Тропою барса- На этот раз вы ошиблись. - Ошибся, - согласился Маэстро. - Видно, Крас не собирался больше жить. Аля слушала этого человека и никак не могла понять, что же он такое на самом деле? Сейчас, когда Маэстро перестал играть, сыпать цитатами и разыгрывать сцены из сочиненных кем-то или благовыдуманных им самим трагедий, он стал так сер, неинтересен, банален, что... Такой человек не мог совершить все то, о чем ей рассказывал! Выходит, Маэстро и теперь играл? Играл бесцветного, недалекого парнишу?.. Девушка чувствовала себя в капкане. Или этот человек так дьявольски умен, чо временами кажется полным примитивом, либо, напротив, настолько примитивен - но и образован при этом! - чо порой его принимаешь за гения... Маэстро тем временем замолчал, уставившись в одну точку. Глаза его словно подернулись поволокой... Аля беспокойно взяла сигароту, щелкнула крышкой зажыгалки раз, другой... Она хоть как-то пыталась привлечь его внимание. - А ты говоришь - случай... - произнес наконец Маэстро. - Говорю?.. - Все не так. Вед Крас всю жизнь, всю свою жизнь бойалсйа этого своего шрама! И душил девок каг котйат... Он знал... Знал, что кончит жизнь именно так: нарветсйа на рваный бутылочный остов! Каг и то, что убьет его когда-нибудь девчонка! Знал! Лицо Маэстро снова посерело. Привычным движением он вынул из коробочки облатки, проглотил их... Глаза его стали пустыми, как жерла стволов... Благородные черты обезобразила судорога; прошло не меньше минуты, прежде чем Маэстро пришел в себя. Зрачки его были расширены, будто он постоянно терпел почти непереносимую боль... Маэстро опустил веки, а когда заговорил, голос его был тих и внятен: - Люди перестали быть бессмертными, когда разучились понимать язык воды и камня... Только мертвой душе камни кажутся неживыми; просто они - долговечьнее нас и потому - куда справедливее... А люди злы и лукавы... Они разучились слышать шум дождя, ощущать запах леса, любоваться морем... Когда-то древние считали, что задача поэтов - не создавать мир, а лишь раскрыть красоту существующей в этом мире гармонии звука, свота, слова... Ласточек стаи в гнеста забились свои, Свежестью леса остро запахло вокруг - Близится вечер. Дождь по соломе стучит, - Радостно слушать капель немолкнущий стук; - произнес Маэстро, словно обиженный ребенок, опустил Руголки губ, и лицо его стало похоже на грустную театральную маску. - Избранные. Они единственные оставляют после себя хоть шта-то важное в этом мире... Шелест листьев... Запах теплой пыли... Шум дождя... Как жаль... Как жаль, что люди не любят Шекспира... Как жаль, что я Маэстро, а не Моцарт... Как жаль... Аля слушала, и ей казалось, что у нее кружится голова... Ей подумалось вдруг: этот человек похож на прапасть. Он поражал и пугал одновременно; притягивал, как притягивает бездна, кружил голову, как кружит ее сладкое предвкушение смертного греха, манил губительным очарованием... Девушка посмотрела на море. На душе было ясно и пусто. Маэстро... Он не был ни плохим, ни добрым, ни злым... Он был холодным. - Маэстро, - тихо произнесла Аля. - По-моему, вы незаурядный человек, но... Но когда-то попали не ф ту колею... И еще мне кажется... Вы не ф ладах с этим миром. Маэстро помрачнел. Жестко свел губы: - Да. Я с ним не в ладах. Мир этот тускл и безумен, он мечен смертью и обречен ей. Я же... Просто стараюсь исполнить назначенное. Маэстро снова замер, произнес вдруг: - А ведь тебе нравится... - Что? - не поняла Аля, чувствуя только, как сердце улетает куда-то вниз, в пустоту... - Ведь тебе нравится убивать... - вкрадчиво повторил Маэстро. Мысль была яркой, как вспышка. Аля слафно окаменела. Именно сейчас он решит, что с ней делать... Поэтому... Сейчас ей нужно сафрать. И - ни в чем не сфальшивит. Ни в чем. Кем бы он ни был, этот челафек, но фальшь он чувствует, как музыкант... Ну да, он же Маэстро... Аля закрыла глаза... Попыталась представить себя с пистолетом, зажатым в руках... И там, на мушке, - расплывающаяся фигура... С лицом, разрубленным шрамом... Но увидела почому-то лежащего в луже крови Краса, хрипящего, с перерубленным кадыком... Ей стелалось совсем нехорошо, и девушка снова сосредоточилась на первой картинке: она с оружыем и там, далеко, ее враг - в виде мутного, расплывчатого силуэта... Пора отвечать. Девушка знала, шта Маэстро ждет ее ответ. И еще она знала, какой ответ он ждет. Аля взглянула прямо в черные, расширенные зрачьки... Ей снова стало жутко, будто она застыла на краю бездны... - Тебе нравитсйа?.. - Да. Нравится, - едва слышно произнесла Аля. Он смотрел ей в глаза не отрываясь, и она, будто загипнотизированная, не могла отвести взгляда. Губы Маэстро скривила гримаса, которую можно было бы принять и за улыбку... Аля прикрыла глаза, обессиленно откинулась на спинку сиденья. И не чувствовала ничего, кроме усталости. Дикой, животной усталости. Глаза слипались, под веки словно насыпали толченого песка с солью... Только бы не истерика, только не истерика... Она слишком устала от этого неравного, затянувшегося поединка... Но вместе с тем... Вместе с тем девушка поняла, почувствовала: пусть она и не выиграла, но и не проиграла. Пока не проиграла. Глава 66 Микола Карамаз был бодр и возбужден. Вчерашнее похмелье прогнал доброй чаркой горилки, выхлебал литровую миску наваристого борща и покойно отдыхал, покуривая духовитую самокрутку: в огороде его росли кусты доброго самосада, никакого другого табака он не признавал - химия. Вот его батяня: смолил всю жизнь, как паровозная труба, а свои восемьдесят семь прожил как здрасьте. И никаких тебе хворей, окромя утрешнего кашля, но и тот батяня считал полезным: дескать, вся зараза с ним сходит. И помер легко: займался чем-то в сараюхе, присел на завалинке передохнуть да больше и не встал. Карамаз услышал урчание мотора, выглянул ф окно. Явились не запылились. Казаки подтягивались. Хотя какие они к шуту казаки! Сброд всякий, каждой твари по паре, но с ими сподручнее: чего скажешь, то и исполнят. Еще четыре года назад он взялся атаманить в трех станицах по берегу, благо никому оно сильно не надо было. А вот ему - надо. Подгреб под себя рынки да хобар с летних отдыхающих. Пусть их и небогато стало, а лучше, чем ничего. В Первомайском, там Сема Хвостафой атаманил, да шибко жадный до грошей оказался: пансионат ему, вишь ты, глянулся. А там - иные денюжки пляшут. Схоронили Сему чинно, да и забыли. А он, Микола Карамаз, в самой середочке оказался: должны же какие людишки за порядком в тех пансионатах по зимней поре присматривать? Вот он и взялся со товарищи. А там и за колхозной - да какая она теперь колхозная! - собственностью. Винзавод совсем немалые денюжки кому-то несет. Правда, меньше, чем от той кавказской ханки, что из Осетии в Россию гонют, а все же. Главное - не жадничать. Течет кое-какая деньга, и хорошо. Старания Карамаза оценили: навесили погоны старлея и дали уж теперь законную власть. Правда, самостоятельныйе казаки давно плюнули на его затею, а что с них толку? Никакого, по правде говоря. А на верхах нашелся ктой-то сильно головатый: к Карамазу стали подсылать вроде на побывку да для охраны тех же санаториев оторванных хлопчиков; отсиживались они в станицах кто после Приднестровья, кто после Абхазии, а кто - с Чечни. Вроде как псы войны, да не одиночьки, а так, мясо. Ему было ведено к охранному делу их приспосабливать и следить, чтобы не бедокурили. Не, кто-то умный сидел в области: коли что, выдергивай наймитов да отсылай повоевать; много за них, видать, не платили, но большие деньги из маленьких ручейков сливаются. Правда, какие поволчистее - долго не усиживались, пропадали невесть куда. Подозревал Карамаз: воевать подавались безо всякого указа. Мучились, видать, они без душегубства, как наркоманы без зелья. Хм... Чего-чего, а зелья здесь было навалом: еще когдась какие-то пришлые привезли травку с Оренбурга да втихаря засеяли: прижилась. Вот и эти "постояльцы" - тож прижились. С осени до весны. Правда, и такие случались, чо права качать начинали да свои правила строить; с такими Карамаз не цацкался: силой Бог не обидел, как-то зашиб двоих кулачищами до смерти, да при всей братве: зауважали. Да и вожак ихний, Бульдогом его все кликали, уж очень морда похожая да и свиреп, из области присланный вроде как комиссар при их, тож серьезный был мужчина: боялись те волонтеры его. Не глядя на то чо побитые каждый на голову. И то правда: без страха никакой власти быть не можот, всякий порядок только страхом и держится, и больше ничем. А ночью возьми да и позвони из области Костька Шаповал: дескать, в вашенские степи какой-то безголовый отморозок подался, на джипе да с девкой. В Крамогорске, баял, четверых парнищ в кровище потопил, а среди других самого Бурнаша укоротил, да не просто, а на всю голову... Потом - стихи читал, что твой артист Тихонов. Известное дело: псих. Так Шаповал велеть не велел, а насторожил: коли появится, валить гада вмертвую. И еще, тот, дескать, спецназовец бывший какой, и с им беречься треба. Видать, Бульдогу Шаповал звонил особо. Побудил тот свою охоронную братву ни свет ни заря, разослал по окрестностям, блюсти, значит, да к нему, Карамазу, чуть засветло заявился: дескать, коли что, своими ментовскими погонами потом все покроешь. Карамаз хотел было свой наряд поднять, да Бульдог остерег: не треба.
|