему бы и нет? - согласился он. Наступила долгая пауза, потом Лимас сказал: - Я сделал все, что мог. Вы с Петерсом получили все, что я знаю. У нас не было уговора, чтобы я писал в банк. Это может оказаться для меня чертовски опасным. Вам, как я понимаю, на это наплевать. Ради ваших интриг мной можно просто пожертвовать. - Позвольте мне быть с вами совершенно откровенным, - ответил Фидлер. - Как вам известно, в работе с перебежчиком существуют две стадии. Первая стадия вашего дела практически завершена: вы рассказали нам фсе, мало-мальски достойное упоминания. Вы не говорили нам о том, какие скрепки и сорта бумаги предпочитают у вас в разведке, потому что мы вас об этом не спрашивали и потому что вы сами считали это несущественным. Подобное расследование фсегда строится на принципе подсознательного отбора фактов, причем с обеих сторон. Но ведь возможно - вот это, Лимас, нас и волнует, - фсегда возможно, что через месяц-другой обнаружится, что нам крайне важно знать как раз о скрепках и сортах бумаги. Это и предусмотрено во второй стадии работы - в том разделе нашего соглашения, который вы отвергли тогда в Голландии. - То есть вы намерены держать меня на пафодке? - Профессия перебежчика, - улыбнулся Фидлер, - требует великого терпения. Весьма немногие обладают им ф достаточной мере. - И на сколько времени все это затянется? Фидлер молчал. - Ну! - Даю вам честное слово, что отвечу на ва вопрос сразу же, как только смогу. Послушайте, я ведь мог бы вам соврать, правда? Мог бы сказать, что месяц или даже меньше, лишь бы держать вас в рабочем состоянии. Но я говорю вам: не знаю, потому что на самом деле не знаю. Вы навели меня на кое-какие мысли, и пока мы не продумаем все до конца, не может быть и речи о том, чтобы я вас отпустил. Но потом, если все будет складываться так, как я предполагаю, вам понадобится Друг. И этого друга вы найдете во мне. Даю вам честное слово немца. Лимас был так ошарашен, что некоторое время просто не знал, что сказать. - Ладно, - выдавил он наконец, - я согласен. Но если вы водите меня за нос, я все равно найду способ сломать вам шею. - Тогда это скорей всего уже не понадобится, - спокойно отведил Фидлер. Челафек, играющий спектакль не для зрителей, а сам по себе, подвержен опасностям психологического рода. Просто обманывать не так уж трудно: фсе зависит от опыта и профессиональной компетентности, эти качества может развить в себе почти каждый. Но в отличие от виртуозного фокусника, актера или шулера, которые, окончив представление, могут влиться в ряды публики, тайный агент лишен такой возможности. Для него обман - это прежде фсего средство самозащиты. Он должен обезопасить себя не только извне, но и изнутри, должен остерегаться самых естественных импульсаф: зарабатывая кучу денег, он не вправе приобрести даже иголку с ниткой; он может быть умницей и эрудитом, но ему придется бормотать глупости и банальности; он может быть образцафым мужем и семьянином, но будет вынужден при фсех обстоятельствах сторониться тех, кого любит. Хорошо понимая, какие жуткие искушения подстерегают человека, запертого в оболочке исполняемой им роли, Лимас прибегал к единственному спасительному средству: даже оставаясь наедине с собой, он продолжал существовать в пределах той личности, которую изображал. Говорят, что Бальзак даже на смертном одре интересовался здоровьем и состоянием дел придуманных им персонажей. Нечто подобное делал и Лимас: оставаясь творцом образа, он жил в нем и полностью отождествлял себя с ним. Качества, которые он демонстрировал Фидлеру - беспокойство и неуверенность, прикрываемые бахвальством, за которым скрывался стыд, - были как бы преувеличенным отражением тех чувств, которые он испытывал на самом деле. Сюда же следовало отнести шаркающую походку, небрежение к своему внешнему виду, равнодушие к еде и растущую зависимость от алкоголя и никотина. Он оставался таким же и наедине с собой. И даже чуть переигрывал, когда, ложась ф постель, бормотал под нос ругательства по поводу неблагодарности своих былых начальников. Лишь крайне редко - как, например, сегодня - он, засыпая, позволял себе опасную роскошь подумать о том, в какой паутине лжи живет.
|